Трико мистера Чарли Винда, освободившегося от оков, насквозь промокло от пота, и пятна ржавчины на нем потемнели; казалось, Чарли Винд потел кровью. Глава труппы протянул мистеру Винду выигранную на пари бутылку и тоном оратора на панихиде произнес: «За всяким началом следует конец», и зрители поняли — номер Чарли Винда означает конец представления.
Чарли Винд отошел в сторону и кивнул Мине Потер, а Мина Потер кивнула ему, а мы, «почтенная публика», расходились по домам, то и дело останавливаясь, рассуждая и споря о том, что мы видели, а над нами в ночном небе облака разыгрывали свое представление, не спрашивая, восхищает оно нас или нет.
На утро шахтеры снова натянули почерневшие от угля вельветовые штаны, надели рюкзаки с привязанными к ним рудничными лампами, батраки и крестьяне вышли в поле, а маленький цирк отправился своим путем.
Ничто на свете не исчезает бесследно: ни беглое движение руки, ни мимолетное слово. Так и странствующий цирк оставил следы в деревне. Во мне он пробудил желание укрощать хищных зверей или побеждать в борьбе медведей, Мирно Мацке готовился к танцам на проволоке, упражняясь на жердях, ограждавших выгон, а Альфред Майке хотел владеть искусством освобождаться от цепей, и мы привязали его к березке на лугу. Альфред освободиться не смог, и мы тоже не смогли развязать его, он весь посинел и начал кричать. Прибежала моя маленькая бабушка (ростом метр сорок пять сантиметров), прозванная нами деревенским сыщиком — она всегда и всюду поспевала вовремя. Бабушка спилила березку и освободила Альфреда Мейке от цепей и веревок.
Потом нам показалось, что впечатления от цирка поблекли и отступили, но они исчезли только с поверхности нашей жизни, продолжая оказывать свое влияние в ее глубине.
Спустя три месяца в деревне зашушукались, пополз шепоток, а потом заговорили в открытую: Мина Потер ждет ребенка. «Благословенно чрево ее»,— сказал учитель. «В интересном положении»,— шипели деревенские сплетницы. «Ветром надуло»,— язвили парни.
Петер Потер, отец Мины, служил вторым кучером в имении, случалось, он заменял лейб-кучера и возил в город затянутую в корсет милостивую госпожу или ее рыжую дочку. Вывернутые губы, курчавые волосы и медленное соображение Мина унаследовала от Петера, у которого вечно болталась во рту короткая трубочка. На конец мундштука он надел резиновое кольцо от патентованной пивной пробки, чтобы его маленькая печка не вываливалась у него изо рта, если он задремлет на козлах.
Августа Потер волосы гладко зачесывала назад, а натруженные руки мыла по праздникам чисто-чисто, промывая каждую трещину. Все в жизни она встречала с постоянным изумлением: «И чего только не бывает на свете!» От матери Мина унаследовала прилежность в любви и скромность.
Мина родила девочку, маленького эльфа с курчавыми волосами матери и темными глазами отца.
«Отец твоего ребенка истинно ветер. Коротка твоя радость, зато долгой будет печаль»,— говорила Августа. «Всего один раз качнет ветер ветви цветущей вишни, а ягоды созреют красные и сладкие»,— подумала Мина, и это была философия ее жизни, но тем не менее она поглядывала вокруг в поисках кого-нибудь, кого могла бы любить одновременно с дочкой.
Ее дочку Карлу выхаживала вся потеровская семья, девочка росла складной и проворной.
А что делал Чарли? Он кочевал с маленьким цирком сначала по земле Бранденбург, потом по земле Мекленбург вплоть до самого моря, а потом повернул снова на юг, и в каждой деревне побольше цирк давал представление.
Чарли ухаживал за Амилой, дочерью директора труппы Мюльтона. Амила пела так красиво, она танцевала на проволоке с ярким зонтиком в руке, танцевала и пела, а ее прыжки на проволоке были легки и уверенны, как шаги горожанки по тротуару. Чарли мечтал: когда-нибудь они с Амилой поднимутся по наклонному канату на Эйфелеву башню в городе Париже.
Амила тоже любила Чарли, об этом знали все в труппе, но вместе они бывали считанные минуты. Те, кто думает, что жизнь в бродячем цирке отличается распущенностью, заблуждаются: Чарли и Амила, несмотря на всю свою любовь, были не ближе друг другу, чем свинопас и принцесса.
