Ради нее она пожертвовала мужем. А те, кто хочет навсегда потопить родину, используют Нермин и Айше в качестве козыря. Подумать только, девочка — козырная карта! Только от него самого зависело отправиться ли на одном из пароходов высшего класса компании «Ллойд» в Рим на должность первого секретаря посольства или быть осужденным военным трибуналом и грызть кулаки в тюремной больнице вместе с Ихса-ном.
Кямиль-бей предпочел второе. Немногие выбрали бы этот путь, хотя он и говорил его превосходительству, что так поступили бы все честные люди. Значит ли это, что он смелее других? А ведь сейчас он смертельно боится осуждения...
Что же такое смелость? Должно быть, смелый человек — тот, кто перед другими людьми побеждает свою трусость. Невзирая на страх, такой человек не теряет головы, владеет своим голосом, твердо стоит на ногах. Кямиль-бею казалось странным, что всю эту силу придают ему как раз те, кто его запугивает.
«В таком случае я смелый человек, дорогая жена! И я останусь им до последнего вздоха!»
Перед Кямиль-беем был начатый акварелью портрет Ибрагима. Круглое, безмятежно спокойное лицо, редкие лихо закрученные вверх рыжие усы.
«Судьба таких людей, как Ибрагим, поставлена сейчас на карту, — подумал Кямиль-бей.— И, вероятно, этой судьбой будут торговать еще много веков».
«Так-то вот, сын мой, Ибрагим. «Падают от того, что не видят, что творится вокруг»,—сказал один великий поэт. Если я решу поехать в Рим, это ведь будет даже не падением, а просто самоубийством. Не могу же я убить себя, пока идет борьба!» Он взял карточку Айше, коснулся пальцем кончика ее носа и спросил что-то по-французски.
Айше смотрела на него с фотографии своими большими глазами, словно все поняла и то, что она поняла, ей понравилось.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Суд начался через неделю. Военный трибунал состоял из пяти офицеров. Обвинителем выступал майор Бурха-неттин-бей. Уже на первом заседании стало ясно, что он весьма мало считается с трибуналом, который одной своей величественностью внушал людям страх и уважение. По-видимому, ему была хорошо известна вся грязная деятельность этого суда, отправляющего ни в чем не повинных людей на эшафот.
Кучера отпустили после первого допроса, против Неди-ме-ханым улик не нашлось; таким образом, обвинялись только Кямиль-бей и Рамиз-эфенди. Рамиз был переведен в камеру Кямиль-бея.
— Заметили?—спросил Кямиль-бей, когда они вернулись в камеру после первого заседания. — Мне показалось, что они какие-то странные. Словно чего-то ждут. Они волнуются. Не правда ли?
— Вы правы. Греки перешли в наступление.
— Неужели? Как вы узнали?
— Когда мы ждали у зала заседания, об этом говорил один мой знакомый офицер. Он сказал это другому офицеру, но так, чтобы я слышал. Если бы узнать хоть направление наступления...
— Аллах даст, узнаем... Теперь о вас будут наводить справки в квартале. А вдруг выяснится, что вы офицер запаса?
— Не волнуйтесь, не выяснится. Мой покойный брат был котельщиком. Имя его Рамиз. А мое — Ремзи... Мы оба ушли на войну, и почти одновременно пришло извещение, что оба пропали без вести. А сейчас все перепуталось. Кто разберет где Рамиз, где Ремзи? Нури-уста справится с таким пустяковым делом...
— Кто это Нури-уста?
— Староста нашего квартала. Слесарь. Когда я поступал на пароход, он дал мне хорошую характеристику. О нашем деле он все знает.
— Только бы не установили, что вы офицер.
— Ничего не будет, если и установят. Не беспокойтесь об этом.
— Выяснится, что вы солгали. Если узнают, что вы офицер запаса, не поверят ни одному вашему слову. Как ловко вы подражаете уличному жаргону.
— Это не совсем подражание. В молодости я бегал по улицам и таскал ящик с пожарным насосом. Этот жаргон был моим родным языком. А судьи на самом деле вели себя странно. Они хотят, чтобы победил враг, мы же хотим нашей победы. Когда-нибудь об этом будут рассказывать детям, но они не поверят.
— Как странно, ведь они убеждены, что тоже желают добра своей родине.
— Не думаю... Будь они в этом убеждены, не были бы так напуганы. Если мы потерпим поражение, я покончу с собой, Кямиль-бей... Не потому, что мы потерпели поражение, а потому, что не смогли доказать свою правоту.
— Не дай бог, чтобы мы потерпели поражение.
