Вообще
заведение не из шикарных.
Какое-то время едим молча. Тони на правах угощающего разливает вино,
а в конце обеда заказывает вторую бутылку. Затем следут кофе с коньяком.
- Тут, браток, все денежки достаются начальству, а нашему брату
перепадают какие-то гроши, - возвращается к исходной мысли Тони, закуривая
сигарету.
Я тоже закуриваю, но не "синюю". Здесь, похоже, все курят "синие".
- В Париже, чтоб загребать деньги, ты должен быть либо шефом, либо
чем-то вроде Мери Ламур, - продолжает Тони, у которого от выпитого
развязался язык.
- Она ведь актриса?
- Актриса! Чепуха! Вертела задом в кабаре, пока не пристала к нашему
Димову, а теперь знай выкачивает из него денежки. Актриса, как бы не так!
- Зря ты так говоришь, - тихо замечает Милко.
У него глухой, сипловатый голос. И нечему тут удивляться, если
учесть, что он пользуется им так редко.
- Почему зря? Может, я вру? - огрызается Тони.
- Зря ты так говоришь, - стоит на своем Милко, делая ударение на
слове "ты".
- Видали его! Почему бы это? Что она мне, кузина или тетка?
Милко молчит. Затем подходит к табачному киоску, разменивает деньги и
идет к лотерейному автомату.
- Помешался он на этих машинках, - доверительно объясняет Тони. - А
вообще-то он парень неплохой. Пойдем пройдемся, все равно делать нечего,
а? Протухнуть можно в этом кафе.

К пяти часам, побывав в нескольких заведениях на Больших Бульварах,
мы усаживаемся на террасе "Кардинала". На улице сыро и серо. Ветер волочит
но небу темные, как дым, тучи. Мимо столиков густо валит толпа. Движение у
перекрестка Ришелье-Друа застопорилось, и, как ни старается полицейский,
размахивая, словно ветряная мельница, руками в белых нарукавниках, все
напрасно.
- Обалдеть можно от этой вечной сутолоки и скуки, - говорит Тони,
поправляя пожелтевшими от табака пальцами свои длинные волосы. - Словом
перемолвиться не с кем. Милко разговорчив, как рыба. Женщины только
утомляют меня да к тому же выуживают деньги. Хочешь, могу тебе уступить
какую-нибудь. Есть тут у меня одна блондиночка - вот с такой грудью!
Официантка в Либрсервис у Елисейских полей. Если тебе по вкусу, могу
перебросить...
Тони слегка побледнел от выпитого. Оттого, что он без конца
поправляет волосы своими прокуренными пальцами, голова у него взъерошена.
Он уже выложил все, что было у него на душе, и сейчас лишь повторяет
сказанное.
- Два рома, - приказывает Тони кельнеру.
- Я предпочел бы кофе, - осмеливаюсь возразить я.
- Будет и кофе, - успокаивает Тони. - Успеем. От жажды не помрешь,
раз со мной. Я не жмот, как другие.
Он и в самом деле не жмот - во всех случаях платит щедро, хотя и
жалуется на безденежье. Вообще, как видно, парень он неплохой, если не
считать того, что много пьет и не в меру болтлив. Я уже знаю, что он в
поисках приключений бежал из Болгарии в пятидесятом году, едва окончив
гимназию, "и вот тебе приключения!". Мне доверено также - "только между
нами, строго между нами", - что порой он готов вернуться обратно - до того
тошно ему становится, но побаивается, как бы его не упекли за решетку.
- Погляди на это столпотворение, - говорит Тони, указывая на сутолоку
вокруг. - Каждый норовит что-то урвать для себя и дать подножку другому...
Потом смотрит на меня остекленелым взглядом и продолжает безо всякой
связи:
- Будь я помоложе, попытался бы стать сутенером. Это все же лучше,
чем самому...
- Лучше не быть ни тем ни другим, - осторожно возражаю я.
- Верно, но что поделаешь. Мы не настолько богаты, чтоб заботиться о
честности. Потому и пишем, что велят, и делаем, что от нас требуют, -
авось перепадет какой франк... Порой хочется стукнуть кулаком и уйти, да
не нравится мне таскать на горбу ящики с грузом. Я уже отведал. Хватит с
меня.
Кельнер приносит ром и прерывает эпизод из биографии Тони, с которой
я уже основательно знаком. Я сильно под градусом, поэтому отпиваю из рюмки
понемногу, лишь ради приличия и смотрю на часы на руке Тони.
