Но раз
так, постараюсь и впредь держаться в том же духе, чтоб не лишиться такой
клиентки, как вы.
Франсуаз встает, прохаживается по веранде и останавливается у моего
кресла. Маневры эти кажутся заранее продуманными, однако не исключено, что
они вызваны простой неловкостью. Я не отношусь к числу забавных
собеседников. На сей раз я не в состоянии отвести глаз от стройной,
статной фигуры - крупным планом она закрыла передо мной весь горизонт.
Словно загипнотизированный, я поднимаюсь перед нею на ноги.
- Скажите, Эмиль... - Она умолкает, будто ей трудно было впервые
назвать меня по имени.
- Что сказать? - спрашиваю я с пересохшим ртом, пытаясь что-нибудь
разглядеть во мраке ее глаз.
- Скажите... вы действительно любите меня?
- Не говорите глупостей. Между такими, как мы, не может существовать
любви, - отвечаю я.
И плотно обнимаю округлые крепкие плечи.

После Морзе наступает очередь тайнописи с ее рецептами, химикалиями и
техническими условиями. Господин Гаррис неисчерпаем и непогрешим, как
подлинная энциклопедия. Довольно объемистая и полезная энциклопедия,
которая едва ли скоро увидит свет, иначе ее пришлось бы озаглавить
"Справочник шпиона". Скверно то, что в один из ближайших дней Гаррис
унесет свой черный портфель и начнет давать лекции новому дебютанту, а
меня пошлют сдавать практический экзамен по шпионажу в страну, из которой
мне с трудом удалось выбраться.
Скверно и другое. По ходу занятий день ото дня мне становится все
яснее, что учение мое близится к концу. Пока что мы вращаемся в области
теории. Но еще в Болгарии я слышал немало историй, подобных моей, и знаю,
что очень скоро на смену Гаррису явится Дуглас или кто-нибудь другой и
предложит мне конкретный план операции, который я должен буду не только
выучить назубок, но и выполнять на практике.
Единственная моя утеха в эти дни напряженного ожидания - Франсуаз.
Мое предположение, что после первой физической близости наступит
безразличие или досада, не оправдалось. Может быть, потому, что, как это
редко случается, в самом деле очень редко, Франсуаз оказалась женщиной
именно в моем вкусе. Мне хочется сказать, что у нее нет ничего общего с
теми, о которых говорят "сладкая женщинка". Сладкое всегда в конце концов,
а порой и в самом начале начинает горчить. Вы ищите холодный освежающий
напиток, а получается липкий сироп нежностей и воркования. С Франсуаз
подобные нежности не грозят. После нашей первой бессонной ночи,
проведенной в опьянении, она ограничилась тем, что сказала мне сквозь
полуоткрытую дверь ванной комнаты:
- Ты оказался ужасно изнурительным, первобытным любовником. Хорошо,
что не все мужчины похожи на тебя.
Ее нежности и в дальнейшем мало чем отличались от этой, что все же
лучше, чем если бы она повисла у меня на шее и заныла: "Миленький, скажи,
как ты меня любишь!" Особенно если учесть, что рост у нее метр семьдесят
два и соответствующий этому вес.
Франсуаз обычно приходила под вечер. Программа ее визитов постоянно
была одна и та же - умеренное питье, умеренная закуска, самодеятельный
ужин и любовь без лишних разговоров. Другой, менее подозрительный человек,
вероятно, решил бы на моем месте, что женщина прочно и надежно привязалась
к нему. Я же придерживался того мнения, что мы вот-вот услышим друг от
друга нечто такое, чего мы всячески стараемся не произносить и что не
имеет ничего общего с отношениями двух полов.
Но вот в один прекрасный день господин Гаррис сообщил мне, что на
этом наши занятия заканчиваются, и безучастным голосом пожелал мне успеха
в их практическом применении.
Вечером, когда мы с Франсуаз, сидя, как обычно, под оранжевым
навесом, употребили привычные дозы алкоголя и обменялись колкими
любезностями, я решил, что пора заговорить. Первым всегда вынужден
говорить более слабый. Таково правило игры, и тут уж ничего не поделаешь -
не я его придумал.
- Дорогая Франсуаз, твои остроты, хоть они и проверены временем,
довольно однообразны. Что ты скажешь, если мы переменим тему?
Эта реплика не выражала ничего примечательного, зато мой взгляд был
достаточно красноречив.
