За дверью голоса:
- Да нет его здесь, не мог же он изнутри засов запереть. Этот парень
такого не умеет, его короткое счастье. Был бы он сейчас уже и смирным, и
послушным, а теперь побегает еще.
- И мы побегаем, так-растак, да еще баба эта. Может, напутали, а? Вот
с друзьями его проще было. И с чего это... - волчок закрыт, и разговор
дальше не слышен. Я оборачиваюсь к эльфу, и он начинает говорить на
западном эйфеле, который я знаю неплохо:
- Я умею строить корабли, которые не возвращаются, умею и люблю, до
сих пор эта любовь в душе у меня, хотя я, наверное, должен проклясть свое
умение. Но я очень много кораблей отправил на Благословенную Землю, многие
об этом знали, и он тоже узнал. Меня тайно схватили и привезли сюда. Но
ему не нужны корабли, и не к Благословенной Земле он тянет руки. Нет, ему
нужна только дорога, спираль которой уходит в ночь, которая завернута
троекратно, и по ней можно уйти с земли в холод и темноту, а можно и
призвать мрак и ужас на землю. Я никогда не хотел делать такого, но он
сильней меня, он почти каждую ночь, сковав волю мою и еще десятка сильных
и смелых душ, употребляет их жизненную силу на свое дело. И я, я в этом
помогаю ему, не помня себя от боли и стыда. Я не могу убить себя, и я не
могу сопротивляться. Вот и сейчас он держит спиральный мост, но слабый и
тонкий, и я могу отдохнуть - он знает, что и рабам, особенно ценным, нужен
отдых. То, что сейчас - тонкая ниточка, а через час или два она снова
станет открытой трубой, бесконечно длинной, которой он будет шарить в
неведомых глубинах неба. Но это будет через час, а пока я почти свободен,
эти цепи - ничто по сравнению с тем, что меня скоро ждет.
Узник замолкает, а я подхожу к окну. Оно выходит как раз к круглому
озеру, над которым - изумительной синевы небо, на нем звезды образуют
отчетливый рисунок выгнутого бредня. Черная, ничего не отражающая вода
удивительно быстро и спокойно вращается, заметно поднимаясь к краям. Из
центра вращения вверх, в небо, уходит еле-еле заметная светящаяся нить,
закрученная в пологую спираль, узкую вначале и все сильнее
разворачивающуюся кверху. Эльф, кажется, бредит, бормочет себе под нос:
"Корабли уходят дальше, и не различимы глазом, но я вижу - уходят по своей
дороге в небо, покидая Средиземье, я их делал с наслаждением..." - и
дальше, в том же роде, Я его некоторое время слушаю, а потом пробуждаю от
транса:
- Послушай, я тут подумал и решил, что еще одной "живой душой"
придворной становиться не стоит. Как твоего мучителя различит, если он
сюда зайдет?
- Он может быть кем угодно, может быть многими, а может быть и никем
совсем. А скоро он станет этим вот озером, и тогда он сможет видеть и
ощущать, что на конце трубы, которую я ему сделаю. Я не думаю, что ты
сможешь избежать участи, которую сам сейчас назвал. А сейчас... помоги мне
сейчас умереть, у тебя ведь есть нож, и такой, от которого мне не стыдно
принять избавление!
Неохота мне тебя, дорогуша, ножиком пырять, лишний грех на душу
принимая - это я так думаю, а сам говорю:
- У меня тебе кое-что получше есть. Наконечник стрелы отравленной, я
тебе его сейчас дам, а ты в руке держи. Как надумаешь кончать - просто
сожми покрепче, чтобы царапнул, и все. Никто не спасет, хоть маг из магов
будет. Берешь? - эльф кивает. Я развязываю многочисленные узелки,
добираюсь до кармана и вытряхиваю из него чехольчик с наконечником и
звездочку впридачу. Эльф тихонько стонет, я оборачиваюсь узнать, в чем
дело, а он неожиданно чистым, звонким голосом, какой эльфу от природы и
положен, говорит:
- Оставь наконечник на потом. Оказывается, ты носишь с собой
сокровище, о котором не могли мечтать самые великие этого мира! Один его
вид придал мне силы, дай сюда быстрее!
Я отдаю восьмиконечную брошку, и корабел длинными тонкими пальцами
одной руки что-то делает, будто нить плетет - цепочка на глазах
удлиняется, а потом оба обрывка соединяются в длинный сверкающий шнурок.
