.. Говори же, эфендим!
— Ты не ори! —не знаю почему, закричал я на жену, хотя она говорила очень спокойно. — Не слушай лучше разные речи. Да и откуда тебе понимать эти вещи?..
— Не понимаю? Почему же? Сейчас же найди Нури-уста... Сейчас же!
— А дальше что?
— Говорят, и у нас готовятся. Ты тоже должен готовиться... Смотри, потом хуже будет.
— Что значит «хуже будет»?
— Я уж там не знаю. Все говорят, что ты устал на фронте. Если ты устал, то не устала я.
— Хочешь сказать, что на этот раз пойдешь ты? — Я улыбнулся, но тотчас понял, что совершил ошибку: Фатьма была серьезна как никогда. Как она посмотрела на меня! Никогда не забуду ее взгляда! Я снова почувствовал себя мужчиной, бойцом, готовым сражаться. Дурацкую подавленность как рукой сняло. С тревогой и даже с какой-то неприязнью смотрела она на меня и ждала ответа.
Я подошел к ней и обнял ее. Она расплакалась. Задыхаясь от слез, сказала:
— Иди... иди... к Нури-уста... Сегодня же начинай... Не позже, чем сегодня ночью...
Вот та несокрушимая крепость, на которую я опирался, когда находился на фронте. Вот эта маленькая женщина, которую вы только что видели, мать Кадира.
— Это, брат мой, не просто женщина, а р.есь народ. Голос Кямиль-бея дрожал, глаза были полны слез. Открылась дверь. На пороге стоял Ибрагим.
— Не мог достать газеты, — неуверенно сказал он. Было видно, что он лжет.
— Скажи правду... Может, запретили?
— Не мог достать. Мне сказали, что вам пока нельзя давать газет, но если бы нашел, обязательно купил бы и принес. Весь тираж конфисковали. Номер стоил пятьдесят курушей.
— Хорошо, Ибрагим, обойдемся...
— Что еще прикажете?
— Ничего, благодарим.
Когда он ушел, Рамиз-эфенди сказал:
— Ужасно вот так сидеть, ожидая газетных новостей,
когда товарищи сражаются. Слава аллаху, что побеждают, иначе с ума можно было бы сойти.
Кямиль-бей ничего не ответил, словно не. слышал слов Рамиза... Он чувствовал огромную, но приятную усталость. Сознание того, что среди его соотечественников были такие женщины, как Фатьма, казалось ему важнее, чем победа под Инёню. Он находил мать Кадира выше, сильнее, надежнее даже Надиме-ханым.
«Иди... Иди к Нури-уста! Сегодня же начинай... Не позже, чем сегодня ночью!»
Как хорошо народ знает время!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Вторая победа под Инёню взбудоражила всю страну. Народ ликовал. Глаза людей искрились радостью, лица светились счастьем. Запущенные улицы Стамбула, его полуразрушенные деревянные дома, даже кипарисы, чинары, голуби и само хмурое стамбульское небо, казалось, преобразились.
Но члены военного трибунала были охвачены злобой и смятением. Судьи, пять-шесть высших офицеров, впервые задумались над тем, не совершают ли они ошибки, не роют ли сами себе яму. «Но разве может кучка бандитов, какая-то горстка случайных людей, шайка дезертиров, сбежавших из армии, победить весь мир? — успокаивали они себя. — Разве можно добиться какого-нибудь успеха (не говоря уже о победе!) без нашей помощи?»
— Они считают себя центром вселенной, —сказал Ра-миз-эфенди Кямиль-бею, возвращаясь с одного из заседаний трибунала. — Так могут думать только подлые глупцы. К сожалению, наш народ еще не понимает этого.
Обвиняемых привели на пятое заседание. С первых же минут стало ясно, что судьям это дело давно надоело. Трибунал ограничился чтением показаний кучера на допросе. Второй свидетель, грек-буфетчик с парохода «Гюльд-жемаль», бросил работу и скрылся. По требованию прокурора были зачитаны доносы сыщиков, подписи которых не оглашались, официальные донесения и рапорты.
Мысли Кямиль-бея унеслись далеко... Он не замечал даже тайной радости Рамиза-эфенди, хорошо понимавшего, что теперь Недиме-ханым спасена. Изредка ему задавали вопросы:
— Что вы сказали?