- А что ты скажешь, если мы переменим место? - вопросом на вопрос
отвечает Франсуаз. - Мы с таким упорством сидим под этим навесом, что у
меня появилось ощущение, будто я на всю жизнь сделалась оранжевой.
Она встает, спускается по трем мраморным ступеням и углубляется в
сад, куда мы ни разу не догадались пойти прогуляться. Я следую за ней и,
когда мы достигаем темной аллеи вдоль кипарисов, спрашиваю:
- По-твоему, нас подслушивают?
- А ты как считаешь?
- Трудно сказать...
- Говори тогда, что у тебя.
- Франсуаз, я хочу уехать в Париж!
- Ну и валяй. Счастливого пути.
- Не могу без тебя. Я хочу сказать - без твоей помощи.
- Почему не можешь?
- Потому что я в безвыходном положении. Ты единственная можешь меня
спасти.
- Выходит, дошло до того, что тебя должна спасать какая-то надменная
шлюха, как ты изволил меня назвать перед твоим Дугласом?
- У тебя изумительно острый слух...
По сути дела, даже самый острый слух не смог бы уловить моей реплики
среди шума ночного заведения на расстоянии трех метров. Но мне известно,
что слух иногда обостряется при помощи специальных устройств. Только в
данный момент мне было не до таких деталей.
- Франсуаз, ты отлично понимаешь, почему я сижу в этой вилле и чем я
тут занимаюсь...
- Допустим. А с какой целью?
- Меня готовят к тому, чтоб забросить в Болгарию. Едва успел я оттуда
бежать полгода назад, как они снова хотят меня туда вернуть...
- И ты умираешь от страха. Не так ли?
- Дело не только в страхе. Это будет конец всем моим намерениям, всем
мечтаниям. Всю жизнь я рвался в Париж... Во Франции воспитывался мой
отец... я с детства лелеял эту мысль...
- Хорошо, хорошо. Только не заплачь.
Сила была на ее стороне, и женщина играла твердо. Плакать я не
намеревался, но замолчал, так как почувствовал, что исповедь тут ни к чему
и мне надлежит отвечать на вопросы, ставить которые дано другому. Благо, к
этому мне не привыкать.
В тени кипарисов смутно белеет скамейка, но Франсуаз проходит мимо и
останавливается лишь в конце аллеи. Она подает мне знак подойти к ней
поближе и говорит полушепотом:
- Ты не возражаешь, если мы вернемся к самому началу, а?
Мы так и сделали.
Женщина мастерски задает вопросы - качество, которое я в ней оценил
при первом же нашем водевильном разговоре. Каждый вопрос бьет в одну
узловую точку, допрос ведется ловко, держит меня в напряжении, и через
каких-нибудь пятнадцать минут Франсуаз вырывает из меня все то, на что
греческая полиция расходовала долгие часы.
- Случай с Младеновым, возможно, представит для нас известный
интерес, - замечает брюнетка по окончании допроса. - Неясно одно - чем ты
сам можешь быть для нас полезен...
- Послушай, Франсуаз, я выполню любую задачу, которую вы поставите
передо мной... Я люблю Францию...
Женщина задумчиво глядит на меня своими большими темными глазами,
смутно поблескивающими во мраке аллеи.
- Человек, который не любит собственную страну, едва ли способен
любить другую, Эмиль.
Я молчу. Эта кобра знает мое уязвимое место.
- Но это не столь важно. Среди таких, как мы, о любви говорить не
принято, ты сам сказал. Беда в том, что тобой сейчас владеет страх. Весьма
возможно, значит, что он тебя не покинет и завтра. Не думай, что страшно
лишь там, в Болгарии.
- Франсуаз, я не трус.
- Я в этом не уверена. Впрочем, это касается прежде всего тебя:
струсишь - сократишь себе жизнь. Пойдем-ка мы обратно. Длительные прогулки
всегда вызывают подозрение.
- Погоди, - говорю я. - Для меня нет возврата. Моя подготовка сегодня
закончилась. Не исключено, что завтра же вечером меня отправят на границу.
Уже шагая по аллее, она вдруг замирает на месте при этих словах и
оборачивается ко мне:
- И ты только сейчас об этом говоришь? Мог бы еще подождать и
телеграфировать мне с границы. Что я должна сделать за два часа?
- Вырвать меня отсюда. Франсуаз, я уже достаточно знаю тебя и
убежден, что ты в состоянии сделать все, если захочешь.
