Доставьте сюда, суд решит, в состоянии он отвечать за свои поступки или нет.
— А нельзя без него как-нибудь? Я очень прошу! — неожиданно для всех обратилась к суду Хельге Тыниссаар.
— Нельзя. Да вы ведь сами сказали, он вас лопатой ударил.
— Я не говорила. Это бригадир.
— Хорошо. Но ведь ударил?
— Не бил он меня вовсе. Так, попугал.
Йоханнес усмехнулся:
— Что же вы хотите, чтоб он вас со всей силы огрел? Или вовсе убил?
— Он и раньше меня бил. Ничего, пройдет.
— Вот видите! Тем более. Ничего не поделаешь, пускай ответ держит за свои геройства.
— Да ведь несчастный он человек, если поглядеть,— не унималась доярка.
— С чего бы это ему несчастным быть? — вмешалась угрюмая Эльфрида Аганик.— Если муж на жену руку подымет, не несчастный он, а скотина скотиной. Давайте уж скажем, как есть на самом деле.
— Оттого и несчастный, что скотина,— сказал агроном.
— Не руку он поднял, он лопатой...— продолжала спорить Хельге Тыниссаар.— Он всегда чем-нибудь. Рук, говорит, марать не хочу. Если Калью позовут, я уйду с заседания. Уйду!
— Мы тут не ради шуток заседаем. У каждого дома найдется что делать, чем ваши свары разбирать, — сурово ответил агроном.— Может, посоветуете все-таки, что нам с вами делать?
Доярка молчала.
— Мы ждем! — сказал Йоханнес.
Из зала не последовало, однако, не то что совета, а вообще
ни единого слова. Всхлипнув, Хельге Тыниссаар вынула из сумки кружевной платок.
Йоханнес кивнул ожидавшей его знака секретарше. Та исчезла.
— Сделаем перерыв на обед, пока Калью Тыниссаара доставят. Столовая специально открыта, чтобы никто без обеда не остался.— Он поступал костяшками пальцев по столу. Загремели стулья, все поднялись с мест.
— Я все сделала, чтобы детей воспитать! — сказала Хельге Тыниссаар зоотехнику.— А жизнь такая, хоть вешайся. Меня преследуют!
Всхлипывая, она направилась к выходу.
Майре Мартин, крупная, чернявая, спокойно оставалась на своем месте, пока ее неприятельница не исчезла из вида. Только после этого поднялась и она. Следивший за ними зоотехник Руут Амбос, видя, что рукопашной опасаться больше не приходится, зевнул, посмотрел на часы с металлическим браслетом.
— Отсюда так просто не выберешься, — сказал он бригадирше.
-- Да уж, хмуро ответила та.— А у меня работы сегодня пропасть.
— Суд тоже работа.
, — Если женщины не помирятся, ничего с ними не сделаешь. Вам с главным зоотехником и ветеринаром самим придется коров доить. Работа как раз на троих мужиков... А я ни за что не останусь, если ничего не изменится. Я человек вольный, мне все равно куда идти.
— И долго ты будешь вольная? — усмехнулся зоотехник.
— Да хоть старой девой останусь.
— Был же у тебя кавалер, с машиной.
— Это прошлое.
— Неужто?
— Куда замуж на такой работе, придется другую искать. В навозе копаешься тут, кто возьмет такую? — осталась Ийви Сярак при своем мнении.
Агроном махнул задумавшемуся Ра, чтобы тот подошел.
— Ну как, не скучно было?
— И каково вот так-то суд вершить? — вопросом на вопрос ответил Ра.
— Я с большим удовольствием в лес бы ушел, сел бы на пенек, погрелся бы на солнышке, послушал, как деревья шумит, а то пошел бы просто куда глаза глядят...
— С ружьем, а?
— Нет, без. Охотников губить братьев наших меньших и без того достаточно...
Они направились в столовую.
— Куда идем! — вздохнул Йоханнес, расправляясь со свиным жарким.— Я думаю порой, куда б совхоз наш зашел, если б не тянуть его спереду да сзаду не подталкивать.
— Л никуда бы не зашел,— заявил директор.— Тут тебе не саморегулирующийся процесс. Крупное производство, как
фабрика. Сельскохозяйственный рабочий уже не думает, что для него земля значит, думает только, как бы побольше заработать. Вот построили дом экономическим способом, а квартиры пустуют, трактористов все равно не хватает! На ферму тоже людей негде взять. Всем ясно: этих двух женщин и Калью Тыниссаара давно пора с фермы выкинуть. Но — нельзя!
