- Иди сюда и расскажи мне все, - говорю я, распрямляя спину.
Женщина продолжает стоять за дверью, потупя взор, словно боится
взглянуть на труп.
- Хорошо, пойдем туда...
Все так же, с поникшей головой, Мери пересекает холл и приводит меня
в одну из соседних комнат. Здесь стоит туалетный столик с большим
зеркалом, а перед ним валяется разорванная и скомканная свадебная фата.
Рассказ вроде бы уже и не нужен, за исключением разве кое-каких
подробностей.
- Сказал, вернется поздно... - всхлипывая, начинает Мери, и я с
трудом понимаю, что она говорит.
- Послушай, Мери, - прерываю я ее. - Ты должна понять, что сейчас не
до слез. В нашем распоряжении считанные минуты. Если ты хочешь, чтоб я
тебя спас, успокойся и расскажи вкратце и точно все, как было.
Мери глубоко вздыхает и, прижав руки к груди, пробует успокоиться.
- Сказал, что вернется поздно... а мне стало скучно, я вынула фату и
надела ее...
- На кой черт понадобилось тебе надевать? - невольно вырывается у
меня.
- Ну просто так... Представила себе, что я венчаюсь, только не в
мэрии и не с Младеновым, а в огромной церкви, где играет музыка и... В
общем, представила себе... Дома я была одна и не боялась, что меня
кто-нибудь застанет: сразу, думаю, услышу, как только наружная дверь
откроется. Стою я перед зеркалом с фатой на голове и вдруг вижу Димова...
в зеркале... позади меня. И закричала от страха.
Мери закрывает глаза и умолкает на минуту.
- Потом разгорается скандал, как обычно, только еще страшнее, чем
обычно. Для Тони, кричит, туалет приготовила или теперь уже перед другим
выпяливаешься? Да ни перед кем, говорю, просто так я надела, шутки ради...
Ага, шутки ради... А чего же ты закричала, увидев меня в зеркале? И куда
это ты пропала сегодня ни свет ни заря? Даже не можешь рассвета дождаться
- так тебе не терпится скорее уйти шляться! Да разве для тебя эта белая
фата, для таких шлюх, как ты! И вдруг как кинется на меня, сорвал фату,
разодрал ее в клочья и давай меня самыми грязными cловами обзывать.
Прекрати, говорю, эти мерзости. Как не стыдно тебе, пожилому человеку?!
Ах, мерзости, кричит, да? А про те мерзости, что вы с Тони болтали, уже
забыла? Или за дурака меня принимаешь? Может, прокрутить пленку да
напомнить? И тебя, говорит, следовало бы отправить к Тони, только не жди
от меня такой милости. Ты у меня годами будешь мучиться. Можешь сказать
тому, с кем вы разные там планы строите, что не видать ему моих денег.
Завтра же, кричит, аннулирую завещание, а тебя представлю какому-нибудь
сутенеру, ошивающемуся у рынка, может, хоть часть верну из того, что
потрачено на тебя. А главное, заставлю тебя торговать собой прямо на
тротуаре, потому что это и есть твое настоящее ремесло. Завтра же прогоню
тебя туда и каждый день буду приходить смотреть, как ты и по виду все
больше становишься похожей на шлюху, какой ты, по существу, всегда и была.
Не раз вспомнишь о пожилом человеке, когда начнешь переходить от грузчика
к мяснику. И еще кучу всяких гадостей наговорил, пока я не вышла из
терпения. А тут уж выложила все: что он, негодяй и форменная старая
развалина, по ночам тешится тем, что заставляет меня голой танцевать перед
ним, а ведь я не деревяшка и не могу жить одними танцами. Настоящий,
говорю, ты выжатый лимон, и хоть не одного, а пятерых убей, лучше от этого
не станешь... Он вскочил, схватил стул - я прямо испугалась, что он
разобьет мне голову, и тут, видно мне подвернулась пепельница... и...
- И ты разбила ему голову, - заканчиваю я, так как пауза становится
слишком тягостной. - Найди мне перчатки Димова или лучше всего резиновые,
если есть.
Мери поднимает глаза, полные недоумения, она, кажется, все еще не
может прийти в себя, потом бросается в соседнюю комнату за перчатками.
- И тряпку какую-нибудь или полотенце! - кричу ей вслед.