— Не дай бог, но... Я не знаю положения в стране. Я не знаю, что анатолийцам удалось сделать после первой победы под Инёню, после Черкеза Этема? Без войска против регулярной армии не устоишь. Ведь это уж не такое дело, с каким мог справиться Демирджи Эфе. Вы в армии не служили, вам трудно это понять. Чем больше в стране бездельников, тем быстрее иссякают силы сопротивления. Представьте себе... С отрядом из пятисот конников вы прибываете в деревню страны, которая вот уже десять
лет ведет войну. В деревне не осталось ни одного мужчины. У вас нет снабжения, нет продовольствия, животным нужен корм, людям — хлеб. Надо ремонтировать седла, седельные подстилки, недоуздки, одежду, обувь. Где все это достать? Деньги потеряли всякую ценность, потому что связь прервана. Можете сколько угодно говорить крестьянину о чести, совести, вражеской неволе, он думает только об одном: об овсе, который вы сегодня у него отняли. Он шлет вам вслед проклятия. Бывает, что крестьяне, маскируясь под эшкия, скрывающихся в округе, отправляются по ночам грабить соседей.
— Об этом я никогда не задумывался.
— Поэтому борьба и кажется вам легкой.
— Мустафа Кемаль-паша, несомненно, уже создал народную армию. Вот увидите.
— Дай бог! Но если он не успел создать ее, горе нам!
— Члены военного трибунала, конечно, обо всем знают. Они наверняка получают оттуда сообщения. Мне кажется, что, не будь там армии, они не были бы так встревожены.
— Да... Возможно... Если нам удастся остановить и это наступление, значит, хорошая ли, плохая, но армия создана. Тогда мы обязательно выиграем войну. Это прекрасно понимают и члены военного трибунала. Они говорят: «Если народная армия создана, мы пропали!» А мы говорим: «Если армия не создана, мы пропали!»
— С ума можно сойти! Как узнать, что там делается? Неужели жизнь и будущее целой страны зависит от одного только обстоятельства — от того, поверит ли народ в свои силы? Упаси аллах!
— Я думаю иначе. Судьба целой страны нередко может зависеть от одного обстоятельства, а иногда и должна от него зависеть. В конце концов, опасности не больше, чем надежды на победу. Я слышал пословицу: «Бьешь курда — знай меру!» Ее употребляют в том смысле, что людей нельзя слишком притеснять... А нас совсем придавили. Бежать нам больше некуда, они уже ломятся в двери наших домовых бань, куда мы спрятались. Вернее, они уже ворвались в них и выгнали нас на улицу нагишом.
Если народ понял это, если это понял Мустафа Кемаль-паша, тогда исход борьбы предрешен.
— Необходимо узнать, что в Анатолии. Даже «Пеям сабах» ничего не пишет.
— Говорят, что плохая весть доходит быстро. Будем думать, что все хорошо и мы побеждаем! Страна в такой опасности, а мы обречены на бездействие! Это невыносимо!
Рамиз вздохнул, как беспомощный ребенок. И Кямиль-бей с такой готовностью протянул ему сигарету, что казалось, отдавал свое сердце. Чувствовать то же, что чувствует человек, находящийся рядом с тобой, верить тому же, во что верит он, — это и есть подлинное братство.
На следующий день до них дошли кое-какие новости, одна тревожнее другой. Враг перешел в наступление в районе Ушака и Бурсы. События развивались так, как указывалось в бумагах, которые им не удалось переправить.
— Мы во всем виноваты, — сокрушался Кямиль-бей.— Это мы испортили все дело. Ведь там так нужны были эти бумаги.
— Не волнуйся, брат мой,—ответил Рамиз.—Кто знает, какая копия была в наших руках... Уверен, что они вовремя получили все, что надо. К тому же через Стамбул не передашь военных сообщений. Ведь отсюда мы можем посылать только то, что касается Стамбула и Фракии. Не забудь, что враг находится на нашей земле. Даже если они подкуют своих мулов, мы будем об этом знать. Увидишь, они уже получили сообщение о подготовке наступления.
— Как бы мирные переговоры не застигли наших врасплох! — сказал Кямиль-бей.
— Ну что ты! Одно дело переговоры за столом, другое — ожидание перемирия в окопах. Ведь Бекир Сами-бей не командующий фронтом.
...Был день свиданий. Готовясь к встрече со своими женами, Кямиль-бей и Рамиз-эфенди брились. До них дошла весть, что Эскишехир пал и враг идет на Анкару.
— Я думал, что мы и на этот раз сведем с ними счеты под Инёню, —сказал Рамиз, — но не вышло. Ну, ничего! Даже осел второй раз не лезет в яму, в которую уже падал. Видно мы, имеем дело не с ослами, а с мулами... Ничего, проклятые, встретимся под Анкарой! Если Муста-фа Кемаль-паша не разгромит их так же, как Тимур Бея» зита, позор падет на души его близких... Не отчаивайся, Кямиль-бей.