— Вы что-то хотели сказать?
— Вы подтверждаете это?
— Это правда? И он отвечал:
— Я ничего не говорю.
— Мне нечего сказать!
— Нет. Это ложь.
— Нет. Все отрицаю.
Он подтвердил, что несколько раз навещал в тюрьме Ихсана.
— Вы участвовали в деле с пароходом «Арарат»?
— Да.
— Вы передали кахведжи Рамизу ящик из-под изюма, в котором находились важные бумаги?
— Да.
Зачитали еще несколько документов. Кямиль-бей продолжал размышлять: «Эти документы, считающиеся сейчас вещественным доказательством вины, в ближайшем будущем, возможно, станут мерилом патриотизма, орденами славы. Интересно, что это за место — Инёню?» Он решил после войны поехать туда и все осмотреть. «Маленький автомобиль, палатка, охотничья двустволка, Недиме-ханым, Ихсан, Нермин и Айше... Да нет же! Ведь надо взять и Рамиза, и Фатьму-ханым, и Кадира... Значит, потребуется большой автомобиль, лучше всего автобус... Три палатки, три ружья. Нужно будет обойти все места, связанные с борьбой, начиная от Ускюдара... Адапазары — разгром султанских «дисциплинарных войск». Гейве Богазы— налеты и засады. Йозгат и Зиле —отряды Чопаноглу... Конья, Делибаш... Айдын, Назилли, Айвалык, Балыкесир, Торбалы—первые выстрелы по оккупантам. И наконец Инёню!
«Хорошо не помню, — говорил про Инёню Рамиз-эфенди, —селение это расположено, кажется, на склоне горы у железнодорожной ветки. Я там видел несколько пещер с огромными входами».
Пещеры, разевающие пасти на небеса и людей. В бурю они поют песни, кричат о своем гневе, радостях и муках. Кто знает, что говорили жители Инёню сражающимся на их глазах людям, тем людям, у которых мало оружия, но
много вшей. Они так истощены, что из их ран почти не льется кровь, они не в силах даже стонать. Нам нужен художник, который нарисовал бы на стенах пещер сцены этой героической войны. Он должен будет передать все, что происходило под Инёню. Но не выдуманных богатырей со стальными мускулами, а истощенных, обессиленных и все же одержавших победу простых людей. Их сила — пламенная мечта о возвращении на свою землю. Многие художники поступают подло. Они отказывают в победе обыкновенным людям, приписывая ее героям, сказочным бессмертным великанам. Чего стоит победа, одержанная теми, кто не устает, не плачет, не умирает?
На черных стенах пещер в Инёню нужно сделать светлые рисунки! В пещерах надо воздвигнуть памятник неизвестному солдату. Электрического света не будет... Пусть в каждом углу горит неугасимый пастуший костер...
Какое неожиданное, непостижимое значение приобретают иногда отдельные люди, события, места в жизни народов! Если бы мы не потерпели поражения в мировой войне, может быть, Инёню еще в течение многих веков так и оставалось бы никому не известным селением!
— На вашем пароходе был буфетчик. Как его звали?— спросил председатель Рамиза-эфенди.
— Иподромос Чорбаджи, — ответил тот.
— Грек?
— Грек.
— Странно! Уже и греки стали помогать анатолийцам?
— Как так, паша эфенди-баба?
Кямиль-бей очнулся от своих грез. Председатель объяснил:
— Мы имеем сведения, что этот грек тоже замешан в ваших делах. Говори, куда он девался? Что ты о нем знаешь? В донесении сказано, что он скрылся.
— О, будь аллах доволен тобой, рейс бей-баба. Дай тебе аллах долгой жизни! Значит, есть донесение? Да будут благословенными руки того, кто его написал! Да что это, мир совсем без честных людей остался?
— Ах ты шут! Меня спрашиваешь?
— Не приведи аллах! Какое я имею право тебя спрашивать! Из-за этого гяура я и страдаю, рейс паша-баба!
Целую ноги твои... Возьми это донесение и отложи его в сторону. Пусть его лежит отдельно. О, всемогущий мой аллах! Видели, что творится? Ох, аллах мой, создавший из ничего и землю и небо!