Эльф делает движение надеть, но кандалы не пускают. Я кидаюсь помочь, но
он останавливает:
- Нет! Этот знак древней силы должен быть надет лишь своими руками. Я
боюсь тебя просить, но может, ты его возьмешь? Но ты же... никто и никогда
не знал вас, и я не знаю, что будет с тобой, можешь и умереть, и с ума
сойти, и в полутень превратиться!
- М-да? - колеблюсь я, а потом усмехаюсь по-русски: - Семь бед - один
ответ. Хуже не будет, - и надеваю цепочку на шею, а звездочка оказывается
точно над сердцем. Ничего странного не происходит, я хочу возмутиться: в
чем, мол, дело, но не успеваю. Будто огромный глаз заглядывает сквозь
стену в темницу. Эльф вздрагивает и обвисает на цепях. Глаз вперяется в
меня, я не вижу конкретно ни зрачка, ни там ресниц - я вижу именно взгляд,
а остальное так, декорация. Видимо, мне тоже полагается потерять сознание
и всякую самостоятельность, но этого не происходит. Я не хочу быть
замеченным и остаюсь вне внимания Друга - без сомнения, это он. Значит,
работает цепочечка?! Черная вода в озере убыстряет свой бег, и уже вместо
сиреневой нитки в небо уходит толстый канат, он непрерывно
разворачивается, а из черной воронки растут все новые и новые витки. И тут
я вспоминаю - это труба, открытая в оба конца, в оба!!!
Я выхожу из тени, в которой стоял, и тот, кто смотрит, наконец
замечает меня, я чувствую его страх и недоумение. Собравшись с силой, я
представляю себе Друга в виде одного-единственного комка воли, безо всяких
других воплощений и образов, и он мне подчиняется, я чувствую и вижу, как
к этому комку темными струйками стекается то, что он оставил на эту ночь в
других телах. Этот темный клубок пульсирует и бьется, и я мельком
вспоминаю, как то же самое день назад творилось с и-ка. Держать его
страшно трудно, но я ощущаю неизвестно откуда поддержку, и поэтому Друг до
сих пор не выскользнул. Я приказываю эльфу-корабелу очнуться и заняться
любимым делом, отдав ему все, что накоплено в окрестных скалах, всю силу и
мощь, которую Друг вытянул из живых, попавших в его власть. Темный
грязно-коричневый клубок бьется и пульсирует все сильнее, но я уже подвел
его к началу спирали, а сама труба раскачивается, как под ураганом. Эльф
сводит все усилия в один пучок, и темный ком размазывается по всей
бесконечной длине дороги, на мгновения собираясь в себя все дальше и
дальше, пока даже я не перестаю его различать. И последнее: я нагибаюсь и
поднимаю с пола наконечник стрелы - четырехлучевую звезду, если смотреть
спереди - и посылаю его в самое начало сиреневой трубы, в самый центр
водоворота, и черная жидкость твердеет волной от середины к краю. Когда
останавливается последнее движение, я отрываю от озера глаза и
оглядываюсь. Стены кратера как на лифте опускаются вниз, а вернее, вся
вдавленность поднимается, расправляя морщины. Я вижу, как сходятся
подземные разломы, как вода из поглощенных озер вновь бьет вверх. Скальные
стены потрескались, но не обвалились, и я вижу в одной из камер Пахана,
который ничего не понимая вылупился в окно. А дальше - в горах - лежат
полуистлевшие трупы тех, кто только что был грозным бесстрастным войском и
среди них мечется обиженный таким неожиданным крушением карьеры Паханенок.
Около горной заставы в пограничье залег Чисимет, ждущий момента, чтобы
проникнуть в Токрикан, меня выручать. Куранах обещает посоветоваться с
Другом очередному сероклейменнику, а Ларбо-младший совсем недалеко от
города орет на поляне, уговаривая ватагу идти давить монарха, он толкает
речь в одном конце сборища, а его жена в другом, но в один голос и одними
словами с мужем. Андреи-летчики тихо и тоскливо матерятся, сидя в бочках
на палубе парусника, идущего к Пресному Морю. Олонгар по очередному
наущению Багдарина договаривается о перемирии с Гиминасом, а тот не верит
ни единому слову. Еще дальше - Кун-Манье спит с какой-то по счету
супругой, а Ларбо-старший бьется над очередной дохловатой помесью. В
Приозерске Великий Маршал спит и видит сон по мотивам какой-то земной
ленты, но с местным колоритом, и там же Серчо, он не спит и составляет акт
амортизации бытового оборудования.