Рамиз-эфенди переменил тему разговора.
— Как жаль, что не удалось схватить этого проходимца Ниязи.
— Да ну, что ты! Он уже все равно мертв.
— Нет, не мертв. Еще не одну семью он сделает несчастной. Подлый горбун! Выслужился до капитана милиции и послан в Сапанджу. Ничего, когда-нибудь наши уберут его.
— Оказывается, мы совершенно не знаем людей. Чего я только не пережил в этой камере, пока не убедился в предательстве Ниязи. Как любила его Недиме-ханым... Помнишь, однажды утром у крана я пытался все это рассказать тебе... Одному аллаху известно, что я тогда пережил...
— Почему? Разве я был так страшен?
— Я боялся, что после предательства Ниязи ты мне не поверишь. И это было бы понятно.
— Не могу отрицать, сначала я тебя подозревал... Нас арестовали сразу же, как ты появился. Я подумал, что здесь что-то не ладно. Ведь не всегда знаешь, кто друг, а кто враг.
— Действительно, не поймешь. Я не привык лгать... И как только мне пришло в голову выдумать эту историю с островом!
— Это от того, что ты любишь Недиме-ханым...
— Она была больна, я не хотел, чтобы ее беспокоили. Да и к тому же немного злился, что мне не доверяют. Это все наш восточный характер. «Ах, вот как, значит, я хуже женщины?» Это оскорбило мою гордость... А получилось очень хорошо.
— Конечно! Не выдумай ты про остров, нам Труднее было бы разоблачить Ниязи.
— Бедняга Ахмет, он тоже что-то выдумал про пароход «Арарат». Случайно...
— Он тоже отправил Недиме-ханым на остров?
— Нет. Я не хотел впутывать в дело Недиме-ханым. А Ахмет почему-то приписал ей разговор, который мы имели с директором пароходного агентства. Ложь зашла так далеко, что я уже не мог опровергнуть ее. Опять тот же восточный характер. Но эта выдумка могла погубить Недиме-ханым. Слава аллаху, что этого не случилось.
— Так или иначе, лицо подлеца в конце концов выяснилось бы. Ведь говорят же: «Сколько бы саранча ни прыгала, все равно останется саранчой».
— Я все время думаю, если бы мы нашли тогда пятьдесят тысяч лир и отдали их Ниязи, выдал бы он нас или нет?
— Вряд ли. Взял бы свою долю и скрылся. Всего не поймешь. Такие подлецы делают гадость ради гадости.
— Рамиз-эфенди, скажи правду: ты сильно меня подозревал?
— Нет! Ты не сказал им, где взял ящик, и не выдал Недиме-ханым. Конечно, немного сомневался, но это до тех пор, пока нас не привели в трибунал. А когда мне вручили обвинительное заключение, я сразу решил, что ты наш.
— Знал бы кто-нибудь, что мне пришлось пережить! Если бы арестовали Недиме-ханым и она подумала, что это я ее выдал, я покончил бы с собой... Ох... Вот и порезался...
— Напрасно, брат мой, твоему последнему слову я поверил бы и без крови.
Они рассмеялись.
Сегодня Нермин должна была прийти во второй раз. Кямиль-бей письменно уведомил ее, что дело передано в военный трибунал. Теперь они могли видеться два раза в неделю в кабинете лейтенанта Шерифа-эфенди, где он их ожидал.
— Посмотрим, какие новости принесут наши жены.
— Не знаю, как твоя жена, — сказал Рамиз-эфенди, смачивая лицо одеколоном, — но моя без новостей не придет. Хорошее, плохое ли, а что-нибудь да расскажет. Такой уж характер, никогда не теряется, бойкая она. Сколько
раз просил ее: «Не передавай ты мне вестей, которые меня огорчают. Пусть лучше я услышу их от других, а то мне неприятно будет тебя видеть». Но она хоть бы что, уж очень прямодушна. Твоя жена бывает в высшем свете, и ее новости должны быть достовернее. Сегодня какое число?
— Второе апреля.
— Когда приходила моя жена? Двадцать пятого марта она принесла белье. Должно быть, тогда никто еще не знал о наступлении... У всех мысли были заняты Лондонской конференцией. Значит, если что-нибудь произошло, то уже позже... Попадись мне в руки этот Али Кемаль, я бы его тупой пилой на куски разрезал. Пиши, подлец, хорошие или плохие новости, все равно пиши правду. Должно быть, товарищи тоже волнуются... Они и не думают о том, что мы здесь сгораем от нетерпения.
