Прошла неделя, и все стало еще невзрачнее: исчезла своеобразная красота дикого леса, в который превратился запущенный сад. И Кямиль-бей начал сомневаться, не допустил ли он ошибки, решив привести его в порядок. Уменьшенное и отремонтированное здание выглядело таким уютным среди буйной зелени деревьев и цветов. Теперь же на голом месте оно превратилось в обыкновенный, довольно аляповатый дом.
Несколько дней Кямиль-бей работал вместе с рабочими, и на его руках появились волдыри от лопаты, кирки и заступа. Потом волдыри лопнули и их заменили сухие мозоли, столь необычные на ладонях этого сына паши.
Когда срезанные ветки и выдернутые сорняки были выброшены из сада и все расчищено, Кямиль-бей оперся на лопату, взглянул на плоды своего труда и тяжело вздохнул. Он, видимо, зашел слишком далеко и все испортил. Во всяком случае, не было ничего общего между его планами и действительностью. Все знания, полученные им в университетах и художественных мастерских, вся его любовь к искусству здесь не пригодились. Кругом было голо и пустынно.
«Как я привезу сюда Айше и Нермин?» — подумал Кямиль-бей.
Приехав через две недели на виллу с полной арбой цветочных горшков, он в изумлении замер у ворот. Сад словно сам привел себя в порядок. Освободившись от сор-
няков и зарослей, он расцвел, преобразился, стал неузнаваем.
Кямиль-бей в восторге хлопнул себя по коленям. Впоследствии, рассказывая об этом одному приятелю, которому очень нравился сад, он говорил: «Как жаль, что я не сфотографировал его таким, каким он был вначале. Обязательно нужно было запечатлеть его прежний запущенный вид. Как интересно было бы сравнить теперь эти два
сада».
Никогда еще не был он так доволен собой, никогда так не верил в себя, как в это утро! Значит, у него все-таки достаточно практической сметки, чтобы справиться с такими делами. Если он как следует постарается, то, вероятно, сможет стать вполне деловым человеком.
Именно в эти дни Кямиль-бей проникся уважением и любовью к деревьям, цветам и травам, и это чувство сохранилось у него до конца жизни.
Нермин и Айше переехали на следующий день. Как только Айше увидела сад, она вспорхнула, как птичка. Нермин обошла весь дом. Со вкусом обставленный старинной мебелью, еще пахнущий масляной краской и свежими досками, он был прекрасен.
Но Нермин нашла его подходящим — и только... Она даже не подозревала о чувствах своего мужа. А Кямиль-бей чрезвычайно гордился тем, что за несколько сот лир построил виллу, оцениваемую з тысячи. Жене его творение нравилось не больше любого дома, который они обычно снимали на сезон.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Говорили, что в Анатолии идут бои. Муж тетки Нермин выражал по этому поводу свое огорчение. Он надеялся, что с окончанием войны широко развернется торговля, и теперь жаловался, что беспорядки в Анатолии мешают его делам. Во время войны он в несколько раз увеличил свой капитал, и теперь ему, торговому комиссионеру, чтобы вложить накопленный капитал в выгодное дело, нужна была надежная финансовая обстановка и спокойная, с устойчивым режимом страна. Ох, уж эти военные, говорил он,
имея в виду прежде всего Мустафу Кемаля. У них хватает ума лишь на то, чтобы драться! Конечно, он вполне понимает положение офицерства. Ведь солдаты побежденной страны разъедутся по домам и займутся своими обычными делами, а что прикажете делать офицерам?
С этой мыслью, улыбаясь, согласились и некоторые высшие иностранные офицеры, которых он однажды пригласил на ужин. По мнению высокого полного полковника английской армии, война— своего рода спорт. С этой точки зрения он осуждал коллегу, которого звали Муста фа Кемаль-паша. Если столкнулись две силы, одна из них должна быть побеждена. Благородный спорт признает поражение, точно так же как и победу, без спора... Затем... Если уж воевать, то надо на что-то рассчитывать.
— Разве вы не такого же мнения?—обратился полковник к Кямиль-бею.
Кямиль-бей в этот момент думал о небольшой кухне в нижнем этаже виллы, которую собирался облицевать кафелем.
— Вполне с вами согласен, мистер! — рассеянно отве-тил он.