А рядом со мной стоит Анлен, лицо у нее усталое и счастливое. Потом
она нежно снимает с меня звезду и отдает ее эльфу - а где же его кандалы и
цепи? Весь мир вокруг потихоньку бледнеет и исчезает, и я снова вижу
только стены и железную дверь. Анлен берет меня за руку и по неожиданно
короткой лестнице выводит на воздух - маленькая площадка среди самых
обыкновенных скал.
- Ну вот, - говорит она, - и пригодился Восточный Подарок, звезда
эльфов помогла высвободить наконец то, что было когда-то предназначено для
борьбы с одним злом, а победило другое. Смотри, уже утро!
На востоке горит ослепительная полоска, и она освещает нормальные
человеческие горы. О том, что здесь творилось, напоминает лишь овал
темного стекла у подножья скалы. А еще - все тело болит, каждый мускул
устал и истерзан, как будто я камни ворочал, честное слово. Я прислоняюсь
к стене и, глядя на показавшийся над изломанным горизонтом краешек солнца,
подвожу итог:
- Ну что ж, неплохо, в общем, получилось. Но все же... В гробе я
видел такие развлечения!


ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. В КРУГУ ДРУЗЕЙ...

В гробе я видал такие развлечения - опять подняли раньше срока. Кто
поднял - поди разберись теперь, да и незачем это в общем-то, не скандал же
поднимать. На часах - без двадцати прибытие, так что снова засыпать толку
нету, а посему выправляю кресло и как следует протираю глаза - умыться бы
надо. Вопреки ожиданиям никто к иллюминаторам не липнет, а все поголовно
столпились впереди и смотрят на экран, по которому бегают и прыгают
неизменные Том и Джерри.
Пока то да се, кино кончается, и когда возвращаюсь, бравые ребята уже
чинно сидят каждый на своем месте. Моя дорога теперь уже в кабину, и
приходится как сквозь строй пройти - взглядов да подмигиваний. Ладно,
стерпим. Я б тоже на такого поглазел, если бы столько всего слыхал, да еще
так перевранного да приукрашенного. Обрываю дверцей эти любопытствования и
подбираюсь к боковому пульту. Оператор сообщает:
- Пять минут и мы на месте! - сам вижу, без подсказки. - Нас там уже
встречают, погода хорошая, даром что осень.
Ему явно хочется поговорить со свежим человеком, с пилотом наверное
уже все темы обсосаны по восемь раз.
- Да, - говорю, - осень здесь обычно не балует. Я так понимаю, что
под штиль мы и на берег вылезем?
- А как же. Зачем же зря время тратить на перевалку, тем более там
выход просто прекрасный, одно слово, старая работа.
- Ну давайте, я пошел.
Пилот, так слова и не сказавший, кивает головой, и аудиенция
закончена. В салоне объявляю: "Сейчас наш полет будет закончен. Прошу
проверить снаряжение и ручной груз." Зашевелилось воинство. Затягиваются,
застегиваются, тянут из боковых отсеков свои мешки и заплечные винтовки.
Ну а я, как неподвластный, занимаю место у окошка и принимаюсь следить за
внешним миром. Теперь ясно, почему никто в окна не смотрел. Мы все еще
идем на экране, и за стеклом только и видно, что сливающиеся в
сплошняковую серую муть волны и пена на них. Правда, на горизонте видна
полоска земли, но вот и она уплывает из глаз - мы разворачиваемся носом к
ней. Тон гула винтов меняется, становится выше и натужней, что ли.
Скашиваю глаза назад - широкое, опущенное обратной чайкой крыло медленно
сжимается, а затем изящным жестом выгибается вверх - и вот уже "чайка"
настоящая.
