А тиранозавр их всех потом бы съел?» — «Дирижер закусил бы хористами?» — засмеялся Ра. «Да»,— неуверенно сказал мальчик.
Он получил от Уме открытку. Она спрашивала, как он себя чувствует, как живет, подбадривала его. В конце коротко упоминалось: занимаюсь обменом.
Может, гипс и глина уже не так давили на нее, как на него — слова и образы? Может, глина более беспристрастна, чем слова? Чувства он изображал словами, чувства были те же слова, они бередили ему душу. Он надеялся, что боль оставит Уме, перейдет через руки в глину, назад в изначальную душу.
Так ли это? — спросил он себя. Так ли Уме сильна и уравновешенна, какой он надеялся ее видеть, особенно отсюда, издалека? А лицо жены — как застывшая маска?..
Зачем он вообще сюда приехал, если здесь так тяжело? Может, рядом с женой было бы легче? Но тот другой мир там в Таллине еще не манил его, во всяком случае пока еще не манил.
Он решил ехать в Таллин.
Но тут Айю с Пилле привезли домой, и он не поехал. Он ясно представил себе, как встретит его Уме в пустой, наполненной воспоминаниями квартире, как эта пустота обрушится на него с новой силой.
Он написал Уме. Но не все доверил бумаге — о том, как сверкает нож, он умолчал.
Все-таки хорошо, что он встретился с семьей агронома, что смог принять участие в их жизни.
Айя сказала ему:
— Что вы к нам попали, в этом и моя вина. Это я вас сюда позвала. Йоханнес этой весной совсем заработался. Ему нужен был человек, с кем хоть словом можно было бы перекинуться. Все какая-то поддержка.
Ни прутик, ни облако, ни дорога в действительности не совпадают с теми, какими мы их себе представляем, вдруг подумал Ра. Ничто и никто. Ни писатель, ни агроном, ни его жена. У Айи были большие, приветливые серые с синевой глаза, раньше он как-то не обращал на это внимания.
Ра перевел взгляд на сад, сожженный химикатами, и сказал, как бы извиняясь:
— Нам особо и говорить-то не пришлось. Ему все время некогда...
— Отчетами всякими душу ему вымотали.
— Тут и я, наверно, не в силах помочь,— сказал Ра. В вечернем сумраке, когда он стоял у окна и, посасывая
пустую трубку, смотрел на двор, снизу послышался звон таза и пение. Пилле мыла ноги и фантазировала:
Ангелочек, приходи, приходи, порадуйся, что спустился до земли, что руками землю трогаешь...
Этот ангелочек отравить тебя хотел, горько подумал Ра. Но на душе было спокойно. Дом снова ожил.
Вечером накануне Иванова дня Ра сидел в саду на скамейке. В небе клубились легкие далекие облака. Весь день сияло солнце, одинаково щедро одаривая теплом счастливых и несчастных, новые силикатные дома в поселке и деревянные хутора. Оно было одинаково щедро ко всем, все были равно его дети и подданные. И теперь оно клонилось к закату.
С благодарным чувством Ра думал о солнце.
Он только что пришел из бани. Йоханнес с двумя старшими сыновьями были еще там, им пар нужен был покрепче.
Ээрик днем приехал на машине из Тарту, привез с собой стройную девушку, сказавшую при знакомстве, что она Ээрика однокурсница и что зовут ее Мари. Было видно, что она здесь не впервые. Айя и дети относились к ней как к старой знакомой, почти как к своей. При виде ее Ра пришла на память сон-трава — что-то робкое, весеннее было в этой девушке. И точно, к лесу движутся, там будут работать, как только сельхозакадемию окончат,— к сон-траве. Отец полевод, сын лесник. Сын принимает землю из рук отца и лесом засаживает.
Прискакала из дома Пилле в красном платьице в горошек.
— Смотри, дядя Ра, какая я грязнуля! — протянула она ему выпачканные землей ладошки.— Вот все вымоемся и пойдем на праздник, и Айна возьмем. А если не пойдет, я его вместе с макаронной коробкой в рюкзак засуну. И тебя возьмем, мама сказала.
Она побежала к бане. Отец с сыновьями как раз вышли из предбанника. Ээрик на ходу причесывал мокрые волосы. Белели высокие залысины агронома, лицо его пылало.
— Папа, поедем! Верхом! — крикнула Пилле.— Становись, я верхом поеду.
— Не могу, дочка,— сказал агроном.— Устал я. В другой раз...
Он прошел в сад и, тяжело дыша, опустился на стул.
— Ээрика или Алара попроси, смотри, какие у тебя братья большие да сильные. Прокатись на них, чтобы пыль столбом.
