Она опасается... что это столкновение может привести к стихийной катастрофе, которая разрушит ее новую, утаиваемую от матери жизнь. Гертруда Стайн будет бывать на улице Лафонтен, и эти визиты произведут на нее большое впечатление. Мари и ее очень спокойная, очень милая и очень почтенная мать живут в своем доме, как в монастыре, ведут себя как две монашенки, пишет она. Мари не поселилась у Гийома из-за матери, но и смерть матери отделила ее от него еще больше, и хотя Гертруда Стайн говорит, что мадам Лорансен, познакомившись с Аполлинером, полюбила его, отношения этих троих людей были не из легких. Это наблюдали, видимо, многие, поскольку Луиза Фор-Фавье, преданная поклонница как Мари, так и Гийома, рассказывает такой забавный анекдот о мадам Лорансен: возмущенная эксцессами кубизма, мать Мари пытается предостеречь дочь от пагубного влияния этого направления и принимает столь ревностные шаги, что решается сжечь одну из картин Мари, которая носит слишком явные следы воздействия друзей с Монмартра. Но в то же время с удовольствием вышивает подушечки и ширмы по рисункам, набросанным Мари. На одной из таких композиций — силуэт головы, поразительно похожей на голову Гийома. Мадам Лорансен, неожиданно Мари, вышила все черными нитками, превратив Аполлинера в настоящего негра. Фантастические рассказы Аполлинера тревожат мадам Лорансен и колеблют ее доверие, когда же во время разлива Сены Аполлинер, увлекаемый воображением, рассказывает, явившись с визитом, что вода поднимается все выше и выше и грозит залить весь город, мадам Лорансен, дав аспирину взволнованной Мари, после ухода Гийома объявляет, причем совершенно серьезно, что больше не пустит его на порог своего дома. Не удивительно, что поэт так зарапортовался в своем рассказе. В 1910 году Париж пережил самое большое наводнение, которое зафиксировали хроники этого города за последние десятилетия: в старых уличках на левом берегу залило подвалы, бурые, мутные волны Сены несли вырванные из заборов доски, детские коляски, дохлых кошек, стулья и самые неожиданные предметы, в ближайшие улицы попадали на лодках и барках, женщин переносили на руках, а Гийом попадал в свою квартиру через окно.
После смерти матери Мари бросит Аполлинера, найдет себе, она полагает, солидного и внушающего доверие мужа, но брак ее окажется несчастливым.
По мере того как будет расти неудовлетворенность и потребность в более частых встречах с Мари, Гийом переберется поближе к ней, в Отёй, и поселится сначала на улице Гро, а потом на улице Лафонтен, где квартирная плата несколько ниже, а квартира, пожалуй, даже получше. Еще до его переезда Мари бывает на всех средах в квартире Аполлинера на улице Энне, помогает Гийому готовить закуски, подает на стол и выглядит молоденькой, несколько беспомощной, но благодаря этому и не очень обязывающей хозяйкой. Гийом школит ее как маленькую девочку: «
Разве тебя не учили, как нужно класть вилку и нож?» На что Мари без колебаний выпаливает: «Нет, меня учили более занятным вещами,— и смотрит ему в лицо с видом строптивой ученицы. Друзья, которых Аполлинер принимает предельно гостеприимно и даже с некоторой торжественностью, пытаются вести себя в доме поэта свободно, но Гийом каждый раз яростно отстаивает свой домашний устав. Уже накрыто, уже поданы холодные закуски, только Гийом и Мари еще спорят за занавеской, отделяющей приглашенных от остальной части квартиры. Длится это довольно долго, наконец истомившийся голодный Кремниц хватает одну из тарелок. «Кто взял со стола колбасу?» — кричит красный от гнева Аполлинер, высовываясь из-за занавески, всклокоченный после бурной ссоры с Мари. Общий смех, Кремниц не проявляет должного раскаяния, но остальная часть обеда уже протекает в соответствии с принятым в «порядочных домах» ритуалом.