Чарли обязался директору труппы отработать за Амилу пять лет, получая только деньги на карманные расходы и отдавая все свои способности артиста цирку — чтобы на равных войти в семью Мюльтонов.
Хотя Чарли никогда не растрачивал сил зря, но от любовных приключений, выпадавших на его долю в пути, он не отказывался. Его любовь вспыхивала в ночи как метеорит, а наутро он отправлялся дальше, работал и ждал Амилу.
До сей поры Чарли никогда не доводилось вновь слышать о своих случайных невестах, но на этот раз, когда они двинулись на юг и очутились поблизости от Зандорфа, он вспомнил о ночи, проведенной с девушкой, похожей на белокурую негритянку. Чарли расспросил о ней и узнал, что она родила от него ребенка.
Чарли мог бы потихоньку убраться, обойти Зандорф стороной, но он не пожелал. Ему захотелось увидеть ребенка. Чарли повторился в нем, и он собирался теперь посмотреть, как это выглядит.
Когда Чарли вошел, в хибарке Потеров воцарилась растерянность, но, едва Мина бросилась обнимать его, Потеры — отец и братья — выросли между ними. Они столько раз проклинали его и посылали к черту, что теперь Чарли Винду полагалась трепка за его долгое отсутствие, та взбучка, без которой, судя по классической литературе, не обходятся зятья и шурья в самых благородных семьях.
Однако Потеры позабыли, что имеют дело с циркачом; Чарли умел освобождаться от цепей и владел приемами борьбы и трюками, позволявшими ему справиться и с тремя противниками.
Чарли Винд рубил краем ладони как тупым топором, и удар по ливрейной фуражке второго кучера поверг Петера Потера на лежанку у печки; он закатил глаза, и ему понадобилось немалое усилие, чтоб вернуться к жизни. У братьев же Потеров от ударов Чарли правые руки повисли, как плети, а сами они словно вросли в землю; пытаясь что-то сообразить, они стояли и смотрели, как Чарли открыто, по-семейному, поцеловал их сестру и, подхватив ее вместе с дочкой, качает их на руках, словно им обеим не больше трех дней от роду.
— Чего тебе здесь надо, негодяй? — донеслось с лежанки: Петер Потер постепенно приходил в себя.
— Был бы я негодяем, так бы вы меня тут и видели,— сказал Чарли Винд.
В ответ с лежанки донеслось ворчание.
— Ладно, давайте выпьем по-родственному.— Чарли вытащил из внутреннего кармана плоскую фляжку со шнапсом.
При взгляде на нее у Петера Потера забрезжила мысль, что не все ему померещилось; братья Потеры выпили за здоровье Чарли, держа флягу в левой руке, пили по кругу, но Чарли только делал вид, будто пьет,—для него, циркача и артиста, алкоголь был врагом.
— И чего только не бывает на свете,— сказала Августа Потер и протянула Чарли руку. Чарли преподнес своей теще фиалково-синюю розу, вынутую из петлицы куртки, один из тех бумажных цветов, которые мы выигрываем на ярмарке жизни.
Августа Потер поблагодарила, смутившись, как девушка.
Чарли Винд взял свою дочку Карлу на руки, целовал ее, подбрасывая в воздух, ловил и шептал: «Держись прямо». Карла тотчас поняла его.
Но шнапс кончается, человек трезвеет и хочет есть, для этого ему нужен хлеб и по возможности сало, а то и кусок окорока.
Некогда все это человеку давала природа. Он выходил за дверь своего дома, приносил хлеб с поля, ловил свою закуску в лесу, а поля и леса принадлежали всем, кто разгуливал по земле. Когда же случилось, что люди так изменились не в свою пользу? Проснулись ли они в одно прекрасное утро и узнали, что плоды земные и зверей лесных дает им теперь не господь небесный просто так, а господа земные за работу?
Господин фон Вулниш требовал, чтобы все без исключения Потеры работали на его полях и в замке, потому что лачуга, где они жили, принадлежала ему, а так как Чарли Винд вынужден был поначалу поселиться у Потеров, он пошел к помещику и предложил ему свою рабочую силу.
Помещик был крохотным человеком, вместе с моей бабушкой они бы составили прекрасную пару лилипутов для ярмарочного балагана. Он приказал набить свое кресло подушками, чтобы возвышаться над столом. Его тихий голос вибрировал, как стрелка часов.
— Кто вы по профессии?
— Как это понимать?
— Человек, который все умеет. В цирке.
Цирк? Здесь не цирк. Ну, а что умеет делать зять Потеров на самом деле?