Студенту удалось удрать от сестрицы и скрыться в доме. Пилле набросилась на Алара.
— От меня не уйдешь! — смеялась девочка.
Алару ничего не осталось, как посадить Пилле на закорки и пуститься вскачь. Девчушка разошлась. Уж теперь-то она покажет и отцу, и дяде, и Мари, на что она способна. С криком принялась она погонять Алара.
— Смотри, голову мне не разбей! — запросил тот пощады.
— Сын, будь добр, принеси из холодильника пару пива! — крикнул Йоханнес.
Алар хотел спустить девочку на землю, но та крикнула:
— Поехали! К холодильнику!
Так галопом и доставили пиво, а потом стаканы — Пилле верхом на Аларе. У стола лошадь опустилась на четвереньки, и Пилле составила принесенное на стол.
Агроном разлил «Жигулевское».
— На Иванов день всегда домашнего варили, а теперь вот такое...
Алар стряхнул сестренку со спины, схватил стоявший у стены велосипед и бросился со двора.
— Стой, возьми меня с собой! — крикнула Пилле. И не отстала, пока брат не посадил ее на раму.
Они поехали за поселок на гору — посмотреть, не видны ли уже костры Ивановой ночи.
— Устроим народу праздник,— сказал Йоханнес.— Без этого и косьба не пойдет, надо людям дать дух перевести. Нельзя же вечно народ погонять, как вьючного осла. Повеселиться тоже надо для разнообразия.
— Готовились? — спросил Ра, отхлебывая холодное пиво.
— Без этого нельзя. Как и в старые времена. Обычаи надо соблюдать, да и порядку больше будет, а то получится одно питье под кустом. В совхозе хор свой с оркестром. Выступления будут, огонь на шесте зажжем, бочку со смолой. Как в старые времена, в лесу у озера. Там, сколько себя помню, всегда иванов огонь зажигали. Чтоб дети наши и внуки тоже так делали. Да и кто обычаи наши продолжит, как не мы сами.
— Несмотря на то что хутора пустеют, целые деревни в развалинах, будто танками снесены.
— Несмотря на это,— кивнул агроном и умолк.
Женщины собрались в баню. Айя, взяв за руку Айна, стала
искать Пилле. Узнав, что она умчалась куда-то с Аларом, Айя позвала Мари. За ними из дома появился Ээрик, бросивший Мари вслед такой взгляд, что писателю стало весело. «Ах, сон- трава,— улыбаясь, подумал он.— Незачем мне замечать такие взгляды ».
— Ты, Ээрик, из моего стакана должен пить,— сказал Йоханнес сыну.— Или же прямо из бутылки — по старому эстонскому обычаю...
— Который первоначально был обычаем немецких буршей,— усмехнулся тот, садясь рядом с отцом.
Ра взглянул на них. Да, вот так и они с Юри могли бы сидеть через пятнадцать лет! И сказал:
— Ээрик, вы, значит, все те земли засадите, которые наши предки у леса отвоевали?
— Не все,— просто ответил студент.— Семян не хватит, саженцев да и рабочей силы. Лесничему скоро самому придется за топор браться.
— Из вас выйдет, стало быть, лесоруб с высшим образованием.
— Ну, не только.
— Это конечно... Человек уходит с земли, следы его должны лесом зарасти. Где были крепкие хутора и деревни, там скоро один лес будет шуметь. А народ сконцентрируется в крупных центрах, в городах.
— Не знаю, повсюду ли будет лес шуметь,— выразил сомнение агроном.— Я думаю, человек вернется к земле, когда увидит, что ниоткуда ему уже ничего не получить. Он бы и не вернулся, да под конец голод его из города выгонит. Вернется, получит клочок земли, возьмет лопату и картошкой засадит, есть-то надо. Вот тогда-то и начнут почву выцарапывать из- под фундаментов, из-под мусорных куч, иначе где ее возьмешь.
— А какой из него будет работник, если он две картофелины в день будет иметь? Особенно у нас на севере, где столько калорий требуется, чтобы тепло тела поддерживать.
— Это верно, но так будет. У нас уже и плугов-то нет, землю пахать нечем.
— Неужели? — не смог скрыть удивления писатель.
— Да. Два года ни одного лемеха не получили, — подтвердил хозяин.— Паши как хочешь. Два дня люди пашут, третий лемех приваривают.
— Где же выход?
Агроном мрачно пожал плечами.
— Выход в суковатке, в бороне деревянной,— усмехнулся он наконец.— Это у нас местный резерв. Кол еловый с сучком прицепим к трактору, ну и соскребет что-нибудь.