Комплимент, сказанный даже такой женщине, как Франсуаз, делает свое
дело. Во всяком случае, делает больше, чем разные заклинания вроде "во имя
нашей дружбы" и тому подобное. Уставившись глазами в черную стену
кипарисов, Франсуаз о чем-то думает. Смутно белеет во мраке ее красивое
лицо, а от ее темных, аккуратно уложенных волос исходит легкий аромат, но
я не замечаю ее женских чар, потому что вижу перед собой не женщину, а
представителя некоего безымянного ведомства, которое в данный момент
решает мою судьбу.
- Чтоб раздобыть для тебя подходящий документ, у меня нет времени, -
бормочет Франсуаз как бы сама себе.
Помолчав немного, она вдруг добавляет:
- Тем хуже. Попробуем обойтись без документа. Господин Никто, родом
Ниоткуда. Национальность: без национальности.
Она берет меня под руку, медленно ведет по темной аллее в сторону
виллы и тихо говорит:
- Я ухожу. Ты меня провожаешь до дверей, пять минут ужинаешь на
кухне, гремя при этом посудой, удаляешься в спальню, гасишь свет, делая
вид, что ложишься, вылезаешь в окно, перемахиваешь вот здесь, в конце
аллеи, через ограду. Прямо перед тобой шоссе. Идешь влево. Я тебя жду за
третьим поворотом.

Белый "ягуар" летит по шоссе со скоростью, несколько превышающей
дозволенную. По обе стороны дороги мерцают во мраке огни афинских
пригородов. На темно-синем необъятном афинском небе трепетно сияют крупные
звезды. Прекрасное небо, чьей красоты по разным причинам я никак не могу
вкусить. Франсуаз, зорко глядя вперед, молча следит за летящей навстречу,
освещенной мощными фарами лентой асфальта. Я тоже молчу, пытаясь подавить
неприятную дрожь в спине, знакомую преследуемым.
По правде говоря, я не верю, чтоб нас преследовали, по крайней мере в
данный момент. По выработанному Франсуаз плану все произошло быстро и
тихо. Теперь вопрос в том, что нас ждет дальше. Но хоть я и ненавижу
двигаться в неизвестность, все же не решаюсь приставать к брюнетке с
расспросами и лишь машинально слежу за белой мордой "ягуара", которая
подминает под себя ленту шоссе.
Огни вдоль дороги становятся все чаще. Машина входит в кварталы Афин.
Франсуаз сбавляет скорость - слишком большая роскошь ввязываться в спор с
полицией, когда рядом с тобой сидит человек без паспорта. Мы движемся со
скоростью семьдесят километров, а кажется, что машина ползет, как
черепаха, и это заставляет меня нервничать. Стремление бежать как можно
скорее, разумеется, всего лишь глупый пережиток. В наши дни полиция не
преследует по пятам, если решила поймать, а неожиданно встает на твоем
пути.
Время позднее. На перекрестках мигают желтые огни светофоров:
проезжай, если хочешь, только гляди в оба. Мне к этому не привыкать. На
моем жизненном пути редко встречается зеленый свет. Если не красный, то в
лучшем случае желтый. Желтое, предупредительно мигающее око: поезжай, но
на свой риск.
Бульвар, на который мы выезжаем, мне знаком по вечерней прогулке с
полковником. Несколько минут спустя перед нами вспыхивает белый неон отеля
"Гранд Бретань", а напротив - зеленые буквы "Копакабаны". Едем еще
какое-то время, после чего "ягуар" круто сворачивает в узенькую, плохо
освещенную улочку и останавливается. Франсуаз берет ключи от машины и
выходит.
- Я сбегаю позвоню. Жди меня тут.
Подожду, что делать. Проходит более четверти часа, а брюнетки все
нет. Значит, не звонить она побежала, а зашла к кому-то - должно быть, к
человеку повыше ее рангом.
Наконец Франсуаз возвращается, садится в машину, закуривает и, не
сказав ни слова, едет дальше. Мы проезжаем по маленьким полутемным
улочкам, мимо дощатых заборов и пустырей. Потом снова выходим на широкий,
покрытый асфальтом бульвар. По одну сторону бульвара блестят витрины и
яркие вывески заведений, по другую темнеют в полумраке корпуса пароходов,
трубы и мачты. Должно быть, мы в Пирее. Франсуаз останавливает машину у
слабо освещенного тротуара со стороны набережной.
- Вылезай и жди меня здесь.