Бывают у Аполлинера Матисс и Мореас, питающие к нему дружеские чувства, несмотря на значительную разницу в возрасте. Аполлинер благодаря серьезности, характеризующей его отношение к искусству, и умению держать себя солидно начинает занимать место среди клана предводителей, и хотя никто не именует его, как имеющего уже тридцать с лишним лет Матисса,— «мэтр», тем не менее он медленно и неизбежно движется к этому титулу, который будет присвоен ему после возвращения с фронта.
Литературные разговоры в противоположность теоретизированию о живописи увлекают Мари: во Франции женщины всегда были наилучшими ценителями литературы, и Мари становится воинствующей сторонницей новой поэзии. Под руководством Аполлинера она приобщается к поэзии, присутствует при первых чтениях стихов, которые потом станут без конца приводить в бесчисленных поэтических антологиях, очутится в самом центре споров. Ее любовь к Гийому дополнительно питается всеобщим обожанием, которое окружает поэта, сказывается и поэтическое обаяние его стихов. Так что примирения после стычек происходят быстро, Аполлинер не жалеет для Мари похвал и поощрений, вводит ее в среду интересных людей и влиятельных критиков не только как свою возлюбленную, но и как одаренную художницу; мимоходом, но вполне умышленно он помещает ее имя среди имен уже прославленных, медленно возводит небольшой, но прочный памятник ее славы. А слава эта навсегда будет связана с его славой и его именем, обрекая Мари на вечную верность поэту перед историей, и это уже независимо от ее воли и самого факта их разрыва. Тогдашние стихи Аполлинера отражают неуравновешенную атмосферу их любви; внешне плавные и быстро струящиеся, они время от времени обнажают поток — темный, опасный и не сразу заметный.
Любовь, тяжеловесная... как прирученный медведь, плясала на задних лапах, как вы того хотели, и мы хорошо знаем, что обрекаем себя на вечные муки — таинственный язык любви, где все может быть буквально и где все может быть условно— неожиданное прикосновение к дну реки, неожиданная судорога сжимающегося сердца, неожиданная молния, открывающая клубящееся ядро темноты, тут же гаснущая от ливня времени, который с жестоким и снисходительным шумом затопляет вершины молчания, наслаждения и неповторимости. Так прозаически можно изложить стихотворение «Цыганка», где содержится какая-то ворожба для них обоих, но смысл ее неясен. Счастье? Разочарование? Надежда? Неуверенность? Первые месяцы с Мари далеки от бесплодной пресыщенности, Аполлинер снова бросается в поэзию, как в реку, как в песню, как в холодную тень после долгих километров пути.
Г^ каждым месяцем Париж становится все современнее, все дальше отходит от моды «Париж, 1900» и приближается к нынешнему облику Парижа двадцатого века. Правда, в Тюильри все еще сидят на скамьях няньки в чепцах с цветными лентами и раз в неделю отрабатывает парадный шаг пожарная команда в сверкающих касках, но на мостовых все чаще появляются механические экипажи, вытесняющие конные омнибусы и коляски; иметь автомобиль вскоре станет признаком элегантности и прогрессивности среди самых богатых людей Парижа. Правда, с наступлением сумерек все еще бегают по городу десятки людей, зажигающих фонари, но во многих центральных кварталах уже начинает нераздельно царить электрический свет. Во многих домах устанавливают телефоны, и хотя Дега протестует против этого изобретения, нарушающего домашнюю независимость и привычки хозяев, саркастическим замечанием: «Ему звонят, а он бежит», направленным в адрес одного из друзей, тем не менее телефон возьмет верх над старомодным чувством достоинства, выраженным Дега. Вопрос Мореаса: «Телефон? А что это?» — брошенный в кафе «Ла вашетт», воспринимается как великолепная шутка, все уже предчувствуют, что когда-нибудь станут рабами этого безжалостного бытового аппарата.
Когда Аполлинер приехал в девятисотом году в Париж, улицы города были раскопаны, коляски и пролетки, как во времена Растиньяка, обдавали грязью прохожих, держащихся слишком близко к мостовой, как раз заканчивали первую линию метро Венсенн — Майо, и в день пуска трассы на подземный банкет на одной из станций подземной дороги собрались несколько сот рабочих, занятых на строительстве.
