- Вы изверг! - говорит она, с трудом удерживаясь, чтобы не влепить
мне пощечину.
- Возможно, - отвечаю я, - но тут не место обмениваться
характеристиками. Пройдем хотя бы вон в кафе напротив.
- Вы изверг! - повторяет она. - Знать вас не желаю.
- Раз так...
Пожав плечами, я поворачиваюсь и ухожу.
- Постойте! - кричит мне вслед Лида, готовая расплакаться со зла. -
Доставьте меня домой! Такая досада, у меня нет денег даже на такси.
- Не могу же я привезти вас к отцу в таком виде. Давайте зайдем в
кафе.
Разговор этот происходит в восемь часов утра у заднего входа в Оперу,
который, как это известно сведущим людям, ведет не в кулуары театра, а в
тот подвал, куда приводят задержанных ночью проституток. Выражаясь
профессиональным языком, это та самая "Большая клетка", из которой только
что выпустили Лиду под мое поручительство.
Я пытаюсь взять непокорную под руку. Она грубо вырывается, но
все-таки идет со мной. Мы пересекаем запруженную машинами улицу и входим в
кафе. Указав Лиде на туалетную, я сажусь за стол и заказываю обильный
завтрак, сиречь две большие порции взбитых сливок и целую гору сдоб. Через
несколько минут молодая женщина возвращается. Теперь у нее куда более
человеческий вид: она умылась, поправила прическу, на губах у нее свежая
помада. Мы молча завтракаем, после чего я ее угощаю сигаретой и тихо
говорю:
- А теперь расскажите, что все-таки произошло.
- Ничего я рассказывать не стану. Отвезите меня домой.
- Хорошо, как вам будет угодно. Но поверьте, я никак не пойму, в чем
моя вина.
- Ах, вы даже не догадываетесь? А кто назначил встречу со мной на Рю
де Прованс? Разве не вы? А кто из нас не пришел? Не вы?
- Погодите, погодите! Давайте по порядку: Рю де Прованс - это, если я
не ошибаюсь, улица, где вы живете...
- А вы в Париже новичок и не знаете, что в этом месте сходятся
проститутки...
- Вот об этом я, признаться, совсем забыл. Заботился о том, чтобы вам
было ближе, а подниматься по вашей лестнице у меня пороху не хватает...
- Вот именно. Вы так печетесь о себе, что и вовсе не удосужились
прийти.
- Неправда. Я опоздал на каких-нибудь пять минут, и только потому,
что на Осман и Лафайет образовались пробки, и я вынужден был подолгу
ждать...
- Да. А в это время полицейские вталкивали меня в фургон вместе с
теми женщинами. Боже, какой ужас! Никогда бы не поверила, что мне придется
вытерпеть такой срам. Всю ночь просидела, как проститутка, вместе с этими
падшими женщинами!..
Она опять готова разреветься.
- Погодите, - говорю я. - В этом тоже не стоит винить меня. На Рю де
Прованс бывает столько порядочных женщин, и никому в голову не приходит
принимать их за проституток, поскольку они по виду не смахивают на них...
- А я похожа, да? По лицу видно...
- Насчет лица не знаю. Человек не сам выбирает себе лицо. Но вот
грима у вас, простите меня, многовато. И потом, где вы раскопали это
сногсшибательное платье, не говоря уже о сумке...
- Вы изверг!
Это несколько напоминает мне рефрен моего бывшего соседа по камере:
"Ты жалкий предатель", но я продолжаю проявлять терпение.
- Слушайте, Лида, не исключено, что я и в самом деле изверг, но не
слишком любезно с вашей стороны повторять это после того, как я, всю ночь
разъезжая по городу, искал вас в участках и пунктах "Скорой помощи".
- Какие жертвы! Пришли бы лучше вовремя...
- А еще бы лучше не выряжаться вам вот так по советам Мери Ламур...
- Мери Ламур тут ни при чем. Интересно, как бы вы стали одеваться на
те жалкие гроши, которые с таким трудом отрывает от сердца мой отец...
Господи, и это называется Париж, парижская жизнь!
- Не плачьте, повремените с истериками до критического возраста.
Но я запоздал со своим предупреждением. Лида глухо всхлипывает, потом
закрывает руками лицо и горько плачет на виду у равнодушных прохожих,
движущихся густой толпой мимо витрины.