— Освобождаться от цепей, ходить по проволоке, работать партерным акробатом, учить лошадей считать,— объяснил Чарли, но его цель — подняться по наклонному канату на Эйфелеву башню в городе Париже, во Франции.
Господин фон Вулниш улыбнулся. Он подумал, как забавно было бы протянуть проволоку через парк имения к церковному шпилю и пустить этого парня на церковную крышу во время проповеди его закадычного друга пастора Сареца.
Господин фон Вулниш поглядел на Йарли молочно-голубыми глазами и жестом выразил сожаление. У него нет работы для зятя Петера Потера. Учить его лошадей считать? А к чему? Чтобы они подсчитывали свой рацион и ходили по полю четвероногим упреком? Аудиенция закончилась. Помещик кивнул, а Чарли поклонился, как кланялся, исполнив свой номер.
Никто не знал, что происходило тогда в душе Чарли Винда. Всем нам доводится встречать людей, на которых словно бы возложена обязанность (и никто, и сами они не знают кем) воспринимать так называемые жизненные факты иначе, чем их ближние; порой это приносит им страдание, но, когда они принуждают себя быть такими, как от них требуют, дни их исполнены недовольства собой, а ночи лишены покоя; и от этих усилий они становятся еще более странными.
Чарли Винд захотел стать нормальным человеком, бюргером, обывателем и кто его знает кем еще, а так как у него была сильная воля и он дорожил способностью быть, его усилия увенчались успехом на долгое время.
Половина нашей деревни принадлежала помещику, а половина— шахтовладельцу, и рабочие в нашей округе делились на подземных и наземных.
Чарли Винд присоединился к подземным, был принят в их товарищество и стал зваться Карле Винд.
Работа в шахте, где добывали бурый уголь, пришлась Чарли по вкусу: будучи циркачом, он тоже постоянно имел дело с опасностью. Ему ничего не стоило рубить уголь обушком, лежа на спине, ибо он привык зарабатывать свой хлеб, тяжко трудясь в самых разнообразных положениях своего тела.
Спустя месяц Карле ничем не отличался от других шахтеров, таскал рюкзак, а в поля своей старой шляпы воткнул четырехдюймовый гвоздь, на который подвешивал в забое карбидную лампу.
Чарли и под землей оставался верен законам своего циркового ремесла: был бережлив, не пил и не курил и каждую неделю отдавал свой заработок Мине Потер.
Из каждой получки Мина откладывала бумажку на обзаведение, была счастлива, все больше хорошела и соблазняла Карле зачать второго ребенка. Это произошло, и теперь им полагалось пожениться.
На свадьбу Карле всего охотней созвал бы всех своих подземных коллег.
— Они же пропьют все мои сбережения,— плакала Мина.
Карле шахтеров не позвал, но тут же выяснилось, что будущий жених не крещен и потому долговязый пастор Сарец не может благословить его на вступление в брак.
Мина настаивала, чтобы он крестился, и Карле снова согласился с ней, а деревенские парни дразнили теперь Мину, что ее жених еще не дорос до конфирмации.
Петер Потер попросил у помещика повозку и повез Карле Винда креститься. Восприемниками были братья Потеры. Через час закончились все формальности в бюро регистрации браков, и Петер Потер повез молодоженов в церковь. Свидетелями были братья Потеры. Столько странностей зараз в нашем приходе еще не случалось.
Свадебное торжество подошло к полуночи, настало время Карле Винду чокнуться со всеми присутствующими и выпить с ними так называемый почетный шнапс — белый хлебный шнапс,— таков был обычай в Зандорфе и округе. Хлебный шнапс оказал соответствующее действие на трезвенника Карле Винда, и, когда молодых провожали на брачное ложе, Карле поставил взятый напрокат цилиндр на пол, сделал стойку на руках, нырнул головой в цилиндр и снова очутился на ногах.
И чего только не бывает на свете!
Гости, особенно мужская их часть, захлопали в ладоши. Им хотелось увидеть еще какой-нибудь трюк и выманить из сюртука прежнего Чарли Винда, но Мина Потер потянула мужа за собой, ей не терпелось с первой брачной ночью.
У Виндов родилась вторая дочь, и они перебрались в шахтерскую хибару. Батрацкие и шахтерские домишки ничем не отличались друг от друга. Шахтерские стояли на краю шахтного поля, а батрацкие — на краю помещичьего. Батракам часть заработка выплачивалась дровами, а шахтерам — бурым углем, а вся разница была тут в возрасте дерева—тысячелетия.