Она приносит резиновые перчатки оранжевого цвета, в каких женщины
обычно моют посуду, и зеленую косынку. Я иду к покойнику и, натянув
перчатки, бысто обыскиваю его. Из всего найденного оставляю у себя только
красную записную книжечку. Записная книжка убитого вещь опасная, поскольку
она может служить неопровержимой уликой, но эта хранит столько данных и
имен, что я никак не могу бросить ее на произвол судьбы.
Потом заменяю брелок и прячу скорпиона в свой карман.
Найденным в жилетном кармашке Димова секретным ключом отпираю его
кабинет и здесь тоже произвожу обыск, но без особых результатов, так как
многое из того, что я нахожу, мне уже знакомо.
Поднимаю валявшуюся на полу в холле пепельницу и возвращаюсь в
комнату с зеркалом. В сущности, мне бы следовало просто-напросто уйти,
предоставив женщину ее судьбе, но я не в силах так поступить.
- Утром, когда ты вернулась, тебя кто-нибудь видел? - спрашиваю.
- Портье меня видел.
- Это не очень хорошо. А потом ты выходила?
- Никуда не выходила.
- А к тебе или к Димову приходил кто-нибудь?
- Никто.
- Соседи, инкассаторы - никто?
- Ни души.
А ты звонила кому-нибудь по телефону или сюда кто звонил?
- Только ты.
- Ладно, - говорю я. - В таком случае запомни хорошенько эту версию
и, если тебя начнут спрашивать, тверди одно и тоже: сегодня утром ты
обвенчалась с Младеновым. Это легко доказать. Потом ты пришла сюда -
забрать кое-что из своих вещей, к обеду вернулась к Младенову и больше
сегодня от него не выходила. Ясно, да?
Она кивает с искрой надежды в усталых, испуганных глазах.
- А сейчас сложи в чемоданчик кое-какие самые необходимые вещи.
Мери открывает спальню и начинает рыться в гардеробе.
- Но ведь мне все это необходимо...
- "Все это" никуда не денется. Нам важно инсценировать переселение к
Младенову. Возьми одно платье и немного белья и сунь все вон в тот
чемоданчик.
Пока Мери снаряжает чемодан, я обхожу комнаты и тщательно протираю
тряпкой выключатели и дверные ручки, к которым мы прикасались. Потом беру
пепельницу, заворачиваю ее в остатки злополучной фаты, чтоб причина и
следствие были вместе, и тоже запихиваю в чемодан.
- Значит, пошли, - говорю. Больше ты ни до чего не дотрагивайся. Я
сам буду открывать двери и гасить свет. И моли бога, чтоб нам кого-нибудь
не встретить, по крайней мере тут, поблизости. Когда придем к Младенову, я
все ему объясню, а ты вымой как следует пепельницу и сожги фату всю без
остатка. Потом ложись и обо всем забудь.
Я беру чемоданчик и иду, сопровождаемый женщиной. Свет выключен
везде, кроме холла и прихожей. Квартира заперта, и я стаскиваю резиновые
перчатки с чувством облегчения, испытываемого хирургом после только что
законченной тяжелой операции, и прячу их в карман.
- Пошли, - повторяю я. - И старайся не стучать своими высокими
каблуками.

Ухожу от Младенова довольно поздно, это моя вторая бессонная ночь, но
я не могу лечь, не исполнив своей третьей - и последней - задачи. Придется
все же заглянуть домой да взять "ягуара". Ночь тихая, если пропускать мимо
ушей гул моторов, все еще доносящийся со стороны бульваров. Ночь свежая,
если не обращать внимания на запах бензина, которым пропитаны воздух и
стены зданий. Ночь принадлежит мне, если не считать того, что я не имею
возможности погрузиться в сон.
Огибаю угловой ортопедический магазин с одиноко светящейся во мраке
витриной, предлагающей прохожим свои скрипучие пыльные протезы. Но когда я
бросаю взгляд в сторону своего дома, я испытываю такое мучительное
ощущение, словно кто-то грубыми пальцами стиснул мне внутренности.
"Ягуар" исчез.

8
Откинувшись в бледно-розовом кресле, я таращу глаза на висящую
напротив картину, стараясь не закрывать их, так как знаю, что тут же усну.
Передо мной ренуаровская "Купальщица", репродукция конечно. Я подозреваю,
что Франсуаз выбрала ее только потому, что своим розовым цветом она
соответствует общему тону интерьера. Купальщица, как это обычно бывает на
картинах, не купается, а только делает вид, что вытирает свои крупные
красноватые телеса. Фигура написана по-ренуаровски расплывчато и туманно,
но мне она представляется еще более туманной, каким-то смутно-розовым
пятном на благородном сером фоне обоев.