Кямиль-бей много путешествовал, но никогда еще не бывал в побежденной стране. (Вероятно, потому, что не принято путешествовать по таким странам.) Сейчас он смотрел на рухнувшую Османскую империю глазами иностранца, и куда бы ни упал его взор, он ничего не видел, кроме развалин.
Османские турки жили мусульманской общиной. Потому ли, что они скрывали свои чувства от других народов, или потому, что в своем развитии не достигли еще европейского уровня, но казалось, что поражение их мало волнует. Кямиль-бей когда-то читал, с каким глубоким горем, презрением и ненавистью к врагу встретили французы поражение 1871 года, когда лишились Эльзаса и Лотарингии.
Занимаясь ремонтом дома, Кямиль-бей имел достаточно времени для размышлений. Он присматривался к прохожим и по их виду старался понять, как его соотечественники относятся к поражению. Но везде видел лишь полное безразличие, подавленность, безнадежность.
Полиция, Жандармерия, чиновники уЖе не служили своей нации, но действовали так же, как и раньше. На улицах играли дети, по-прежнему устраивались свадьбы, в мечетях читался коран.
Люди шептались: «В Анатолии идут бои», «Мустафа Кемаль-паша обосновался в Анкаре», «Он не захотел послать депутатов от Анатолии в Стамбул».
Кямиль-бей принадлежал к тем уроженцам Стамбула, которые никогда в жизни не ездили по своей стране дальше Якаджика '. Поэтому об Анатолии он не имел ни малейшего представления. Этот огромный край снабжал Стамбул уличными торговцами, дворниками, носильщиками и кормилицами, и, по мнению Кямиль-бея, это было все, на что способно его население. А в таком случае, как мог он взяться за оружие? Что он может сделать, если даже Стамбул — центр империи, отказался от борьбы? К тому же говорили, что район Антальи и Коньи занят итальянцами; Антеп, Мараш, Адана, Зонгулдак— французами; Самсун и его окрестности — англичанами... Где же тогда Анатолия? Кто воюет с греками? Анкара и Мустафа Кемаль?..
Недолго раздумывая, он решил, что положение страны, а следовательно, и Стамбула, безнадежно.
Кямиль-бей всегда жил беззаботно, на деньги отца, и никогда не работал. Но, лишившись всего состояния, он наконец, понял, что ведет праздную жизнь, и ему стало не по себе. Раньше не проходило дня, чтобы его не приглашал какой-нибудь приятель или у него в доме не собирались гости. Проводя время в безделье, он порой уставал не меньше любого кузнеца.
А вот сейчас его никто не приглашал. Может быть, оттого, что они узнали о его бедности? Значит, все его знакомые не были настоящими друзьями? Некоторые, вероятно, боялись, что он попросит их о помощи. Многие из тех, с которыми он охотно проводил время, были довольны своим положением и не хотели козырять этим перед товарищем, который разорился. А других и вовсе не было в Стамбуле. Когда он спрашивал о ком-нибудь, ему испуганно шептали: «Наверное, ушел в Анатолию».
Считая, что Кямиль-бею не подобает сидеть без дела, муж тетки Нермин советовал ему просить должность в министерстве иностранных дел. Он даже переговорил по этому поводу с некоторыми высокопоставленными лицами, которые хорошо знали покойного Селим-пашу—отца Кя-миль-бея. Но чтобы устроить сына Селим-паши на хорошее место, они просили немного подождать.
Как и всех образованных людей, легко находящих работу в странах, где население почти сплошь неграмотно, Кямиль-бея совершенно не беспокоило то, что он до сих пор не работает. Адвокат уверял его, что скоро должны разрешиться два иска и он получит арендную плату за имущество, на которое временно, до решения суда, наложен арест. Поэтому все лето и осень Кямиль-бей занимался только своим садом. Он подготовил место для виноградника, достал пособие и занялся разведением кур и гусей. Особенно увлекся Кямиль-бей гусями.