Вода начинает уходить вниз, и вскоре уже можно различить отдельные
валы - и первые, и девятые. Мелькает белая полоска прибоя, и самолет
начинает маневрировать, выходя на прямую снижения. Скорость ощутимо
падает, и теперь земля уже просто ползет под нами, даром что высота
невелика. Темные пятна сосняков и ельников, грязно-коричневые полоски
озимых, желто-серые травы. Пыльная ниточка дороги, небольшая деревушка с
таким густым пучком дымных веревок, что кажется - горит, а потом
светло-коричневые скалы - ага, это уже близко. Скалы обрываются в залив, и
машина проваливается вниз до тех пор, пока не бухается в воду, подняв тучу
брызг. Волнение и вправду несильное, но все же неприятное, и наверное
пилот немало нервов потратил, чтобы без повторов выйти к нужному месту на
берегу. Мой отряд уже у двери стоит, не терпится, видать, и когда колеса
касаются земли, удар чуть не валит всех на пол. Винты снова взревывают,
вытаскивая тушу самолета из воды, а потом облегченно стихают и дверь с
тихим сипением отъезжает в сторону. Меня пропускают первым - ну спасибо! -
первым начинаю мокнуть под дождем. Наш транспорт стоит на широкой,
выложенной плитняком дороге, одним концом полого уходящей в море, а другим
через сотню метров упирающейся в довольно странное строение - две высоких
каменных стены и балки для крыши. А дальше вдоль берега еще несколько
таких дорог и зданий, но размером поменьше, на те подъемчики мы бы не
влезли. Около плит на песке стоит телега с прицепом, вроде той, что в свое
время нас на бербазе была. Возле нее средних лет мужчина в самом что ни на
есть прозаическом плаще с капюшоном, а в телеге за рулем сидит еще один -
вообще лица не разобрать. Стоящий делает широкую улыбку:
- Ну как добрались?
- Да ничего, неплохо. Мы с собой тут кое-что притащили, вы лучше
подгоните телегу к правому люку, у нас все там.
Водитель трогает с места в обход, за ним цепочкой и мой народ.
Контраст со встречающими плащами разительный: пятнистая
серо-зеленоватая маскировка, кармашки, вздутия там, где проложена витая
кольчуга, шлемы с пелеринами - орлы, хоть сейчас в огонь и драку, хотя
лучше бы обойтись без нее. Встречающий представляется: "Леший, помощник
старшего поста, историк."
Жму руку:
- Алек, командир спецотряда, водитель.
Леший скептически усмехается - слыхал он про меня все, наверное,
кроме того, что я и вправду танк водил.
- Не веришь, - говорю, - сам телегу поведу.
Леший никак не решит, как себя вести, надо бы его расшевелить, а то
мало удовольствия жить этакой заезжей шишкой.
- Слушай, - обвожу рукой берег, - эти сараи каменные, полоса эта -
дело рук эльфов? А я слыхал, что они и сами здесь еще живут?
Леший собирается с мыслями и поясняет:
- Это не та Гавань, та немного северней, километров тридцать. Там да,
еще живут. А это Старая Пристань, они здесь сто с лишним лет назад строили
корабли, как филиал это был. Мы сюда стараемся особо не ходить. Вот я ваш
самолет вижу, и до того он дико выглядит...
Леший осекается и соображает, то ли он сказал.
А телега уже просела под тяжестью контейнеров, да и прицеп
наполняется, и когда мы подходим, самолетные манипуляторы выкладывают из
темноты люка последнюю колбу с коллоидом, а следом в прицеп грузится и моя
великолепная пятерка. Я сажусь спереди, Леший вручает мне водительское
место и второй в плаще молча лезет назад. Рычаги знакомые, туда-сюда
шуранул и пожалуйста - веду транспорт, а Леший дорогу показывает. Сзади
слышно, как самолет сползает в воду, разворачивается и уходит в небо,
растворяя жужжащий грохот винтов в промозглом небе.
Дорога сворачивает в лес и идет между редких, но матерых елей. Дождик
потихоньку набирает силу и его дробь по моему шлему заглушает шорох песка
под колесами. Дорога малозаезженная - как когда-то проложили просеку да
прошлись по грунту стоп-насадкой, так до сих пор все и есть, даже колея не
заметна. Путь ведет вверх, и Леший по собственному почину объясняет:
- Сейчас пара поворотов, ручей и мы дома.
Я киваю и наддаю газу насколько это можно, а когда после помянутых
поворотов начинается поле, снова торможу - и со скоростью почтенной кобылы
въезжаю в деревню. Непривычного конечно вида деревушка, но все же побольше
сходства с нашими, не то что приморянские колеса или вахлаковские каменные
шалаши. А тут - нормальные домишки с огородами и сараями, тропинки
натоптаны.
Дорога идет вдоль поселения - оно слева а поле справа, и сейчас нам
путь пересекает лошадь, запряженная в широкую арбу, на которой сидит
толстый краснощекий пейзанин. Завидев нас он останавливается, ждет пока мы
поравняемся, а затем громко окликает:
- Здравствуйте, господин Леший! Здравствуйте, господин Андас и
господа незнакомые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44