К счастью, таланты были подлинные. И компромисс дал поучительные результаты. Но сколько же часов ушло на разговоры, сколько было истрачено времени и на дельные споры, и просто на схоластические разглагольствования, затеваемые ради одного наслаждения предаваться умственным спекуляциям — этого сейчас уже никто не установит. Но в результате можно считать исключением художника-кубиста, у которого не было бы на совести какого-нибудь написанного исследования, порою написанного просто великолепно, с мастерством, поразительным для людей не причастных к писательскому делу. Глез и Метценже берутся за самое неблагодарное предприятие — создать фундаментальный труд о кубизме. Андре Лот до конца жизни занимается художественной критикой; мысли Брака об искусстве сделали заслуженную карьеру; высказывания Пикассо о живописи, чаще всего фиксируемые другими, имеют фундаментальное познавательно-литературное значение; Леже читает великолепную лекцию о живописи, напечатанную потом в «Суаре де Пари»; Хуан Грис охотно устраивал собеседования о своем творчестве, а обеды у Маркусси всегда кончались сакраментальными рассуждениями о кубизме, которому тогда еще приписывали математически научные основы. Теоретиком другой кубистской фракции, окрещенной Аполлинером орфизмом, является один из близких друзей «таможенника» Руссо, талантливый Робер Делоне, критические статьи которого ныне удостоились высокой оценки теоретиков искусства. Здесь говорят, говорят, до умопомрачения, упиваются словами больше, чем вином, проекты вспыхивают, как ракеты, язык становится все смелее, а облик нового искусства все поразительнее. Аполлинер присутствует на этих дискуссиях, бывает и тут и там, ко всему прислушивается, не одного во время этих споров поучает, но самая большая услуга, которою он оказывает своим друзьям,— это отход от их дотошно разработанных теорий, причем на такое удачное расстояние, которое позволит ему дать свободную, полупоэтическую и при всем этом самую меткую интерпретацию их произведений, которая содержится в его книге очерков— «Художники-кубисты». Книга эта появится спустя два года после «выхода в свет» самих кубистов, которым можно считать их выставку в Салоне весной 1911 года. Аполлинер появился на вернисаже элегантный, в отличном настроении, ведя под руку порозовевшую от радости, в эффектном туалете Мари Лорансен.
Ее картина выставлена здесь. Рядом с картинами авангарда Монмартра и Монпарнаса. Весна была чарующей, платаны уже готовились выбросить в ближайшие дни зеленые фейерверки листьев. Сена приковывала прохожих на мостах своими быстрыми и трепетными бликами, небо было ясное, и — как говорится в старых романах — ничто не предвещало, что вот-вот над головами влюбленных грянет гром среди ясного неба. Трагикомический гром по правде говоря, эта риторическая фигура, украшение старинных романов, сюда никак не подходит. Нет, не гром среди ясного неба поразил поэта, а скорее уж рука злого проказника швырнула ему за шиворот холодную и скользкую лягушку — до того бессмысленно и тошнотворно было происшествие, о котором речь пойдет ниже. А главное, последствия, как нередко бывает с пошлыми шутками судьбы, оказались роковыми.
В 1911 году Париж — да и не только Париж — потрясло известие о похищении «Джоконды» из Лувра, в которое оказался замешан Аполлинер. Недаром мадам Анжелика Костровицкая не раз горько упрекала сына за его «сомнительные знакомства». С них-то все и началось... В среду юных художников и любителей искусства, в эту толпу людей талантливых или просто выделившихся своими способностями, людей нищих и честных, а также нищих и не слишком честных, затесался некий Жери Пьерре, молодой бельгиец, бездельник, наделенный неукротимой фантазией, что служило ему как бы охранной грамотой в глазах поэта и даже вызывало симпатию. Аполлинера забавляли его рассказы, хотя и явно неправдоподобные, и, с великодушием графа Альмавивы, поэт прощал бельгийцу самые чудовищные дерзости, внешне не выходившие за рамки, положенные учтивому оруженосцу или знающему свое место наперснику. В трудные для бельгийца дни, а они случались часто в жизни этого ветрогона, Аполлинер старался дать ему подработать.
Сначала Пьерре оказывал услуги редакции «Спутника рантье», а вскоре стал выполнять обязанности секретаря при поэте.