— И ты тоже на эту Майре Мартин! — засмеялся агроном.— Веселая женщина, поет, танцует, любо-дорого поглядеть. Я вчера старого лесника видал в магазине, разошелся, куда там. Шуточки девушкам отпускает, вино берет, шоколад. Повеселел, помолодел, и все за два года, как Майре к ним ушла. Вот вам доказательство, как положительно может женщина влиять на мужика. О молодом леснике и не говорю, светится весь, ожил старый малец. Ради Майре готов хоть на крышу заскочить.
— Вот она, любовь, что делает,— сказал директор таким тоном, будто сожалеет, что не относится к числу тех, кто из-за женщины готов на крышу залезть.
— Да уж, там теперь жизнь ключом бьет, вот что значит женщина в доме появилась.
— В доме появилась? — спросил Ра.
— В буквальном смысле. Раньше она в другой семье жила, тоже у нас в совхозе, у одного старика. Ну, его родня ее оттуда и вытурила. Она из города сюда приехала, квартира ей была нужна, она сама говорила, ну и ухаживала за одиноким стариком. И тут не сыновья, не дочери — родня опомнилась: он, мол, одинокий. Подняли шум: дескать, пенсия старика в чужие руки уходит, она себе шмотки, мол, покупает да украшения. Чего доброго, он и дом ей завещает,— вот откуда все пошло. Заставили ее уйти, в милицию ходили жаловаться. Ну она и ушла к лесникам. Двое мужиков, заброшены совсем, есть где развернуться.
Директор утерся бумажной салфеткой.
— И все бы хорошо, да мужики стали туда ходить, выпить, душу отвести. Женщины на Майре зуб имеют. Сейчас они против Хельге выступили, но и этой они еще покажут. Она поет, она танцует, кто такое стерпит. А мужикам нравится, все отдушина...
Встали из-за стола.
На дворе было солнечно, и опять им попалась девочка с черными косичками и снова сказала:
— Здравствуйте!
— Здравствуй, Оксана! — приветливо ответил директор.
И пояснил Ра: — Здороваться по-эстонски хорошо выучилась. С удовольствием со всеми здоровается, по нескольку раз в день. Видишь, чем рад бывает ребенок!.. Гуцулов мы пригласили, строительную бригаду. Работают — любо-дорого. Но чтобы и заработок был. И стройматериалы чтоб всегда под рукой.
Газик со скотником еще не появился. Директор отвел их в свой кабинет, предложил горячего кофе из термоса.
— Шутки шутками, а заявления об уходе — вот они, на столе. Удерживать их я не могу.
— Общественное порицание мы осенью уже вынесли, приказ висел,— задумчиво сказал агроном.— В газету не поместили, решили: хорошая доярка, не стоит. Да и честь хозяйства тоже затрагивает. Думали, может, и так обойдется. А оно чем дальше, тем хуже. Мириться они не желают. Да и какой тут мир, если тебя шпыняют то и дело.
Директор отхлебнул кофе из темно-желтой фаянсовой чашки. Здание конторы стояло на открытом месте. Из окна ничего не было видно, кроме пологой равнины да высокого синего весеннего неба. Могло показаться, что тут ты заброшен на край света. И только если отвести взгляд, встать с места, в углу окна можно увидеть желтый блочный дом и рядом с ним развешанное на веревке белье.
С другой стороны дома, с дороги послышался шум мотора.
Оттуда они и появились: девушка-секретарша и высокий, с прямым носом молодой шофер. Вместе с ними в комнату ворвался заразительно-свежий весенний дух.
Парень поздоровался с Ра и объявил, что Калыо Тыниссаар на месте.
— Ну, Малле, быстро Айгар ехал?
Девушка весело засмеялась, глянув в сторону парня:
— Все время на последней скорости.
— Видал, Айгар, как тебя хвалят?
Шофер покраснел:
— Быстро-то быстро, да пока такого отыщешь, полсвета надо объехать. Это все?
— Посмотрим,— ответил Йоханнес.— Повестки всем разослали. Если не явится кто — привезешь.
Айгар сел было на зеленый фанерный стул возле стены, ио заметил, что Малле осталась стоять, застыдился и вскочил на ноги.
— Ну что ж, пошли опять убеждать да воспитывать, в грязном белье копаться,— сказал агроном и трижды плюнул через левое плечо.
Они вышли, свернули в коридор, ведущий в зал. Трое серьезных мужчин, озабоченных одним и тем же, но каждый по- своему. Руководитель производства — своими людьми, коровником, Ра — не только ими, но и самим собой.
Народ наполнил зал. Кто болезненно щурился, кто заходился кашлем. Во всех глубоко сидела зима и не собиралась уходить.
Малле со звонком в руке выбежала на улицу, позвонила, как дежурная по школе.