Мы сидим вдвоем с Тони в кафе "У болгарина", перед каждым из нас
обеденный аперитив - рюмка мартини с ломтиком лимона. Впрочем, Тони пьет
уже четвертый мартини, не считая выпитого до моего прихода, потому что
нередко он принимается за обеденный аперитив с самого утра. Ворон и Уж -
люди попроще, они пьют вино за соседним столом. Начиная с того памятного
вечера, когда была устроена экзекуция, эти двое неотступно вертятся возле
меня, когда я нахожусь в районе Центра. Стоит мне удалиться, как заботу
обо мне берут на себя другие эмигранты, большинство которых я уже знаю в
лицо. Порой я покорно закрываю на это глаза - пускай следят, а иногда для
разнообразия выкидываю на виду у своих ангелов-хранителей разные номера.
Номера отличаются один от другого в зависимости от того, пешком я
передвигаюсь или на своем "ягуаре", но и в том и в другом случае эффект
одинаковый; внезапно и безвозвратно потеряв меня из виду среди
человеческого муравейника, мои преследователи оторопело таращат глаза,
словно обезьяны. Так что уроки в Фонтенбло приносят пользу, хотя и с
опозданием. Однако теперь, когда мне уже нечего и не от кого скрывать, все
эти шутки не больше как детская забава. Все же они поддерживают мой
престиж, давая основание людям из Центра подозревать, что я все еще состою
на службе у французов. Именно в этом и кроется вся фальшь моего положения:
я нарочно делаю вид, будто развиваю бурную конспиративную деятельность,
стараясь скрыть, что провожу время в полном бездействии.
Заметив, что у витрины мелькнула импозантная фигура Мери Ламур, я
тихо обращаюсь к Тони:
- Только что на тебе задержала взгляд Мери Ламур.
- Не говори глупостей, - машет рукой Тони. - Такие, как мы с тобой,
ее не интересуют.
- Почему? Мы что, уроды?
- Нужна ей твоя красота! Не красота ее заботит, а совсем другое.
- А ведь, должен тебе заметить, баба она не плохая... Хотя и
тяжеловата.
Тони, против обыкновения, воздерживается от оценок.
- Ты не пробовал счастья с нею? - настаиваю я на затронутой теме.
- Я не сошел с ума. Мне, браток, жизнь еще не надоела.
С того момента, как разговор коснулся Мери, Тони заметно понизил
голос, хоть его уже основательно развезло, и то и дело косится на стол, за
которым сидят Ворон и Уж.
- Что ты хочешь этим сказать? - недоумеваю я.
- Хочу сказать, что если ты вздумаешь приволокнуться за Мери и об
этом пронюхает Димов, то тебя и французская полиция не спасет.
Мимо нас проходит пожилой гарсон с пустым подносом, и Тони рукой
преграждает ему дорогу.
- Ворон, вы еще выпьете по одной?
- Можно, при условии, что ты угостишь, - хмуро отвечает тот.
- Два мартини и два бокала вина! - приказывает Тони кельнеру. Затем
он облокачивается на стол и смотрит на меня помутневшими глазами.
- Ты меня, браток, не охмуряй: толкуешь о Мери, а сам за другой
бегаешь.
- Ничего подобного.
- Скажи еще кому-нибудь об этом. Во всяком случае, вкус у тебя
неплохой: дочка у старика что надо...
- Что от них толку - одна обуза.
- Насчет обузы ты прав. Хлопот с ними не оберешься. Как это у тебя
получается, что ты все с Кралевым схлестываешься, милый человек?
- При чем тут Кралев?
- То есть как при чем? При том же, что и ты. Он тоже волочится за
Лидой. Дважды уже приглашал ее на ужин...
- Потише, - говорю я. - Младенов...
Младенов и в самом деле входит в сопровождении Кралева и Димова. Все
трое устраиваются за угловым столом, где обычно сидят гости хозяина. Если
принять во внимание, что у входа колотит по автомату Милко, Центр в полном
составе.
- Центр в полном составе, - замечаю я.
- Восемь человек нас... Ничего, скоро останется семь, - бормочет
Тони, расчесывая волосы желтыми от табака пальцами. - Хотя семь плохое
число.
- Кто вылетит? Я, что ли?
- А кто же еще?.. И не по моей вине, разумеется.
- Не прикидывайся ягненком, ты тоже помог основательно. "Только
сегодня выложил шестьдесят франков по счету", - напоминаю реплику, которую
он бросил в тот вечер.
- Что мне велели, то я и сказал, - объясняет Тони. - Ты на моем месте
поступил бы точно так же.
Подходит кельнер с переполненным подносом и, оставив два мартини,
идет дальше.
- Ты с самого начала прицепился ко мне как репей, - припоминаю я с
безучастным видом. - Все твои излияния были не чем иным, как дурацкими
уловками.