- Мне пора...
- Куда, к Младенову? Оставь ты этого скрягу!
- Надо сходить. Я обещал.
- Тогда попытайся по крайней мере вытрясти у него из кармана. "Я спас
тебе жизнь, скажи, как не совестно скряжничать!"
- Скажу, - бормочу я, вставая из-за стола.
- Ну, а если расщедрится, дай мне знать. Я научу тебя, как лучше их
пропить.
Попрощавшись с Тони, я иду по бульвару Осман. Проходя мимо почтового
отделения, вспоминаю о том, что надо опустить в ящик открытки с видом
Эйфелевой башни. Затем продолжаю свой путь, следуя указаниям Тони насчет
того, как его сократить.
Либо сам он неплохой парень, либо неплохо справляется с возложенной
на него задачей. Даже очень неплохо для такого пьяницы, как он. И виду не
показал, что его ко мне приставили, ни одного сомнительного вопроса не
задал. Небольшой сеанс, рассчитанный на то, чтоб войти в доверие, и
только. К неудовольствию Тони, подобные сеансы могут иметь успех лишь у
очень доверчивых.
Рю де Прованс, где проживает Младенов, оказалась совсем близко.
Названный мне номер значится на старом, почерневшем от копоти
четырехэтажном доме, похожем, впрочем, на все окружающие. Лестница
содержится в чистоте, но ступени узкие и крутые, и я основательно
запыхался, пока достиг четвертого этажа. Открывая мне, Младенов
гостеприимно улыбается. Мы проходим через темный вестибюль с закрытыми
ставнями, затем он вводит меня в просторный, небрежно прибранный холл,
обставленный "под старину".
Костлявая фигура хозяина завернута в бежевый халат, сравнительно
новый, но уже изукрашенный жирными пятнами. Неаккуратность Младенова во
время еды известна мне еще со времен наших с ним дружеских встреч в
квартальной корчме. Тогда мне казалось, что виной всему спешка и жадность,
с которой он набрасывался на общую закуску, чтоб не отстать от других.
Теперь я вижу, что он не может не перепачкаться и когда ест один.
- Чем тебя угостить? - радушно спрашивает хозяин, подходя к столу,
заставленному бутылками и бокалами.
- Ничем. Я уже пил.
- Тогда выпьем по чашке кофе. Немножко остыл, но я всегда такой пью.
Младенов приносит два стакана, ради приличия проверяет на свет,
насколько они чисты, и наливает из большого кофейника жидкость,
напоминающую чай.
Кофе не только остыл, но, если судить по вкусу, датирован вчерашним
числом. Оставив стакан на камине, я закуриваю и удобно усаживаюсь в
кресле. Младенов придвигает стул и тоже садится.
- Ты явился как нельзя более кстати, мой мальчик. Нам с тобой
придется изрядно потрудиться, - в третий раз сегодня доверительно говорит
старик.
Хотя про себя я всегда называю его "стариком", Младенов в свои
шестьдесят лет выглядит довольно бодрым. Он, правда, немного сутулится и
костист, но костист скорее как крепкий орех.
- Раз предстоит, будем трудиться, - успокаиваю я его. - А как с моим
назначением?
- Все в порядке. Не сразу далось, но все же уладил. Поначалу
ершились, особенно Кралев: не знаю, слышь, что он за птица, да и больно
мне нужен этот еж в штанах. Вся Болгария его знает, говорю, разве что
кроме вас. Вы тоже знаете не хуже других, только прикидываетесь... Именно
такой человек и нужен нам! Уломал-таки под конец.
Опершись на кресло, Младенов наклоняется ко мне:
- А знаешь, почему они заартачились? Потому что ты мой человек, вот в
чем суть.
- Может, не только в этом. Тони не отставал от меня до самого вечера.
- Тони? Глупости! - презрительно морщится Младенов. - Не обращай
внимания на этого пьяницу, он не опасен. И Милко не опасен. Ворон и Уж -
тоже мелюзга, холуи и телохранители; кто им платит, тому они и служат. Все
зло от этих двоих - от Димова и Кралева.
Старик умолкает, задумчиво уставивишись в мутное зеркало над камином.
Потом произносит с пафосом:
- Подумать только, в чьих руках наши национальные идеалы!..
Младенов политикан старой школы. Он не может решать свои личные дела,
не приплетя к ним национальные идеалы.
- Ты один тут живешь? - спрашиваю я, чтоб вернуть своего друга к
действительности.