Секретарь звучит, пожалуй, чересчур пышно; Аполлинер сам слишком часто сидел на мели, чтобы позволить себе такую роскошь; если не прибегать к громким словам, то обязанности Пьерре будут выглядеть куда проще и вся история — менее загадочной. В «Спутнике рантье» были, конечно, предусмотрены скромные фонды на административные расходы,— когда же Аполлинер стал давать в этот бюллетень для деловых людей больше материалов, чаще выпускать его и усерднее работать над статьями, ему понадобилась более квалифицированная помощь
И он находит себе помощников с расторопностью неожиданной для поэта. Кто только не трудился для него, поддавшись обаянию или настойчивым просьбам друга! Были и такие, кого манил призрак бизнеса или просто надежда хорошо заработать,— но призрак так и оставался призраком; обычно же благодетели Аполлинера рассчитывали просто поразвлечься в своей писательской компании, особенно, если удавалось залучить самого редактора. Блэз Сандрар, Фернан Флере, Рене Дализ, Андре Бийи собирали материал в Национальной библиотеке, щедро расцвечивая его собственной фантазией. В воспоминаниях о поэте упоминаются только некоторые его сподвижники, куда больше их осталось за пределами мемуарных томов. «Я работал для него, подобно тому как сам он тянул лямку для Ганса Гейнца Эверса»,— вспоминает Сандрар. Брал ли он за это деньги? Или его помощь вознаграждалась по-иному? Сандрар только ядовито усмехается. Аполлинер никогда не платил, не любил платить, не водилось этого за ним; друзья охотно поддерживают репутацию Аполлинера-скупца, должно быть опасаясь, как бы его не причислили к лику святых, подобно героине его новеллы святой Адорате. После завершения очередной работы Аполлинер иногда угощал друзей хорошим обедом; осушив несколько бутылок, гости чувствовали себя вознагражденными сторицей за все свои труды, веселились, вдруг начинали верить в свою писательскую судьбу, преисполнялись самых светлых надежд. Гордый и неизменно любезный Аполлинер был душою этого содружества острословов.
Естественно, что в столь многолюдном союзе не могла не существовать своеобразная иерархия в соответствии с положением и степенью преданности. Тут была и просто прихоть таких, как Бийи и Сандрар, которые на равных с Аполлинером играли в деловых людей, но было и другое, к Аполлинеру льнула еще и кучка друзей-служак, всегда готовых услужить по первому знаку, преданных ему душой и телом и отдававших поэту все свободное время. Самым близким наперсником, которому он поверял свои даже мелкие будничные заботы, был бесспорно Жан Молле, прозванный Бароном. Он привозил и увозил корректурные листы, его посылали за покупками; Аполлинер, считая эти услуги само собой разумеющимися, случалось, подкармливал Барона, а то и одевал, приобщал к своим поэтическим замыслам, и это было лучшей наградой за труды.
Да и так ли уж были эти труды обременительны? Хозяйство велось на холостяцкую ногу, и дел было не так много. Когда Аполлинеру, уже устроившемуся на бульваре Сен-Жермен, некая влиятельная дама предложила квартиру с видом на Сену и Собор Парижской богоматери,— воплощение давнишних мечтаний!— Аполлинер отказался, признавшись чистосердечно, что никуда больше переезжать не собирается: «Подумайте только, за семь лет я пять раз менял квартиру! А ведь недаром говорят, что три переезда равны одному пожару. Если бы только моя матушка знала, на что теперь похожа наша бретонская мебель: ножки у письменного стола и у стульев так расшатались, что Молле отказывается их чинить, а ведь ему приходится сверх того еще и упаковывать книги».
Иначе относился Аполлинер к Жери Пьерре, хотя Жери стоял примерно на той же ступени в окружении Аполлинера, что и Молле. Тут не было ни привязанности, ни тепла, разве что снисходительность: самый образ жизни Пьерре вынуждал смотреть на многое сквозь пальцы. У него были свои тайны: он то появлялся, то исчезал, совершал какие-то загадочные поездки, проигрывал на скачках, при этом успевал выполнять поручения, бывал остроумен, предприимчив, порою нагл, но не обидчив. На Пьерре можно было накричать, он умел вовремя стушеваться, был неутомимым разносчиком самых пестрых сплетен и просто забавных историй, большей частью вымышленных, как уже было сказано. По-видимому, барон д'Ормесан из «Иересиарха и К0» был списан с бельгийца. Ормесан, гениальный мистификатор, таил в себе задатки иллюзиониста, воображение поэта облагородило эту жалкую, хотя и изворотливую фигурку.