Он говорил: «На свете масса полезных истин, и их очень легко усвоить, а мы попусту живем и умираем, даже не подозревая о них. Взять, например, гусей. Мы называем их глупышами. Но вряд ли найдешь более умное, осторожное, красивое создание, чем гусь. Гусь—сильная птица, но в его силе нет ничего страшного, грозного, как в силе хищных птиц. Гуси такие же, как и мы: они очень чистоплотны и любят жить в обществе... К тому же они сторонники многоженства, их самки живут мирно, как женщины в старых гаремах, не. особенно ревнуя друг к другу. Гусаки ревнивы и очень горды. За свою честь они нередко бьются на смерть. Во время битвы самки дружно гогочут, подбадривая гусака. Но такое внимание оказывается только победителю. Гуси не любят побежденных в бою, они всегда идут за победителем. Не удивляйтесь, если услышите, что гусь привязывается к человеку так же, как овца. Мой Акага привык ко мне. Сразу бежит на зов и ест прямо из моих рук все, что я ему даю. К тому же это очень полезные существа. Один гусь, если его хорошенько откормить, может дать один-два окка сала. Я лично еще не пробовал, но говорят, что на этом сале получаются вкусные пирожки, сладости и особенно плов. Придет зима, попробуем. Вот только одно нехорошо: гуси, как
свиньи, любят рыться в саду и едят больше буйвола. Сказать «едят много» будет неверно. Если точнее выразиться, они жрут без передышки... Просто удивительно, сколько жрут!»
Медленно и приятно проходила осень. Незаметно пожелтели И осыпались листья. Сад опустел. Притихли куры и гуси. Как-то утром подул холодный, пронизывающий ветер, унесший последнюю листву деревьев. Погода стояла пасмурная и сырая. Оставалось только сидеть у закрытого окна и скучать.
Вдали Стамбул. Казалось, он состоит из всех оттенков серого цвета — от нежно-серебристого до мрачно-свинцового.
Иногда сквозь тучи с трудом пробивалось солнце, придавая старому несчастному городу еще более печальный вид.
В эти дни Кямиль-бею пришло на ум стихотворение Тевфика Фикрета «Туман». В нем поэт, как большой ребенок, сердится на свой любимый город, на его камни и землю и незаслуженно ругает его. А между тем даже в такие грустные дни Стамбул, как и все города, очищается и молодеет благодаря хорошим, справедливым и великим делам, которые совершают живущие в нем люди. И если на нем лежит отпечаток грубости, страха, поражения, разве он в этом виноват?
Вдруг Кямиль-бей вспомнил слова адвоката, сказанные при их первой встрече. Среди бумаг, оставшихся после отца, были некоторые фирманы и фетвы духовного суда, которые ему могли пригодиться.
Ими было набито целых два сундука, стоявших на чердаке. Кямиль-бей бегло просмотрел эти бумаги и отобрал те, которые следовало изучить.
Сначала он любовался почерком и бумагой фетв и фирманов. Он ощущал странную гордость от того, что этими бумагами владели его предки, а теперь они перешли к нему. Его волновала мысль, что некоторые из них пережили не только своих составителей, но и владельцев.
Чем только не занимались люди в этом бренном мире!..
В одном из документов, датированном 1063 годом (то есть около трехсот лет тому назад), говорилось:
«Генерал-майор Мосульского района Хаджи Нуреддин Ага-заде Сулейман-ага, родом из Стамбула, завещал в качестве вакфа медресе в 14 комнат, которое он построил год тому назад в Стамбуле в районе Зейрек, и опять-таки в том же районе, но отдельно от медресе дом, унаследованный им от отца с двором и одной комнатой во дворе, и в том же районе другой дом, состоящий из наружной части, в которой одна комната и конюшня, и внутренней части с двумя комнатами и частью двора, а также являющуюся его отдельным имуществом баню с пятью раковинами, холодной комнатой, называемой предбанником с застекленным помещением для раздевания и еще две лавки и купленный им самим хан и 550 курушей, приносящих 15 процентов дохода. Один из этих домов предназначается мюдеррису. Баня, лавки и прочий доход также отходят к мюдеррису. Пятнадцатипроцентный годовой доход от 550 курушей, составляющий 82,5 куруша, должен быть распределен следующим образом: 42 куруша на масло для освещения 14 комнат медресе, из расчета 3 куруша на комнату, 1 куруш «бев-вабу», избираемому из числа учеников медресе, 2 куруша управляющему вакфом, 15 курушей на ремонт медресе и недвижимого имущества, 15 курушей мюдеррису, 7 курушей ученикам медресе, проживающим в 14 комнатах и назначаемым мюдеррисом для чтения после утреннего намаза отрывков из корана, 0,5 куруша специальному хафызу тоже за чтение отрывков из корана, всего 82,5 куруша.