- Да, я снимаю этот апартамент, хотя он и великоват для меня и за
наем дерут безбожно... Охотно взял бы тебя к себе, и расходы делили бы
пополам, но не разрешают... - Он снова наклоняется ко мне и шепчет: - От
тебя мне нечего таить, но у меня, видишь ли, бывают люди, которых не
устраивают посторонние свидетели. Вот и приходится жить одному.
- Тебе лучше знать. От меня, бай Марин, все равно толку никакого.
Ломаного гроша в кармане нет.
Намек довольно прозрачный, хотя и насквозь лжив. Денег у меня в
кармане гораздо больше, чем мне сейчас нужно. Другое дело, что я не имею
права их тратить, пока не обеспечу себе какие-то доходы от Центра.
Младенов, похоже, предвидел подобный поворот в разговоре, потому что
он роется в кармане халата и вытаскивает пять стофранковых банкнот.
- Не беспокойся, без денег я тебя не оставлю. Я всегда забочусь о
своих людях. Возьми-ка вот пока, а как получишь жалованье, вернешь мне.
Я наскоро пересчитываю деньги с озабоченностью человека, который
помнит, что взятое полагается возвращать, затем кладу их во внутренний
карман пиджака. Младенов глядит за моими движениями с нескрываемым
сожалением, хотя, видимо, задолго до моего прихода осознал неизбежность
этой жертвы и только колебался: десять бумаг мне дать или ограничиться
пятью; сначала под наплывом добрых чувств отсчитал было десять, но потом
пять попридержал - надо, дескать, приучать человека к бережливости.
- Так, значит, нам предстоит основательно потрудиться, а? -
возвращаюсь я к теме разговора.
- Да, мой мальчик, и притом серьезно. Тебе не мешает знать, что
фактически, хотя и негласно, Центр содержат американцы. Здешний народ,
конечно, меня ценит и понимает, что какому-то там эмигранту вроде Димова
далеко до такого политического лидера, как Младенов. Именно это и не нутру
Димову. Вертел, крутил, пока наконец не сумел убедить тех, что я хоть и
крупная фигура, но не обладаю деловыми качествами, какие присущи ему. И
своего добился: я только вывеска, а фактически всем заправляет он, Димов.
- Ну как же так? Это у тебя-то нет деловых качеств? - удивляюсь я,
хотя, как мне хорошо известно, деловые качества бай Марина сводятся лишь к
умению ловко улизнуть, когда приходит время расплачиваться.
- Ну вот же, полюбуйся на этих умников! - восклицает Младенов.
- Почему же ты миришься с таким положением?
- А кто станет со мной считаться? Однажды я поставил вопрос ребром:
"Кто, в конце концов, руководит Центром - я или Димов?" - "Ты, - говорят,
- но Димов тоже полезная для нас фигура, и мы не можем им пренебрегать". А
сверх того дали мне понять, что обострение отношений между сотрудниками
Центра им нежелательно. А в устах тех, кто тебя содержит, слова "нам это
нежелательно" звучат как "мы не позволим".
- И что же дальше?
- Дальше я рассчитываю на тебя. До сих пор я был в одиночестве,
некому было довериться, и, пользуясь этим, они просто-напросто изолировали
меня. А надо добиться обратного: мы их должны изолировать и показать
американцам, что способны руководить делом получше всяких там димовых.
Конечно, действовать следует с умом, тактично. На первых порах ты
займешься журналом. Он в таком плачевном состоянии, что навести там
порядок тебе не составит труда. А это сразу заметят где следует. Потом
пролезешь в другой сектор. Тони с Милко мы перетянем на свою сторону.
Потом и Димов пойдет на попятный. Он хитер, но мягкотел. Согласится и на
вторую скрипку. Кралев самый опасный, по существу.
- Как же это получается? Ты служишь ширмой Димову, а Димов -
Кралеву...
- Да вот примерно так оно и есть. По крайней мере сейчас.
Младенов хмурит брови.
- А откуда черпает силы Кралев?
- Как откуда? Все у него в руках. Димов без Кралева ни на шаг, потому
и пляшет под его дудку, не соображая, что в один прекрасный день тот
совсем выставит его.
- Чем же, собственно, он занимается, этот Кралев?
- Сам во всем разберешься. Время будет, - неопределенно отвечает
Младенов.
Действительно, время есть. Потому я не настаиваю.