Рамиз-эфенди встал и шагнул вперед. Он говорил, неловко вытянув перед собой руки, словно неопытный актер. Он наморщил лоб, скорчил обезьянью гримасу и сделал вид, что плачет.
— Эх, лучше бы я ногу сломал и не мог в тот день сойти с парохода,— говорил он дрожащим голосом. — Пусть бы вытекли мои глаза... Лучше бы потонул пароход! Лучше бы я не увидел своего единственного сына, вашего раба, дорогой мой рейс паша-баба! Слава аллаху! Слава аллаху! У меня даже язык отнялся, эфенди паша-баба... я...
И он заплакал, плечи его вздрагивали. Судьи смотрели на него с интересом, словно зрители на акробата.
Наконец председателю это надоело, и он закричал:
— Замолчи! Это еще что такое? Перестань реветь...
— Не замолчу!.. Нет! Что здесь? Ведь это преддверие судилища аллаха! Правосудие! Вы ведь здесь вместо пророка сидите!
— Покайся, подлец! Что ты болтаешь?
— Не буду я каяться! Не буду! Выслушайте меня! Вы выслушайте меня, как полагается, а потом я уже подставлю свою шею под топор. Хоть постройте в этом зале виселицу и повесьте меня, если за дело. Паша-баба, тысяча таких собак, как я, не стоят и пылинки на твоих ногах. Хоть я бедняк, но все же знаю что к чему. Проклятый гяур меня обманул. Теперь все ясно. Это хитрость гяура. Ведь говорят же, берегись хитрости гяура, так же как лукавства женщины...
— Что ты мелешь? Ближе к делу!
— Не могу! Справедливость — главный помощник истины. Хвала аллаху, что все разъяснилось. Он мне говорит: «Друг Рамиз, возьми этот ящик». Спрашиваю: «Какой ящик, Чорбаджи?» — «Вот,— говорит, — тот ящик, что в руках у того эфенди». Лучше бы подкосились мои ноги и я не сошел с парохода! Лучше бы сломались сходни и я упал в море! Хоть бы я подумал, дурак! А почему он сам не берет ящик? Хоть бы подумал, что здесь что-то нечисто. Тьфу! Да будут прокляты души его близких! Жаль мостовые, которые я топтал! Да не пой-
дет мне впрок материнское молоко, хлеб, которым вскормил меня отец! Вот и все!..
— Гяур приказал?
— Гяур!
Председатель военного трибунала обратился к Кя-миль-бею:
— Вы знаете человека по имени Иподромос?
— Нет.
— Разве вам не говорили, что ящик нужно передать этому человеку?
— Нет.
Председатель сокрушенно покачал головой и спросил Рамиза-эфенди:
— Этот гяур часто получал ящики? Ему всегда приносили что-нибудь?
Рамиз-эфенди сделал вид, что колеблется. Председатель решил подбодрить его:
— Смотри, Рамиз, ты висишь на волоске. Говори правду... Я обещаю, что постараюсь спасти тебя... Подумай о семье...
— Точно известно, что гяур скрылся?
— Адрес этого гяура неизвестен, его не нашли.
— Ах, бесчестный, еще и эту шутку захотел сыграть с нами! Посмотрите, что с нами делают! Каждый нас идиотами считает! Ну и бессовестный этот гяур! Берегись, подлец, я тебя даже в аду разыщу! Разве я откажусь от мести?
— От какой мести?
— Ох, рейс бей-баба-эфенди, я пропал... Я теряю рассудок... Этот гяур разрушил мой дом. Аллах, аллах! Если я не отомщу... — он схватился за свои усы, — ох, сволочь...
— Замолчи, негодяй! Не забывай, где ты находишься! Будешь говорить правду?
— Почему же не буду, ваше превосходительство рейс паша-эфенди! Пропал я... Пропали двести бумажек.
— Какие бумажки?
— Потерпите! Сейчас все расскажу. Вы для меня как отец родной. Захотите — простите, захотите — посадите на сто один год. Короче говоря, рейс паша-баба-эфенди, все дело в гашише.
— Какой там гашиш? — Гашиш... То есть нефес.