Прошло немного времени. Метро стало одним из самых популярных средств сообщения. И все же многие жители Парижа, любители свежего воздуха, предпочитают омнибусы, которые позволяют, даже лучше, чем нынешние автобусы, непосредственно наблюдать любопытные зрелища, разыгрывающиеся на парижской улице. Улица эта, до сих пор пахнущая, в зависимости от времени дня и года, влагой, тянущей от Сены, фритюром, жареными каштанами, молоком или проезжающими ранним утром ассенизационными бочками, теперь все больше пропитывается запахом бензина. На знаменитую премьеру русского балета Аполлинер с друзьями приезжает к театру на такси, а Пикабиа на отдых в горы увезет Аполлинера на своем автомобиле, разумеется с высокими колесами, с прямоугольным радиатором и угловатой крышей, который с большими усилиями и шумом заводится рукояткой перед тем, как тронуться в путь. Начались уже воздушные полеты, изобретения девятнадцатого века входили в повседневный пейзаж улицы, ожидая экзальтации поэтического воображения, и как вскоре окажется — не напрасно.
С севера, востока и запада все больше стекаются в Париж туристы, а за ними без багажа, с пустыми карманами и большими надеждами слетаются, как экзотические птицы, художники из всех стран Европы и даже Азии. Несмотря на довольно отчетливо проявляющийся французский шовинизм, и тех и других принимают гостеприимно, почти одинаково гостеприимно. Третья республика переживает период процветания, нет причин кланяться туристам только потому, что они богаты, и презирать художников, поскольку те бедны; куда хуже с оценкой талантов, тут потребуются годы, пока произойдет естественный отсев и состоится проба сил. Пришельцы эти — сверстники Аполлинера, а стало быть, с ними легко сблизиться, завязать приятельские отношения.
Сближению этому способствует многое. Аполлинер, воспитанный на французский лад и чувствующий себя французом, имеет тем не менее основание сознавать общность с этими людьми. Итальянцы Модильяни, потом Северини и Боччони, с которыми он дружит, это общий круг детства, общий язык, первый из усвоенных, и общая земля, где они родились; Маркусси, Зборовский и Кислинг — выходцы из Польши, а он помнит и ссылается на польскую кровь, которая течет в его жилах; с Шагалом и Сутиным его связывает гражданство матери — так же, как они, мадам Костровиикая является подданной этой могущественной, огромной России, в тени которой лежит забытая и неизвестная ему, почти легендарная польская полуродина. Он смотрит на этих людей и пытается их понять, чтобы самому понять, собственное прошлое и его сложность, и то, чего его лишили, одарив при этом романским наследием в виде культуры и темперамента. Эта та скрытая, очень интимная сторона его отношения ко вновь возникающим дружеским связям.
Вне этого национальность и происхождение в той среде ничего не значат, ведь это одно из самых демократических, естественно демократических товариществ того времени—а вот молодая литература уже куда более пронизана снобизмом и поделена на группы. Выхоленная молодость молодого Андре Жида с занятиями музыкой и систематическим чтением тяготеет к культурному, уравновешенному, умеренному и очень любопытному в интеллектуальном отношении обществу «Нувель ревю франсез», где талантливого, но «глупого» Жакоба было бы трудно представить заседающим во время интеллектуальных сиест рядом с Алленом, Ривьером или Тибо. Скажем прямо — не подходил бы там и Аполлинер, чей беспорядочный образ жизни и беспорядочная эрудиция, чуждая какой-либо системы, постоянно жаждущая экзотики и всякого рода пикантных раритетов из разных областей искусства и нравов, автоматически исключали его из круга клерков. В «Меркюр де Франс» и «Ла фа-ланж» достаточно быть хорошим поэтом, чтобы тебя уважали, в «Нувель ревю» необходимо принести с собой приданое, имеющее интеллектуальную значимость, к которой не питают никакой склонности ни ближайшее окружение Аполлинера, ни он сам. Некоторая неуравновешенность и скандалезность отталкивают Аполлинера равно как от компании умеренных болтунов, поэтическим патроном которых является Малларме, так и от салонного культа Бурже, над творчеством которого он посмеивается в одной из своих анекдотических хроник.