Пока Пьерре приносил в дом Аполлинера одни только забавные анекдоты, все шло гладко: поэт не слишком интересовался деталями, да и вообще не считал своим долгом перевоспитывать бельгийца. Но вот в один прекрасный день оборотистый Пьерре принес под курткой не более и не менее как несколько статуэток, украденных в Лувре, и начал их выкладывать на стол в присутствии ошеломленного патрона; когда утих первый взрыв веселости, Аполлинер естественно приступил к расспросам. Однако ни просьбы, ни настойчивые требования, ни угрозы не могли заставить Пьерре возвратить статуэтки в Лувр, прибегнув к посредничеству одной газеты.
Ничто не могло образумить Пьерре. Он унес свою добычу на этот раз из негостеприимного дома поэта и продал статуэтки за жалкие гроши некоему страстному ценителю художественной старины по фамилии Пикассо. Происшествие вскоре забылось, Жери Пьерре, как то и пристало любителю путешествий, двойнику д'Ормесана, отправился в Америку. Зачем? Для чего? Это так и осталось неизвестным. Проигравшись в пух и прах, Жери Пьерре вернулся в веселый Париж в надежде найти заработок полегче. Нужда снова загнала его в Лувр, словно это была его фамильная сокровищница, и снова — как это ни покажется маловероятным — Пьерре с обезьяньей ловкостью укрыл под одеждой изящную фигурку и преспокойно вынес за ворота музея, твердо решив обменять ее на наличные... В доме Аполлинера снова повторилась церемония демонстрации неизвестного шедевра размером покрупнее. Поэт дал волю своим чувствам и прогнал секретаря на все четыре стороны, посылая ему вслед довольно звучные ругательства — «валлонские, провансальские, немецкие и еврейские...»
Судьбе угодно было, чтобы в это время неизвестный злоумышленник похитил из Лувра прославленную «Джоконду» Леонардо да Винчи. Администрация Лувра, встревоженная нападками прессы, произвела спешную инвентаризацию. Тогда-то и было обнаружено исчезновение трехсот более или менее ценных произведений искусства, числившихся в реестрах музея. Это уже начинало походить на сценарий кинофарса: по подсчетам каждый десятый или двадцатый посетитель Лувра выносил под одеждой понравившуюся ему картину, миниатюру или статуэтку! Конечно, все эти кражи представлялись детской проказой в сравнении с утратой «Джоконды». Святотатство!
Портрету Леонардо, овеянному легендой, преклонением, окруженному тайной, суждено было еще не раз стать жертвой воров и изуверов. Какой-то безумец бросал в «Джоконду» нож, другой умалишенный пытался изувечить самого себя на глазах Монны Лизы. Окончательно развенчать миф о «Джоконде» решил сюрреалист Марсель Дюшан — современник Аполлинера, переживший поэта на несколько десятков лет. Желая достичь сильного эффекта и тем же ударом опрокинуть старые и изжившие себя (по мнению Дюшана) каноны красоты, символом коих считалась Монна Лиза, Дюшан выпустил в США репродукцию с загадочного портрета. Впрочем, это была не просто репродукция.
Сюрреалист пририсовал Монне Лизе усы. Это был один из самых сильных ударов, которые нанесли сюрреалисты, желая расшатать чересчур заржавевший на их вкус механизм мирочувство-вания старых коллекционеров и зрителей. Удар был метким, но впоследствии о нем вспоминали уже только как о забавной шутке, а про усы и вообще забыли. Монной Лизой любовались по-прежнему, почитатели не перестали ее почитать, ибо, как известно, поругание святынь не только не лишает их притягательной силы, но, напротив, наделяет властью неодолимой.