- Да ты спишь! - внезапно раздается позади женский голос. - Господи,
таким я тебя увидела в первый раз, таким, вероятно, увижу и в последний...
- Надеюсь, последний будет не сегодня, - сонно бормочу я, с трудом
открывая глаза.
Франсуаз в белом купальном халате, ее черные волосы тоже завязаны
белым платком. И хотя белизна эта никакой не цвет, а скорее отсутствие
цвета, но и в белом она кажется просто очаровательной. Этой женщине идут
все цвета.
Здесь, в этой серо-розовой "студии", я пребываю в таком полудремотном
состоянии уже около часа, но мы с Франсуаз обменялись всего лишь
несколькими репликами, с ее стороны преимущественно ругательными - не
может она простить мне мои визиты в самое необычное время суток.
В конце концов, чтоб меня наказать или желая использовать ранний
подъем, Франсуаз решила принять ванну, а я должен был, дожидаясь ее,
развлекаться с "Купальщицей" Ренуара.
- Что ты мне предложишь выпить? - спрашиваю я, видя, что хозяйка
направляется на кухню.
- Витриол. Когда пьешь, он немножко неприятен, зато потом спасает от
всех адских мук, которые тебя ждут.
- Никто не знает, что его ждет, - беззаботно отвечаю я.
Из кухни доносится неприятный шум электрической мельницы для кофе,
напоминающий скрежет зубоврачебного сверла. Потом слышится плеск льющейся
из крана воды и шипенье мокрой посудины на горячей плите. Наконец Франсуаз
снова показывается в дверях.
- У тебя, должно быть, смутное представление о правилах игры, -
замечает она. - Учти: мы с тобой, пока ты преуспеваешь, а если же
окажешься в западне - считай, что мы никогда не были знакомы.
- Знаю. Только эта твоя верность будет меня поддерживать в трудные
минуты до самой могилы. Впрочем, зачем они, эти пояснения?
- Затем, что ты, как мне кажется, допустил промах. Иначе ты бы не
пришел и не стал меня будить ни свет ни заря.
- Верно. И еще какой промах! С вечера...
- Извини, - прерывает она меня, - но не надо об этом перед кофе. Не
могу слушать глупости и неприятности, не выпив кофе.
Она снова исчезает на кухне, а я снова переношу взгляд на
"Купальщицу" и, чтоб не уснуть, пытаюсь пуститься в рассуждения по
проблемам живописи. Собственно говоря, у женщины может быть такое красное
тело лишь в том случае, если ее предварительно окунули в кипяток, чему
обычно подвергаются не женщины, а раки. И все же этот румянец производит
приятное впечатление, действует успокаивающе, особенно если начинаешь
смотреть на это только как на расплывчатое пятно...
- Бедняжка! Опять уснул!..
- Разве? - недовольно бормочу я, открывая глаза. - Вольно тебе
говорить "опять", когда я вот уже две ночи глаз не сомкнул.
- Должна сказать, что из-за тебя и я стала скверно спать в последнее
время... Ну-ка ешь!
Завтрак уже готов и доставлен из кухни на маленьком столике на
колесах. Вообще в этой "студии" все оборудовано превосходно, если не
считать того обстоятельства, что возле столика нет кровати. Ем как во сне,
не разбирая, что ем, не чувствуя ничего, кроме горячего бодрящего кофе.
Кофе как будто и в самом деле отпугивает от меня сон, потому что я
снова вспоминаю о своем промахе и начинаю рассказывать Франсуаз о
вчерашней досадной встрече с Вороном и Ужом под сенью богатого особняка.
- Ты все еще остаешься дебютантом в своем деле, - вздыхает Франсуаз,
закуривая сигарету. - Как ты мог не заметить, что они следуют за тобой?
- Они не следовали за мной. Они там дожидались, шастая вокруг.
- Догадались, что ты подслушиваешь?
- Не допускаю.
- Запросто могли догадаться. - Я включил аппарат совсем тихо.
- Запросто могли догадаться, - повторяет Франсуаз. - Пока ты ужинал в
ресторане.
- Перчаточный ящик был заперт секретным ключом.
- Секретным ключом!.. - Она презрительно кривит губы. - Да им ничего
не стоило и машину угнать...
- А они так и сделали...
- Ах, вот оно что? - Женщина бросает на меня уничтожающий взгляд.
- Только я уже успел убрать аппаратуру.
- Где она сейчас?