— В конце концов и руду болотную плавить придется,— сказал Ра.— Около мастерской поставите печку — и за дело!
— Это нашему находчивому народу раз плюнуть! — засмеялся Ээрик.— Вой из общества охраны природы уже поставили одну такую.
— Выход, значит, в сон-траве да дедовской сохе,— подытожил писатель.
Появились Алар и Пилле. Мальчик еще за воротами соскочил с седла. Пилле молнией промчалась мимо него и, пылая лицом, крикнула:
— Ездили смотреть! Одиннадцать костров с горки видать!
Появившийся вслед за сестрой Алар поставил велосипед
к стене и подтверил:
— Так много костров еще никогда не видывал!
— Было время, больше сорока насчитывали,— тихо сказал Йоханнес. — В тридцать восьмом году даже за полсотни было. Пока солнце не сядет, костры не зажигали. Отец еще говорил: «День к богу в горницу, можно и костер запаливать».
«Как странно,— подумал Ра.— Ч1го же это могло значить? Что день ушел к богу? Или сам стал богом? Ведь считали же тогда солнце богом, равным среди равных, с сияющей короной на голове...»
Он заметил, что Ээрик тоже задумался. Взглянув на агронома, он вдруг увидел, что тот потихоньку клонится вбок со скамейки. Ра хотел броситься на помощь, но движения его оказались замедленными, как часто бывает с человеком, который видит падение чего-то хрупкого и не может сделать резкого, как это требуется, движения. Ээрик опередил его — уснул обхватить отца, прежде чем тот потерял равновесие. Так и повис агроном в тот июньский вечер у старшего сына на руках, обмякший и тяжелый, в песочно-желтой рубашке фабрики «Сангар», задравшейся на спине, с закрытыми глазами, побелевший, будто и не пришел только что из бани, разгоряченный и раскрасневшийся.
— Папа! Что с тобой? — в испуге крикнул Алар.
И было только слышно, как звенит в воздухе комар, долго и кровожадно.
— «Скорую помощь»! — приказал Ээрик, не глядя на брата.— Скорей! Как только можно!
Алар со всех ног бросился к телефону.
Было облачно. Ра вышел за ворота. От недавнего дождя все благоухало в природе. Что пахло и где, трудно было сказать, пахло все вокруг.
Айя уехала с мужем в больницу и еще не вернулась. Только что была там с дочкой, и вот опять удар судьбы.
Мари осталась за хозяйку. Алар, потрясенный вниманием, которое ему теперь оказывала девушка старшего брата, готов был в лепешку разбиться, когда та спрашивала у него о чем- нибудь. Ра слышал, как за оградой на лужке он учил молодую хозяйку доить корову. Мари, девушка городская, боялась рогатого животного. Мальчик важно поучал, будто имел дело с маленькой Пилле:
— Главное, не бойся! Ничего она тебе не сделает. Корова животное спокойное, мирное. Обижать никого не собирается.
— А рога! — боязливо говорила Мари.— Вон она как косо на меня поглядела.
Алар только усмехался:
— Не боднет. Это она мух отгоняет. Главное, с ней подружиться надо. Иди сюда, садись на скамеечку! Подойник зажми коленями. У нас и автодоилка есть, да учиться-то надо вручную.
С опаской девушка уселась под корову.
— Да с чего ты ее боишься! На работу пойдете с Ээриком, придется вам скотину держать, вот умение-то и пригодится! — рассудил мальчик и поставил подойник в мягкую траву.— Я ее за хвост подержу, а то она мух гоняет, еще по глазу хлестнет. Это первое дело, а молоко хоть в рукав пусть идет. Я тебя научу доить!
«Да, любить и за коровой ходить,— подумал писатель, выковыривая подошвой камень из земли.— Только сбросить бы груз с плеч и начать все сначала!» Сначала?
Усмехнувшись собственным словам, он побрел дальше. Не хотелось ему начинать все сначала. Не хотел он и ношу с плеч сбрасывать. Он хотел лишь набраться сил, чтобы нести ее дальше.
Дальше, а потом назад, по дороге, заросшей подорожником, ромашкой и спорышем.
Сзади тихим ходом подъезжала машина. Он обернулся.
Это Ээрик.
Из ворот навстречу брату бросилась Пилле.
— А мама где? — протянула она. — Хочу, чтобы мама вернулась.
— Мама в городе осталась, у папы, — ответил Ээрик.
— А почему не приехала? — захныкала девочка.
— Там папе она нужней,—ответил Ээрик.
Со двора послышался горький плач. И Айн тоже бросился брату навстречу, но запнулся за плитку на дорожке, растянулся и заревел — больше от жалости к себе, чем от боли.