- Говорил то, что было велено, - повторяет Тони. - И если ты попался
на удочку, не моя вина.
- Почему это я попался?
- Потому что попался!
Тони выливает остатки из рюмки себе в рот, закуривает сигарету и
усмехается своей мокрой усмешкой:
- Ты пишешь про ловкачей, и, может случиться, сам со временем станешь
ловкачом, однако еще не стал. Когда кто-нибудь прилипнет к тебе и начнет
болтать против начальства да угрожать, что вернется обратно, что тебе
остается? Ясно, одно из трех: либо согласиться с ним, либо молчать, либо
пойти и доложить. Верно, ты не согласился, потому что не предатель, но и
докладывать не пошел. А должен был это сделать, будь ты ловкач. И тогда бы
ты прошел проверку.
- Зато ты настоящий ловкач, - замечаю я, отпивая из рюмки. - Если бы
я доложил, знаешь, чем бы все это кончилось? Кралев постарался бы тебя
настрополить, чтоб ты все отрицал и доказывал, будто говорил я сам, а
теперь приписываю тебе. Так что во всех трех случаях меня ждало одно и то
же, потому что Кралев заранее решил мою судьбу.
Я нарочно дважды повторяю имя Кралева, чтоб заметить реакцию Тони. Но
никакой реакции нет. Тони уже изрядно выпил и утратил способность отрицать
свою связь с Кралевым. Если, спохватившись, он все же отрицает, то совсем
другое:
- Чудак ты человек, ну зачем ему заранее решать твою судьбу? Кому ты
стал поперек дороги?
- Никому, разумеется. Я мелкая сошка. Но поскольку они имеют зуб
против Младенова, а я считаюсь его человеком, все шишки сыплются на меня.
- Не принимай близко к сердцу, - успокаивает меня Тони. - Парень ты
башковитый. Без дела не останешься. Только вот двух маток сосать тебе не
придется.
- А вы что? Уж не одной ли маткой довольствуетесь? Все вы...
- Ш-ш-ш! - прерывает меня Тони, поднеся к губам пожелтевший палец. -
Слово - серебро, молчание - золото! Соси хоть десять маток, только
умеючи... Ничего, время есть, научишься...
- Ты, я вижу, опять накачался... - равнодушно замечает
подсаживающийся к столу Милко, устав, вероятно, колотить по лотерейному
барабану.
- С горя, браток... Страдаю, опять останемся без редактора.
Милко не реагирует. Он ищет глазами кельнера и, обнаружив его, делает
заказ, молча показывая пальцем на рюмку Тони. Милко, как видно, тоже в
курсе дела. Похоже, что все в курсе, кроме меня.
- Возьмете еще по одной? - спрашивает молчальник, когда гарсон
приносит ему рюмку мартини.
- Почему по одной? Нам по одной мало, - с готовностью отвечает Тони.
- Заказывай бутылку, хватит забавляться рюмками.
- Тебе только бутылки недостает, - бормочет Милко.
И приказывает кельнеру:
- Еще две того же самого.
Мне, однако, не суждено воспользоваться угощением. В глубине
поднимается из-за стола Младенов и, неуклюже пробираясь между столиками,
направляется к нам.
- Эмиль, ты отвезешь меня домой?
Поднимаюсь и иду за ним. Предстоящий разговор мне уже известен.
Поэтому меня даже несколько удивляет, когда бай Марин, едва тронулась
машина, принимается совсем за другую тему:
- Скажи, ты в своем уме? Зачем тебе понадобилось дразнить Лиду?
- Как это дразнить?
- Не так одета, в таких, мол, нарядах одни потаскухи появляются...
Что, по-твоему, Эмиль, у меня денег куры не клюют, да?
- Погоди, бай Марин, я ей говорил не про деньги, а про то, что надо
иметь приличный вид. Она может одеваться еще дешевле и выглядеть прилично.
- И я ей говорил то же самое. Купи, говорю, себе платьице в уцененных
товарах, как делают скромные женщины. Так нет, Мери Ламур послушалась и
накупила этих страшил. А теперь, извольте радоваться, давай денег на новые
туалеты. Можно подумать, что я лопатой их загребаю, эти деньги.
- Кое-кто и лопатой загребает, - вставляю я. - Взять хотя бы Димова.
- Знаю, сколько он получает, Димов. Тоже не бог весть как процветает,
особенно допустив к карману такую мотовку, как эта Мери.
Младенов замолкает и окидывает меня беглым взглядом.
- Не гони. Нам спешить некуда. Хочется поговорить с тобой и о
другом...