- Дома. Под паркетом.
- А то, другое?
- Другое, к сожалению, осталось в машине. Но едва ли они сумеют его
обнаружить.
- Едва ли... Больше полагайся на свой скепсис.
- Извини, но не мог же я вертеться возле машины на глазах этих типов,
рискуя раскрыться до конца.
- Ты уже достаточно раскрылся. Куда ты сунул пистолет?
- В новую банку из-под масла "шелл".
- Ага, в масло! Поскольку тебе известно, что оружие должно быть
всегда хорошо смазано. Ты и в самом деле не в меру сообразителен для твоей
профессии.
- Довольно этих пресных острот, - бросаю я. - В банке нет масла, там
ветошь.
- А как ты объясняешь, что они не угнали машину еще у ресторана, а
сделали это чуть позже, перед твоим домом?
- Вначале им не было приказано. Потом они получили указание и угнали.
- Но ведь новое указание, вероятно, чем-то вызвано. Что могло
случиться?
- Не знаю. Кое-что, правда, случилось, но не имеет никакого отношения
к моей машине...
Закуривая свои "зеленые", я мысленно шлю Мери Ламур пожелание удачи,
потому что в противном случае...
- Ты опять тянешь мне душу!
- Франсуаз, Димов убит.
Женщина смотрит на меня таким взглядом, который, я это чувствую,
пронзает меня насквозь.
- Ты его убил?
- Не говори глупостей.
- А кто?
Кратко рассказываю и эту историю, не пропуская и того, как я помог
скрыться убийце.
- Полиция, сказал я себе, не должна напасть на след артистки...
- Потому что она тоже из числа твоих любовниц...
- Ну вот, опять глупости! Потому, что мы заинтересованы в том, чтобы
подозрение - если таковое возникнет - пало на людей из Центра, а не на
случайные жертвы, вроде Мери. Это приведет цепную реакцию к концу...
- Боюсь, как бы тебе в этой цепной реакции не оказаться четвертым
звеном...
- Это не исключено, если ты не поможешь мне разыскать мою машину. Без
нее я как без рук...
Франсуаз встает и уходит в спальню, где стоит телефон, но, прежде чем
звонить, плотно закрывает за собою дверь. Ужасная женщина. Груба и
подозрительна, как налоговый агент.
Меня смущает то, что в спальне она остается слишком долго. Когда же
наконец выходит, все становится ясно. Франсуаз сняла белый платок и
освободила свои роскошные волосы, а вместо халата надела красивый шелковый
пеньюар с голубыми и белыми цветами.
- Дорогая моя, ты просто ослепительна в этом пеньаре, - бормочу я. И
тут же спрашиваю: - Получится что-нибудь с машиной?
- Не торопись. Делается.
Она усаживается напротив, кладет ногу на ногу и задумчиво смотрит мне
в лицо.
- В сущности, ты должен быть доволен нынешним положением вещей. Твои
противники один за другим выходят из строя. Значит, ты должен быть
доволен.
- Не совсем. Димова можно было скомпрометировать, предав гласности
кое-какие документы. Всю свою ярость Димов должен был направить против
Кралева и уничтожить его. А вышло, что ликвидирован Димов, а Кралев
преспокойно здравствует.
- Ну, ничего. Кралев уничтожит тебя, и на этом история закончится.
Идеал потому и остается идеалом, что его никогда полностью не достичь.
- Видишь ли, Франсуаз, твой милый реквием меня, конечно, глубоко
трогает, но это несколько преждевременное оплакивание не должно затмевать
твой рассудок. Я не вижу способа сделать больше в условиях, при каких мне
приходится работать. Я почти изолирован, один против целой банды. Я уже
раскрыт и почти все время нахожусь под наблюдением. Я...
- Довольно, - обрывает меня брюнетка. - О себе ты мне можешь не
рассказывать.
- Важно другое, - заявляю я. - То, что дела в общем идут к
намеченному концу. Близок день, когда Центр в теперешнем составе будет
ликвидирован полностью. Во главе с Младеновым сформируется новый Центр,
именно такой, каким вы желаете его видеть, - полностью подчиненный вам.
- А тебе не приходит в голову, что, когда Младенов возьмет власть, ты
можешь показаться ему лишним?
- Младенов человек совершенно беспомощный, и он это прекрасно
сознает, оставаясь наедине с собой. Пока что он волен выбирать себе
помощника - либо меня, либо Кралева. Но когда помощник останется один,
выбор решится сам по себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27