— Иди к Айну, успокой его,— Ээрик погладил Пилле по голове.
— Ну как? — спросил опечаленный Ра, когда девочка отошла.
— Будем ждать. Будем надеяться,— коротко ответил студент.
Сон Ра:
Отец стоял на большой куче мусора — дома, за господским парком, за массивным, красного кирпича батрацким домом, где у каждой семьи была комнатушка с плитой, поделенная ширмами на несколько частей. На самом деле там должен был виднеться бывший господский дом, двухэтажный, оштукатуренный, с ослепительно белыми стенами, в котором с осени тысяча девятьсот двадцатого года помещалась школа; дирекция совхоза была рядом, в бывшем доме управляющего. Когда Ра обернулся, вместо господского дома он увидел огромный муравейник, из которого, подобно дулу пулемета, торчала толстая водопроводная труба.
— Теперь земля моя! Сирень тут посажу! — радовался отец.
Ра заметил, что на нем синие джинсы, а пиджак — от костюма из английской шерсти, купленного у Мярта Янеса, тот самый, в котором он снялся для фотографии, столько лет провисевшей в правлении на Доске почета. Отец засмеялся. Слишком громко, пожалуй, для такого человека, каким он был,— неулыбчивого и подозрительного. Вдруг смех его пресекся, лицо опечалилось, глаза сощурились, в руках у него оказалось проволочное лассо; он накинул лассо на сына и стал, кряхтя, подтягивать к себе:
— Ну и крепкий же у тебя корень!
Этот сон напомнил Ра один давний осенний вечер. Уже смеркалось. Отец вернулся с поля, весь в грязи, вымотанный
погрузкой тяжелых, забитых глиной ящиков с картошкой. Он сел на скамейку возле порога, стянул облепленные тяжелой глиной кирзовые сапоги.
— Всю жизнь у кого-то в подчиненных! — в сердцах сказал он.— Будь хоть в какое время, хоть какая власть! Вот не заболей я тифом в девятнадцатом году, послали бы меня на фронт, потом вышел бы на поселение, землю бы получил...
Он с завистью оглядел окруженные живой еловой изгородью хутора новопоселенцев, вставшие прямо посреди бывших господских полей. Хорошо они гляделись там, с самых времен постройки. Теперь в них один за другим зажигались огни. Отец плюнул в сердцах.
— Ты же не батрак, ты совхозный рабочий,— возразил сын. Он сам уже тогда работал на экскаваторе, а по субботам приходил домой.
— Да, рабочий! Название одно! У других в подчинении! Батрак, да и только!
— Ты после войны сколько лет на Доске почета. Уважаемый человек, премию получаешь, на собраниях в президиуме сидишь, настоящий передовик,— попытался успокоить его Ра.
— Да, премии, президиумы! — отмахнулся старик, презрительно сощурившись.— Только и знай, что других вытягивать. Как затычку, в любую дырку суют... Я бы уже двадцать лет хозяином был!
— Ну и попал бы в «Кайтселийт». И заставили бы при немцах в облавах участвовать, парашютистов ловить. И кто знает, как бы все вышло, был бы теперь живой или нет...
Но отец как топором отрубил:
— Да хоть в Сибирь! Хоть в могилу! Но я бы х о з я и - ном был! А уж этого-то никто бы у меня не отнял.
— Это ты теперь, задним числом говоришь. Хозяйская доля тоже горька бывает.
На сей раз отец не ответил своим обычным «может быть» . В бессильной злобе он забросил грязный сапог под лавку и отвернулся. Ра стало жаль отца. Ни за что ни про что огорчил старика. Незачем было его мечту разрушать, вернее — воспоминание о мечте.
На следующий день было солнечно, ветрено. После обеда они пошли заготавливать сено для коров — Ээрик, Алар, Ра и еще один пожилой рабочий на тракторе.
Писатель устроился наверху. Тракторист вопросительно посмотрел на него, но ничего не сказал.
Сомневается, умею ли, подумал Ра.
Принимая охапки сена и разравнивая и на возу, он вспомнил, как учил его отец: «Сперва четыре угла делай! А потом уж в середину. Завсегда сперва углы, тогда воз будет что надо!»
Березы раскачивались над пустым муравейником, ветви свисали почти до самой земли. Теплый, ласковый ветер шумел в светлой листве, из-за облаков проглядывали слабые случайные лучи солнца.
Светлая печаль шумящих березовых крон напомнила фортепианный концерт Эдуарда Тубина.
Будто что оборвалось в нем. Не находя себе места, Ра бродил взад-вперед по проселку, потом свернул к лежащей невдалеке чаше озера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17