Недоверие проявляется с обеих сторон. В дневниках Ан-дре Жида нашлось только одно упоминание об Аполлинере, да и то случайного и слегка дискредитирующего характера: «Очень забавное и привлекательное лицо у Аполлинера». Автор «Имморалиста», разумеется, знал и интересовался этим человеком из иного мира, но явно имел с ним очень немного общего. Тем не менее он наблюдает за ним со вниманием и записывает впечатление, которое тот на него производит, делает он это так, словно наблюдает внешность человека, с которым ему никогда не дано будет разговаривать из-за различия языков. Поэт Аполлинер платит ему тем же, поскольку в полном юмора фельетоне, помещенном в «Меркюр де Франс», Андре Жид стал для него всего лишь предлогом, чтобы привести строфу из стихотворения недооцененного поэта Леона Поль Фаржа К культу Барреса склонялся из всего поэтического окружения Аполлинера один Андре Бийи, да и то не очень ревностно. Разноплеменная братия с Монмартра и Монпарнаса сторонилась всяческого идеологического балласта, самозабвенно занималась исключительно искусством, и только война 1914 года положила конец этой беззаботности, а до этого периода даже простые патриотические лозунги не могли рассчитывать на благоприятный отклик, на них не было спроса. К пламенной и одновременно монотонной риторике Пеги склонялся только один Лафрене, художник, воспитанный в атмосфере, весьма способствующей восприятию этой поэзии; будучи натурой раздумчивой, честолюбивой, замкнутой, он сознательно избирает себе в качестве художнического призвания подлинный крестный путь: спокойный темперамент и хорошее воспитание удерживают его на расстоянии от шумных споров, честолюбие толкает его на форум, чахотка, развившаяся в окопах, отнимает силы для работы, требующей нечеловеческих усилий. Ранняя смерть записывает его в героические ряды мучеников кубизма — вот же парадокс: единственного человека, которого материальные условия не заставляли биться за каждый грош на пакетик жареного картофеля, единственного, кто мог бросить эту забаву и жить удобной жизнью, занимаясь чтением, которое он так любил, и уютно вкушая прелести мира.
Аполлинер столкнулся с ним ближе в период, когда Лафрене на какое-то время примыкал к Браку, с которым его сблизили творческие искания и их общая родная Нормандия. Нормандцы составляли тогда немалую часть художников, ко всему еще они сближаются чрезвычайно быстро и отличаются тесной солидарностью. Дружба Аполлинера с Браком укрепилась под влиянием нормандского союза, связывающего Брака с Мари Ло-рапсен, потому что, хотя Брак родился в Аржантёйе, детство и молодость провел в Гавре, оба, Мари и Жорж, учились в одной академии Эмбер.
Брак какое-то время... в период фовизма — составляет неразрывный дуэт с Фришем, также родившимся в Гавре. Из Гавра и Дюфи, и сын нормандских крестьян Леже, нормандские предки у Дюфрене, так же как и у Фриша, это моряки и судовладельцы. Солидарность этих молодых северян можно сравнить разве что с солидарностью южан, уже более пожилых, собирающихся в «Ла вашетт», вокруг литераторского столика, за которым сидят Фредерик Мистраль, Эдмон Ростан, Жан Мореас, Франсис Жамм — один из самых молодых — и Анри Батай с покровительствующей им музой салонов, графиней де Ноайль.
Из столкновения этой симпатичной нормандской банды — придающей так много значения местам, где прошло детство, проведенное среди бурных порывов ветра, дующего с северного моря,— с черноволосой художнической порослью Испании возникнет целая сокровищница современного пластического искусства, обогащенного тревожной грустью выходцев из восточной Европы. И правда, есть из чего выбирать! Почти все они вышли из бедных семей, откуда не могут ждать никакой денежной помощи, речь их проста, часто даже груба, нужда кажется им естественным состоянием, а сами они слишком молоды, чтобы бояться, что она их сломит. Недостатки красноречия, как это часто бывает у художников, возмещает язык жестов, их устраивают простые развлечения, они непритязательны в еде, любят вино и женщин. В распутную ночную жизнь потаенных уличек Парижа они входят со здоровым аппетитом молодых парней из провинции. Когда Брак, Фриш и Вламинк идут вместе по Монмартру, рослые, сильные, широко шагающие по тротуару, прохожие уступают им дорогу. Пикассо может чувствовать себя в безопасности с таким эскортом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32