Во исполнение этих условий в вышеупомянутом медресе пожизненно назначить управляющим Аджемзаде Насредди-на-эфенди, который был также назначен бесплатным управляющим района Зейрек. После смерти мюдерриса управляющим должен стать самый старший потомок семьи мужского пола, а за неимением такого — самый старший зять. Изменять, уменьшать и увеличивать условия этого вакфа в случае надобности уполномочен садразам. Если
нельзя будет внести изменении и из моей семьи не найдется наследников, недвижимое имущество и все доходы завещаю передать бедным мусульманам».
В другом документе говорилось о том, что к медресе вспоследствии было пристроено еще 4 комнаты со стороны улицы — аккуратное здание библиотеки из гладкоотесанного камня, а на южной стороне — деревянная мечеть и ша-дырван.
Следующий документ рассказал Кямиль-бею о восстании губернатора Египта Мехмеда Али-паши:
«С получением моего высочайшего султанского указа да станет известно, что вследствие разногласий, возникших между губернатором Египта Эльхадж Мехмед Али-пашой и губернатором Сайда Абдулла-пашой, губернатор Египта, не имея на то моего высочайшего соизволения, решил начать войну и самовольно направил в район Сайда по суше и по морю войска и несколько судов, забывая о том, что они оба, как мои верноподданные — управляющие землями, входящими в состав моего государства, должны действовать в точном соответствии с моей монаршей волей, сохраняя спокойствие и заботясь о благе государства; они же, наоборот, помышляют идти войной друг против друга, нанося тем самым ущерб жителям империи, которую я обязан охранять как халиф и падишах. Движимый желанием их примирить, дабы оградить от ужасных последствий на земле и на том свете, повелеваю предоставить на мое рассмотрение доклад о причинах их разногласий. С этой целью как к губернатору Египта, так и к губернатору Сайда неоднократно направлялись высокопоставленные и другие мои верноподданные, которые не раз предлагали первому отвести свои войска обратно в Египет, а второму ни при каких обстоятельствах не вмешиваться в дела Египта, однако губернатор Египта пренебрегает и на сей раз, как и прежде, моими увещеваниями и до сих пор не ответил на мои письменные призывы, вследствие чего я пришел к убеждению в злонамеренности его деяний и решил принять предохранительные меры; с этой целью повелеваю с получением моего высочайшего султанского указа, изданного моими главнокомандующим и визирем Хусревом и Мех-
мед-пашой, на основании моей монаршей воли действовать в точном соответствии с законом, повинуясь указу, а именно: в случае, если губернатор Египта и впредь будет нарушать мои наставления, сея смуту, изгнать египетские войска в район Акки. Осуществление моей высочайшей монаршей воли возлагаю на губернатора Ракки, которому дополнительно были пожалованы обязанности губернатора Алеппо. Бывший исполняющий обязанности губернатора Алеппо, мой великий визирь Мехмед-паша и назначенные командующими войсками прибрежной зоны Сирии и Аравии и получившие звание генерал-майоров эмиры Хайдар-паша и Неджип-паша — все они со своими свитами и военачальниками, пехотными и кавалерийскими полками, артиллерийскими и крепостными частями должны прибыть в районы назначения и действовать, исходя из необходимости.
Знайте и подчиняйтесь».
Под документом стояла дата — 1247 год, немногим более девяноста лет тому назад.
Облокотившись на спинку кресла и глядя на плывущие по небу свинцовые тучи, Кямиль-бей задумался над тем злосчастным периодом истории, когда говорили на таком сложном, устаревшем и малопонятном языке. Явуз ' наверняка не писал так свои фирманы. Государства похожи на людей: они стареют, слабеют и становятся смешными.
Вот как подготавливалось нынешнее падение страны.
Гнетущая тоска охватила Кямиль-бея, когда он перелистывал эти бумаги. Люди прошлого стремились связать с религией все свои действия. Могло ли быть что-нибудь более жалкое, чем стремление втиснуть в застывшие каноны религии движущуюся, вечно меняющуюся жизнь! Господствующей социальной идеей того времени была религия, и каждый связывал с ней свое богатство, душу, честь. А когда, наконец, решили спасти ее от застоя, вдохнуть в нее жизнь, то сами же и разрушили ее. Каждый документ, каждый указ, каждое постановление духовного суда полны чудовищных подлогов шариата, стремлением использовать религию в корыстных целях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36