Однако, когда в августе 1911 года из Лувра была похищена Монна Лиза и весть об этом по случаю летнего затишья и нехватки политических сенсаций замелькала на первых полосах газет, Аполлинер испугался не на шутку. Он опасался, что в краже могут заподозрить его секретаря, бельгийца, а тот в свою очередь, хотя и не был причастен к этой афере, испугавшись реально грозившей ему опасности, возвратил через посредство редакции «Пари-журналь» в Лувр украденную оттуда деревянную статуэтку. Редакция, конечно, предала дело огласке. Заметка, сообщавшая о возвращении статуэтки в Лувр, переполошила весь Париж, и Жери Пьерре счел целесообразным не дожидаться дальнейшего развития событий. Появление Пьерре у Аполлинера с просьбой помочь в бегстве так потрясло поэта, словно он увидел перед собой привидение. Несколько дней бедному Гийому не давала покоя мысль о скандале, нависшем над головой, ему уже виделось, как за ним гонятся по пятам, как арестовывают, бросают в тюрьму. Скорее, скорее избавиться от Пьерре!.. Аполлинер не только дал Пьерре недоста-вавшие деньги для покупки билета, но и сам проводил бывшего секретаря на Лионский вокзал. Надо было действовать быстро. В мастерской Пикассо находились еще две статуэтки, в свое время проданные художнику предприимчивым бельгийцем. Аполлинер поспешил на Монмартр, его панический страх передался художнику. Стали вместе придумывать выход. Что только ни приходило им в голову! Они пытались даже утопить злосчастные статуэтки в Сене, но не решились. Вдруг им показалось, что полицейские, прохаживавшиеся по набережной, слишком внимательно приглядываются; покорившись своей участи, они, измученные, вернулись в мастерскую Пикассо. Фернанда Оливье описывает ночь, проведенную двумя друзьями в мастерской, как некую причудливую театральную мизансцену.
Охваченные паникой, оба вели себя как школьники. Они были словно дети, страшащиеся наказания за проступок, который им самим казался всего лишь невинной шуткой. Не зная чем заполнить томительные ночные часы, друзья решили не разлучаться до утра. «Они сели за карты — так могли сидеть только потерявшие стыд и совесть преступники, решившие отдаться в руки полиции». Эту карточную партию мы вправе назвать исторической: вряд ли Аполлинер и Пикассо сходились раньше за зеленым столом...
Наконец было решено возвратить статуэтки тем же способом, к которому прибегнул Пьерре. Так и сделали. Однако ни общественное мнение, ни полиция этим не удовлетворились. Редакционная тайна не была соблюдена, и однажды утром после одной из немногих ночей со времени кражи «Джоконды», которые Аполлинер провел спокойно, решив, что все как будто уже улеглось,— в двери его квартиры на улице Легро постучала полиция. Полицейские добрались сюда, идя по следу Жери Пьерре.
Поэт арестован, следствие требует раскрыть местонахождение Пьерре. Аполлинер отказывается, однако, запутавшись в показаниях, упоминает о статуэтках, до недавнего времени находившихся у Пикассо. Полиция задерживает Пикассо. Тот вначале оспаривает, но потом подтверждает показания друга. Очная ставка проходит в высшей степени драматично. Они в смятении, в страхе, не умеют защитить себя; впоследствии оба с неловкостью, крайне неохотно вспоминали об этом эпизоде, ссылались на обстоятельства, сложившиеся для них неудачно. Друзья Аполлинера намекают на нелояльность, якобы проявленную в этом случае, причем не со стороны поэта,— но прямо ничего не утверждают. Как бы то ни было, Пикассо был выпущен на свободу сразу же после допроса, меж тем как Аполлинер, связанный с Пьерре, был оставлен под стражей вплоть до выяснения дела.
Кража «Джоконды» произошла 21 августа, Аполлинера арестовали 7 сентября, в Париже сезон еще не начинался; репортеры в поисках сенсации подробно толковали о ходе следствия. В одной из газет появился даже такой заголовок: «Поляк Костровицкий во главе международной шайки похитителей произведений искусства». Друзья Аполлинера сомкнули ряды, почти каждый день в печати появлялись протесты сочувствующих ему писателей, в его защиту выступают Октав Мирбо, Элемир Бурж, Жан де Гурмон, Рауль Поншон и другие. В одном из маленьких кафе в центре Парижа было установлено круглосуточное дежурство друзей, здесь информировали беспокоящихся о поэте, как идет операция по спасению.
Защиту взял на себя адвокат Туссен-Люка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32