Значит, приближаемся к главной теме. Я и так еду совсем не быстро,
потому что в эти часы на бульварах такое скопище машин, что, если бы и
захотел, не сможешь прибавить скорость. Но дело в том, что от Центра до Рю
де Прованс слишком близко, чтоб заводить разговор о серьезных вещах.
- Уже два-три раза эта пара заводила речь о тебе. Я все стараюсь
оттянуть, но они не унимаются: требуют твоего увольнения. Трогать его,
говорят, мы больше не будем, может жить спокойно, только пускай убирается
с глаз. Мы не нуждаемся в надзирателях.
- Хорошо, бай Марин. Если надо, я уйду.
Младенов бросает на меня оторопелый взгляд, его очень удивило, что я
так вот, сразу, отступил. Я всматриваюсь вперед, стараясь протиснуться
между старым "ситроеном" и огромным блестящим "бьюиком".
- Я, конечно, тебя не оставлю. Сделаю все, что можно. Кое-где я
позондировал почву и должен тебе сказать, что дела не так уж плохи. Можешь
устроиться и в "Свободной Европе", и в других местах - была бы охота. Наши
эмигранты, к сожалению, в большинстве тупицы изрядные, а тут нужны
подготовленные ребята, вроде тебя.
- Обо мне не беспокойся, - говорю я, чтоб несколько охладить его. -
Как-нибудь сам справлюсь.
Младенов снова испытующе смотрит на меня, но как раз в этот момент я
пробираюсь между двумя машинами, и мне некогда разговаривать и глядеть по
сторонам. Чтоб избежать столкновения, "ситроен" немного отодвигается
влево, что позволяет мне обогнать "бьюика", покрыв его позором и тучей
синего бензинового дыма.
- Эмиль, ты не должен на меня сердиться, а если сердишься, то
несправедливо. Учти, я реагировал предельно остро, но эти вещи зависят не
только от меня.
Круто повернув, я выкатываю на Рю де Прованс. Теперь другая забота -
где найти местечко для моего "ягуара" среди длинного ряда стоящих впритык
машин. Пока мы медленно ползем вдоль цепочки застывших у тротуара машин,
одна из них выбирается из ряда и уезжает. "Ягуару" тут слишком тесно,
однако после нескольких манипуляций мне все же удается пристать к
тротуару.
- Готово, - объявляю я старику, продолжая сидеть на месте.
- Я, конечно, мог бы путем всяких проволочек и ухищрений отодвинуть
твой уход, но от этого ты ничего не выиграешь, а для меня один урон. Если
ты перейдешь на другую работу, моя позиция в Центре укрепится.
- Прежде ты, кажется, утверждал обратное.
- Прежде условия были одни, а теперь другие. Поэтому вина не моя.
- Понимаю, моя вина, - примирительно киваю я. - Потому-то я и не
стану больше докучать тебе. Должен, однако, тебя предупредить, что с моим
уходом твоя позиция не укрепится. Им сейчас невтерпеж избавиться от меня,
чтоб потом и с тобой разделаться. Разве что предоставят тебе роль
обыкновенного статиста.
- Никогда Младенов не был статистом! - с достоинством возражает
старик.
- Не спорю. А вот они не прочь видеть тебя в этой роли. Ну ладно. Это
меня не касается. Раз, по-твоему, так будет лучше, завтра же исчезну.
- Э, погоди! Никто не говорит о завтрашнем дне. Заканчивай свою
работу, выйдет номер из печати, а тогда можешь уходить. С них достаточно,
если они от меня узнают о твоем согласии уйти добровольно.
- Скажи им, что я согласен.
- И пойми, что если я этого добиваюсь от тебя, то не ради своего
личного спокойствия, а ради того великого, во имя чего мы работаем.
- Ты имеешь в виду американцев?
- Эмиль, я запрещаю подобные шутки. Ты знаешь, что я имею в виду.
- А, верно: национальные идеалы. Только те двое продают национальные
идеалы куда выгоднее, чем ты.
- Что ты болтаешь!
- Видишь ли, в чем дело, бай Марин! - Я доверительно склоняюсь к
старику, собравшемуся вылезать из машины, и заглядываю ему в глаза. - Я
говорил об их желании превратить тебя в статиста, но, сказать по правде,
ты в этом Центре довольствуешься положением статиста с самого начала...
- Я глава Центра, - возмущенно прерывает меня Младенов. - Во всяком
случае, в такой же мере, как Димов.
- Ошибаешься. Кто из вас глава и кто статист, можно определить лишь
по одному признаку - кому сколько платят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27