Затем, отъехав метров двести вперед, она снова останавливается, на
сей раз у противоположного, освещенного витринами тротуара, выходит из
машины и ныряет в какое-то заведение. Вскоре я опять вижу ее в
сопровождении мужчины в черном, гораздо ниже ее ростом. Они пересекают
бульвар и, разговаривая, медленно идут по темному тротуару ко мне.
- Вот он, твой пассажир, - говорит Франсуаз, когда они поравнялись со
мной. - Эмиль, это Жак. Дальше уже он будет заботиться о тебе.
- За мной, - бормочет мужчина, даже не взглянув на меня, и мы идем в
сумраке вдоль корпусов пароходов.
- Прибыли, - вдруг сообщает он.
Перед нами низкое туловище грузового парохода с двумя такими же
низкими трубами. На корме отчетливо видна надпись "Этуаль". Мужчина
подходит к трапу, взмахом руки прощается с Франсуаз и знАком предлагает
мне следовать за ним.
- Вы трогаетесь завтра, с зарей, - сообщает мне Франсуаз, провожая до
трапа. - Человек, к которому тебя привезут в Париже, будет предупрежден.
Ты ему только скажи: "Я Эмиль, меня прислала Франсуаз".
- Благодарю, - отвечаю я. - По-настоящему тебя благодарю, хотя и не
нахожу подходящих слов...
- Не надо, - успокаивает меня Франсуаз. - Ну, ступай, а то мне
захотелось спать.
Прелесть, а не женщина! Я жму ей руку и ухожу по трапу следом за
незнакомцем, но, добравшись до палубы, снова оборачиваюсь и окидываю
взглядом широкий приморский бульвар, светлый ряд витрин и заведений,
темнеющие вдали массивы зданий. Может быть, где-то там, далеко за теми
зданиями, именно в это мгновенье кому-то диктуют приказ о моем аресте.
Однако я уже на маленьком, качающемся кусочке французской территории, и
преследователи едва ли меня обнаружат. Я бы должен быть счастлив, но
чувствую только, как в груди у меня разливается тягостное и разъедающее
ощущение пустоты. Ощущение, что я одинок, безнадежно одинок в этой ночи и
на этом бульваре, среди теней от зданий и людей, что я поглощен темнотой и
тону в пустоте.
Франсуаз все еще стоит на набережной. Я пытаюсь ухватиться за этот
смутный женский силуэт, чтоб выбраться из пустоты, и поднимаю руку для
приветствия. И поскольку лицо Франсуаз затенено, я воображаю, что оно мне
улыбается. И слышу мягкий бесстрастный голос:
- До свидания, господин Никто! Счастливого плавания.

2
- Я Эмиль. Меня прислала Франсуаз.
- А, прекрасно. Хорошо доехали? - спрашивает человек за письменным
столом.
Мне бы следовало ответить: "Отвратительно. Меня передавали с рук на
руки, словно почтовую посылку". Но человеку за столом, должно быть,
решительно наплевать на то, как я доехал, поэтому я говорю:
- Спасибо. Все было очень хорошо.
- Садитесь, - знаком приглашает человек. - Курите?
Мне бы следовало сказать: "Да, только не эти, так как я уже знаю вкус
этих галуаз бльо". Вместо этого я опять благодарю и с опаской закуриваю
забористую папиросу.
С полминуты человек за письменным столом наблюдает за мной открыто,
по-деловому, в то время как я изучаю его исподтишка. У него острый нос,
острый взгляд и горизонтальные, словно созданные для погон, плечи. Смуглое
лицо и коротко подстриженные, как щетка, седые волосы дополняют его
военно-штатский вид.
- Значит, вы Эмиль. А меня зовут Леконт. Что вы можете рассказать о
себе, господин Эмиль?
Начинаю как попало, уверенный, что монолог мой рассыплется на ответы,
разделенные вопросами. Так и происходит. Два часа спустя, когда вопросы
исчерпаны, в комнате отчаянно накурено, а меня слегка подташнивает от
крепчайшего табака; господин Леконт открывает новую страницу:
- Ладно. Все это уже более или менее известно. Нас в данном случае
больше всего занимают ваши отношения с Младеновым. Как вам кажется, смогли
бы вы стать его доверенным лицом?
- Я уже являюсь таковым.
- Советую вам не возлагать особых надежд на то, что вы спасли ему
жизнь. Человечество, знаете, состоит преимущественно из неблагодарных.
- Я стал его доверенным лицом задолго до происшествия на границе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27