— Все это нельзя считать хорошими признаками. Правда, молчание Али Кемаля немного успокаивает...
Рамиз-эфенди опять переменил тему разговора.
— Женщины придут продрогшие. Вызовем-ка этого дурня Ибрагима, попросим, чтобы растопил мангал и поставил чайник. Пока мы будем наверху, пусть приготовит чай.
— Отлично.
Первым наверх вызвали Кямиль-бея. Рамиз-эфенди не
захотел пойти с ним.
— Может быть, вам нужно переговорить наедине,— сказал он.
— Наедине! Какой может быть разговор наедине в присутствии Шерифа-эфенди! Идем вместе. Ведь ты хотел увидеть Айше.
— Ну раз так, пойдем... Я займу девочку и постараюсь отвлечь простофилю Шерифа. А ты тем временем перебросишься несколькими словами с женой.
Нермин опять пришла одна. Кямиль-бей огорченно
спросил:
— Где Айше? Шалунья куда-нибудь спряталась?
— Нет, я не привела ее. Очень холодно, а у нее болит горло.
— Она осталась дома одна?
— Нет. Вот уже с неделю Элени, прислуга моей тети,живет у нас.
— Девочка забудет меня.— Вспомнив о Рамизе-эфенди, Кямиль-бей виновато улыбнулся. — Разрешите представить вам Рамиза-эфенди. Мы с ним в одной камере. Он хотел видеть Айше.
Нермин подала Рамизу руку и слегка улыбнулась.
— Рада познакомиться с вами, эфендим. В вашей ком-нате есть печка?
— Есть, — ответил Кямиль-бей. — Да будет аллах доволен Шерифом-эфенди. Господин лейтенант обеспечивает нас всем необходимым.
— Тетя тоже хотела прийти. Но она занята. Говорят, суд проходит хорошо?
— Да, хорошо... Что нового?
— Какие там новости! Я не выхожу из дому и ничего не знаю. Айше очень шалит.
Они умолкли, словно им больше не о чем было говорить. Наконец Рамиз-эфенди, чтобы рассеять томительное молчание, сказал:
— Ханым-эфенди, я знаю по своему сыну. У него тоже часто болит горло. Какие-то там миндалины, что ли? Черт их знает, как они называются... Вот они и опухают... Жена смазывает ему горло настойкой йода и поит липовым отваром. Пропотеет, а на следующий день совершенно здоров.
— В самом деле, эфендим?
— Да... миндалины — это крепость организма. Когда в него попадают микробы, первый бой им дают миндалины. Беспокоиться не стоит.
— Да... —Нермин повернулась к мужу: —Вы в чем-нибудь нуждаетесь? Я ничего не принесла. Трудно нести свертки в такой толпе. На этой неделе придет Элени. Отдайте ей грязное белье и напишите, что вам нужно.
— Хорошо, значит, никаких новостей не слышали?
— Дядя виделся с его превосходительством военным министром. Он обещал что-нибудь предпринять.
— Благодарю, но я не об этом. — Кямиль-бей не решался спросить, какие вести из Анатолии. — Я имею в виду военные новости.
— Они меня совершенно не занимают... Говорят, что будет мир... Говорят, его обсуждают в Лондоне.
— Да... Айше плохо себя чувствует?
— Простудилась... Не беспокойтесь... Позавчера приходила Сурейя, старшая дочь Ариф-паши. Я ее никогда раньше не видела. Говорили, что она косоглазая. И это, оказывается, правда. На минувшей неделе нас навестили
вес, кто услышал о вашем аресте. Все передают вам привет, все очень огорчены.
— Благодарю.
Муж и жена снова замолчали. Немного погодя Нермин спросила, как они проводят время. Лейтенант Шериф-эфенди, ждавший случая вмешаться в разговор, стал рассказывать, что Кямиль-бей рисует и очень хорошо, что его портреты имеют большое сходство с оригиналом и все, кто их видел, просто в восторге.
Кямиль-бею очень хотелось, чтобы жена заинтересовалась его рисунками и попросила бы их показать. Но Нермин молчала.
— Господин лейтенант, прикажите принести чайник и все что нужно, — попросил Шерифа Рамиз-эфенди. — Чайник внизу кипит, ханым-эфенди продрогла.
— Хорошо, — сказал лейтенант и позвал дежурного.
— Не нужно, эфендим, — возразила Нермин. — Не беспокойтесь, меня ждет фаэтон. Пора идти... ребенок болен...
— Нельзя, — решительно заявил Рамиз. — Если уйдете без чая, не приведи аллах, и вы заболеете, а тогда Кямиль-бей умрет от горя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36