- Теперь мы найдем способ перекинуться словом, - заявляет бай Марин,
посматривая на часы. - Пока что твоя цель - журнал. С него ты начнешь
завоевывать авторитет. А потом, когда придет пора, примешься за другое.
Он опять смотрит на часы, и я встаю.
- Я бы не прочь поужинать вместе где-нибудь, но ко мне придут по
делу, так что придется отложить до другого раза...
- Не беспокойся, - говорю я в ответ и ухожу.
- А где ты остановился? - догадался спросить Младенов, провожая меня
по темному вестибюлю до лестницы.
- Нигде. Куда без денег сунешься?
- А багаж твой?
- Багаж? Какой багаж? Я, бай Марин, две недели таскал грузы в
Марсельском порту, чтоб заработать на дорогу да на эту ветошь, - отвечаю
я, показывая на свой костюм, у которого и в самом деле не блестящий вид.
- Ну вот, значит, все же как-то вышел из положения. А что касается
гостиницы, то у Сен-Лазера их полным-полно, притом недорогие.
- Что это такое, Сен-Лазер?
- Да вокзал, отсюда рукой подать. Спроси, любой тебе скажет, как
пройти.
- Ладно, это пустяки, - равнодушно бросаю я, открывая дверь, но на
пороге останавливаюсь и спокойно говорю, глядя старику прямо в глаза: - А
относительно всего прочего будь уверен - мы это так не оставим. Все
переменится, и даже, может быть, скорее, чем ты думаешь. Ты ведь знаешь,
болтать попусту не в моем характере.
- Знаю, мой мальчик, знаю, - кивает Младенов. - Не зря же я все эти
шесть месяцев о тебе только и думал!
И он отечески улыбается мне. Но в его усталых глазах больше сомнения,
чем надежды.

3
Если кто надеется что-нибудь узнать от меня о Париже, советую ему, не
теряя времени, купить "Голубой путеводитель". Там обо всем рассказано -
может быть несколько скучновато, зато исчерпывающе. Мой Париж не имеет
ничего общего с тем, что о нем известно из путеводителя, где фигурируют
Эйфелева башня, Обелиск, Пале Бурбон, Мадлена и прочие
достопримечательности.
Сдавая меблированную мансардную комнату с импозантным названием
"студия" с маленькой кухонькой и совсем крохотной ванной, хозяин
расхваливал чудесный вид, открывающийся на цинковые крыши города.
Девяносто две узенькие полуистертые каменные ступеньки ведут из студии на
улицу. Сама улица - два ряда прокопченных до черноты фасадов с магазином
ортопедических механизмов на углу. За ней вторая - с булочной, бакалейной
лавкой, мясным и винным магазинами. Затем еще две улицы без всяких
магазинов. А дальше уже описанная Рю де Паради, кафе "У болгарина",
здание, где находится Центр. Вот он каков, мой Париж.
Центр занимает огромное помещение из шести полутемных комнат, куда и
на час за весь год не проникает солнечный луч. На входной двери латунная
табличка с надписью "ИМПЕКС" - анонимное товарищество, но это лишь
декорация и адрес для присылки счетов за электричество. У Димова, Кралева
и Младенова отдельные кабинеты. В двух комнатах располагается так
называемая редакция, сиречь мы с Милко и Тони. Последняя комната нечто
среднее между складом и архивом. На кухне хозяйничают Ворон и Уж - варят
кофе для начальства и гостей, чистят свои пистолеты и обсуждают события,
насколько им доступен смысл заголовков утренних газет.
Уж - обыкновенный грубиян с багровой рябой физиономией и запасом
бранных слов в обиходе. Ворон мне и вовсе противен. Эта антипатия столь
органична, что стоит мне взглянуть на его долговязую фигуру в неизменном
черном костюме, как меня начинает тошнить. У него вытянутая, похожая на
тыкву голова с жиденькой темной растительностью на макушке, толстый
обвислый нос, как бы заглядывающий ему в рот, и желтые конские зубы,
постоянно обнажаемые в улыбке, в которой нет ничего веселого. Я
возненавидел его с первого взгляда, и, насколько могу судить по его
обращению, он отвечает мне полной взаимностью. Что-то вроде любви с
первого взгляда, только наоборот.
Я состою на службе целый месяц - срок вполне достаточный, чтоб
уладить свои личные дела. За фантастическую для меня плату я снял
упомянутую "студию". Купил три костюма, готовых разумеется, потому что
внешний вид, на мой взгляд, зависит не от покроя костюма, а от твоего
собственного покроя, из чего следует, что скроен я недурно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27