— Это наш колокольчик, из дому принес,— объяснил Йоханнес.— А то еще не явится кто, будет потом отпираться.
— Заседателей пока не видать, — сказал директор, оглядев зал.
— Эльфрида домой побежала, ребенок болен,— ответил агроном. — Вармо идет. Сейчас начнем.
Занавески на окнах были задернуты. Сквозь ткань просвечивало солнце, отбрасывая желтоватые полосы на пол, скамейки, на рассаживающихся в зале людей; был солнечный полуденный час.
Народу в зале прибавилось. Все места были заняты, многие стояли вдоль стен. Вармо Тайм, тот самый, кого директор отрекомендовал строителем и непременным участником всех викторин, занял свое место за столом. Сложив на столе могучие руки, он уставился взглядом в стол прямо перед собой. Может, вспоминал, в каком году родился Нострадамус или где находится самый длинный в мире мост.
Директор снова сел рядом с Ра.
Появилась запыхавшаяся, раскрасневшаяся Эльфрида Аганик, экономист, сорвала с головы шерстяной платок, сложила его и стояла в раздумье, не зная, куда его деть. На стол выложить — получится вроде как справку предъявить, а платок не справка все-таки. Ящиков у стола не было, не подумали об этом на мебельной фабрике, не учли, что у члена товарищеского суда может платок быть. Эльфрида зло поджала губы. Она уж готова была этот злосчастный платок агроному на голову нахлобучить, но сдержалась. Вот бы он забарахтался, как рыба в сачке! Ее суровое лицо пошло глубокими морщинами. Но делать было нечего, она набросила платок себе на плечи. Там ему и было место: ее печеночного цвета платье получило добавочный буроватый оттенок, а лицо засветилось слегка, чего как раз ему и не хватало.
Калыо Тыниссаар хрипло откашлялся, горло прочистил для дачи показаний — для этого и доставили его с пилорамы.
Был он хорошо под градусом, лицо усталое, помятое, глаза воспалены.
— Продолжаем заседание,— строго объявил агроном.— До перерыва, как известно, мы обсуждали вопрос о примирении. Надеюсь, настроения изменились... в положительном направлении.— Он оглядел первые ряды, встретился с выжидающим взглядом директора, умолк. Народ тоже молчал, все напряженно ждали.
Ра оглядел присутствующих. Ничего нового в них не было заметно. Обычные люди в обычной обстановке. Все в их жизни было слишком обыденно, а суд был спектаклем, особенно интересным потому, что обсуждали на нем знакомых людей.
Пожалуй, так же напряженно ждали ливы, что им скажет Акке. Но они не услышали от него того, чего ожидали. Слова проповедника были слишком высоки, слишком далеки, они ждали чего-то попроще, поближе к ним. Странно и непонятно звучал для них призыв стать самим собой, в то время как епископ из Германии призывал все новых железных воинов, чтобы всех их запрячь в ярмо.
Помедлив, агроном задал вопрос:
— Калью Тыниссаар, почему вы в коровнике били свою жену?
— Когда это? — поднял тот воспаленные глаза.
— Часто, видать, бьете, если не помните, когда били в последний раз, — вставила Эльфрида Аганик.
— Сейчас скажу когда... — агронохм полистал бумаги.— Четырнадцатого марта утром в коровнике Вийги.
Зал целиком обратился в слух.
Скотник молчал. Суд дал ему время на раздумье.
С воли вдруг донеслась звонкая, страстная песня влюбленного скворца.
В зале заулыбались. Усмехнулся и Йоханнес.
Когда птичье соло утихло, он спросил:
— Ну как, готов ответ?
— Какой ответ? — пробурчал Калью Тыниссаар.
Агроном повторил вопрос.
— Это, слышь, личное у нас дело.
— А если жену покалечите, тоже, по-вашему, личное дело? — Эльфрида Аганик была настроена воинственно.
— Не калечил я.
— По-вашему, Хельге мало еще получила? Добавить надо было?
— И то правда, что не убил еще! — вмешалась Сильви Хаиметс.— Вон дома Хельге как избил, ей в город к врачу
ехать пришлось. Автобус остановился как раз, я еще говорю: «Хельге, скорей, успеешь!» А она бросилась совсем в другую сторону, так избил, что не соображала даже, где автобус стоит. Хорошо еще, водитель увидел, подождал, пока я ее до автобуса довела. Вот какое личное дело! Да это же преступление форменное!