Прошли два года, прошли три года, Карле Винд приходил с работы черный от угля, отмывался в деревянной лохани, и Мина терла ему спину жесткой щеткой.
Когда кто-нибудь из шахтеров праздновал день рождения, Карле, чтоб не обижать товарища, шел со всеми в трактир. Но пил он только малиновый лимонад или ячменное пиво. Тот, кто приглашал Карле сыграть на бильярде, раскаивался в этом очень скоро. Бывший партерный акробат, жонглер и «человек-змея» так поворачивался и изгибался, что трудных шаров для него не существовало, и он выигрывал почти все партии.
После рождения второй дочери Мина Потер опять стала работать на кухне в замке. Когда Карле Винд возвращался с утренней смены, обе дочки уже ждали своего дорогого папочку. Маленькая Карла делала стойку на руках, пробегала по столу до самого края, перекувыркивалась и упруго опускалась на пол.
Папа Карле вытягивал руку, складывал ладонь лодочкой, и малютка Верена, упершись головой в его ладонь, поднимала вверх свое тельце.
— Сумасшедший, ты покалечишь детей,— кричала Мина, застав Карле врасплох за дрессировкой дочерей.
Девочки успокаивали свою глупую маму, да Мина и пугалась-то не очень всерьез, она видела, что девочки, стоя на голове, чувствуют себя хорошо, и, в общем, была довольна: ее дочери умеют больше, чем деревенские девчонки, которые и сопли-то утирать еще не научились.
Мина совсем растаяла, когда однажды вечером старшая дочка огорошила ее песенкой, которой Карлу научил отец.
Я изящна, мила и нежна, Я в Париже самом рождена. Я, целуя, глаза закрываю, Потому что я очень скромна.
Карле Винд тихо вел второй голос, и Мине оставалось только дивиться и дивиться. Ну что за прелесть этот мышонок Карла!
Мина Потер гордилась своим умным ребенком и использовала любую возможность, чтобы угостить кого-нибудь «Барышней из Парижа».
Ребята притащили Карлу с собой в школу, и учительская^ кафедра превратилась в сцену. Учителю тоже показалось очень милым, что барышня из Парижа закрывает глаза.
Как-то вечером Карла пришла к матери в замок, и тут на кухне появилась затянутая в корсет милостивая госпожа и, склонив пышную грудь, поглядела на первенца своей судомойки Мины и благосклонно потрепала Карлу по щеке: «Ай-ай-ай, какая большая девочка выросла». Мине захотелось показать госпоже, что дочка у нее не только большая, но и умная, и она потребовала, чтобы Карла спела «Барышню из Парижа».
Карле надоело без конца петь «Барышню», она уже научилась у папы другим песням. Она запела:
Жила на свете дама, Прелестна и стройна, Сулила, как реклама, Любовь и страсть она.
— Ну знаешь, Мина, это безбожная песня,— сказала госпожа. Мина зажала дочери рот, но Карла пела сквозь ладонь матери, как кукла чревовещателя, когда ее упаковывают в ящик для перевозки.
Но—ах! — под одеялом Была она сухой, Холодной, тощей, вялой Фанерною доской!
Госпожа удалилась, бросив осуждающий взгляд на Мину. Невзирая на эту неприятность, Карле Винд продолжал обучать своих дочек беспутным песенкам, а опасность, искони присущая работе в шахте, уже не тешила его, как прежде. Он стал беспечно-дерзким % и оставался в забое, когда крепежные стойки уже трещали, и тогда он легко выворачивал огромные глыбы из осыпающегося пласта: ему требовались сразу два откатчика, и товарищи восхищались им.
Однажды вечером шахтеры снова отправились в трактир праздновать чей-то день рождения. В трактирном зале собрались сынки богатеев со всей округи, за каждым столиком сидело по два пьяных парня, а два других места оставались свободными.
Хозяин попробовал собрать богатеевых сынков в одном конце зала, но они не трогались с места. Шахтеры стояли у стойки, раздумывая, как быть, только Карле Винд подсел за стол к двум пьяным молодчикам.
— А тебя кто сюда приглашал?
— Я вижу, здесь не занято,— ответил Карле.
Шахтеры у стойки расхохотались. Захмелевшие парни глянули друг на друга, вскочили и попытались вытащить стул из-под Карле. Карле владел искусством делать-себя-тяжелым, он заставил парней тянуть и тянуть стул, а когда от усилий у них вздулись жилы на висках, он внезапно встал, а парни так трахнулись об пол, что искры засверкали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33