— Калью Тыниссаар и животных бьет! — крикнула, разволновавшись, девушка-бригадир.— Да где это видано, что же это такое! — Ийви Сярак так разволновалась, что не могла говорить.— Осенью корове, хорошей дойной корове, голову разбил!.. Так стукнул, что мозги брызнули!.. Да я такого в жизнь не видала. Всю голову размозжил! А потом: корова виновата! Она ему брюки замарала. Сам с пьяных глаз сунулся. Когда зоотехник прибыл, корова околела уже, женщины подойти боялись, такой ведь и человеку голову размозжит.
— Чего опять вспомнила, выплатил я за корову, сама знаешь.
— Знать-то знаю! — отрезала бригадир.
— Калью больной человек,— вступилась Хельге за мужа.
— Пускай лечится, если больной,— сказала Эльфрида Аганик.— Два раза находился на излечении, а что толку. Чертей с перепою видеть стал. Вот было — прибегает в дом, кричит: в сарае волосатых полно! Ружье схватил, палить начал. Мальчишка дрова в сарае колол, так его в ногу ранил, подумать только!
— Получил боевое крещение! — оскалился скотник.
— На Калью как найдет, тут уж держись, на шкуре своей испытаешь, только попадись ему! — сказала Сильви Хариметс.— По моему мнению, он все дурней становится. И работы никакой. Все через пень-колоду, разве только утром часок- другой, а вечером он опять за выпивку. Коровник навозом завален, ничего не вывезено. В таком месте и работать не хочется. Разговоры, склоки, ругань, матерщина, не знаю, как в кабаке каком, где одни подонки. Я ухожу, проработала там семнадцать лет, конец моему терпенью. Выходной редко когда получишь, как раб на галере к коровам привязана. Тут тут говорила и бригадир тоже, с какой это стати нам тут пропадать! Калью этому слова не скажи! Вот было, в марте месяце, мороз на дворе, а он вывалил силосу воз, тот так замерз, аж звенит! Как корове такой силос давать, у нее ведь желудок не плавильная печь. Я ему говорю, ты чего же тут силос скинул, а он, ни слова не говоря, вожжой меня вытянул.
— Да не вытянул, погрозил только, слышь,— уточнил Тыниссаар.— Ты дорогу загородила, сани не разворотить. А к
саням близко подходить, слышь ты, запрещено по технике безопасности! — Калью хрипло засмеялся.
— Не ври, вожжами вытянул! У меня и сейчас на боку синяк, могу показать.
— А может, твой же старик тебя и вытянул!
— Да? Мой, значит?.. Вот так и идет у нас. Все заткнулись, дело замяли, а терпи, зубы сожми, давай продукцию!
— Не так уж у нас все ужасно, как Сильви тут расписывает,— сказала Хельге, теребя рукав кофты.— Да что ей сделаешь, вожжой-то, Калью просто пошутил тогда.
— Пошутил я, слышь! — зареготал скотник, моргая воспаленными глазами.— Как говорится, шутка — она шутка и есть.
— Да уж какие тут шутки! — вмешалась бригадирша. Ее светлые волосы рассыпались по плечам.— Всем нам достается. Всех Тыниссаары терроризируют. Калью Тыниссаар делает что хочет, а скажешь, почему задание не выполнено, так такого получишь... И Хельге от мужа набралась... Да это же...— у нее задрожали губы. Жалко взглянув в сторону судейского стола, она умолкла.
— Говорите, говорите все, что на сердце накипело,— ободрил ее сидевший сбоку директор.— Для этого мы здесь и собрались — разобраться, посоветоваться, что дальше делать.
— Скажу прямо: Хельге Тыниссаар нас прямо тиранит всех. И ничего ей не скажи! — со слезами в голосе выпалила Ийви Сярак.— Раньше еще туда-сюда, хоть словечко можно было сказать, а теперь — ни-ни. Как же нам дальше работать, если одна доярка ставит себя выше коллектива, особые условия себе требует и особые права? Ей все дозволено. Как я потребую: почисти животных, молоко у тебя грязное. Не терпит, тут же бросается...
— Да за лопату еще хватается, как и Калью,— добавила Туули Блау.
— Итак, что муж, что жена — одинаково лопатой орудуют, констатировал Йоханнес. Затем он спросил: — Скотник Альфред Тамм на месте?
— Здесь,— ответил зоотехник. Из последнего ряда поднялся сухопарый, сутулый старик с шелушащимся от весеннего солнца лицом.
— Вы видели в тот раз, как Калью Тыниссаар лопатой бил спою жену?
— Ну... Такое дело...— замялся тот.— У Калью черенок сломался.
— До удара или после?..
— Ну, известное дело... после. У стены стоял, вроде цел был.
— Так огрел, что черенок сломался,— сидевший за столом Вармо Тайм впился в Тыниссааров своим острым взглядом.
— Да прогнил черенок-то, слышь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17