— Ничего не понимаю. Говори яснее.
— Ну кейф!
— Что ты болтаешь?
— Я говорю гашиш, нефес, кейф. Да вот то самое, что кладут в сигарету и курят. Гяур возил гашиш в Анатолию... Тот гяур, которого Иподромосом зовут...
— Ну?
— Как только сказали «ящик», я сразу же подумал о гашише. А когда меня схватили, в голове у меня все перепуталось. Конечно, я бедняк, но знаю, как вести себя. Спросите обо мне в нашем квартале. Меня все знают: староста Нури-уста, начальник пожарников Мюсим-ага, имам-эфенди, господин отставной майор... Нашего заработка в кофейне на жизнь не хватает. Этот гяур попутал меня, когда я очень нуждался в деньгах. Слушай, говорит он мне, за три рейса мы столько денег заработаем, что увезешь их только на осле. Я должен был помочь ему. Ведь я думал, что гяур желает мне добра, поэтому и не хотел его выдавать. Ох, пропали мои двести денежек! Аллах, аллах!
— Когда тебя привели сюда, разве не спрашивали о бумагах?
— Спрашивали.
— Что же ты не рассказал?
— О бумагах я ничего не знаю. Все пропало, решил я, или обознались, или путают. Я ждал. Так у нас было условлено с гяуром. Ведь этот поганен находится под защитой итальянского правительства. Если попадешься, сказал он, я с помощью своего правительства спасу тебя от веревки. Вот я жду и думаю, что в один прекрасный день гяур придет сюда и выведет меня за ручку... А он просто-напросто прикарманил мои денежки.
— Кому же он в Анатолии продавал гашиш? Ведь там даже ракы запрещена.
— Ай, рейс паша-баба, ты что, это за правду считаешь? Все это сказки для моей фески без кисточки. Ты, рейс баба-эфенди, не ищи у этих людишек из Национальной армии ни чести, ни совести. Они все растоптали. Что ж народу остается делать? Теперь в Анатолии все от мала до велика курят ташиш. Курят гашиш и спят. Если увидишь Инеболу, подумаешь, что попал куда-
нибудь в Китай. Я не видел эту страну, но много о ней слышал от пленных. Говорят, что если там не куришь гашиш, не глотаешь опиум, тебя и за человека не считают. В Анатолии сейчас то же самое...
— Да что ты?
— Клянусь аллахом. Пусть вытекут мои глаза и не увидят больше солнца, если вру!
— Но раз ты своими глазами все видел, сам во всем убедился, то почему же помогал им?
— Кому помогал? Что вы говорите? — Рамиз-эфенди оглянулся, словно искал поддержки. — Это я-то помогал? Им? Не признаю! Врут все, кто так говорит. Врут все, кроме тебя! В Инеболу меня два дня держали под арестом, потому что я за нашего падишаха. Аллах мой, что со мной случилось! Кто сказал эту ложь? Нет, рейс паша, эту ложь я не признаю. Кто так говорит, пусть придет сюда и скажет мне прямо в лицо.
Секретарь суда что-то тихо сказал председателю.
— Ну-ка зачитай,— сказал председатель. Секретарь взял показания жителей нескольких кварталов. Старосты, имамы, старики, живущие в районе от Джеррахпаши до Этйемеза, выступали в защиту Рамиза-эфенди. Правда, в детстве он был сорванцом, но и тогда помогал младшим, почитал старших. Во время пожаров оказывал помощь, помог отстоять от огня несколько особняков пашей. Как-то чуть сам не сгорел. На войне был хорошим солдатом, в квартале жил со всеми дружно, с анатолийскими бандитами не связан. Однажды во время спора в кофейне он закатил пощечину офицеру, которого подозревали в том, что он сторонник Национальной армии. За государство, за народ, за веру он отдал своего старшего брата и теперь содержит детей погибшего, мальчика и девочку.'. Сироты опечалены, словно ягнята, у которых умерла мать.
Председатель повернулся к прокурору и спросил:
— Ваше мнение? Прокурор встал.
— Все ясно. Кямиль-бей берет вину на себя. Жертвует собой, спасая своих соучастников. Причастность к этому делу женщины, по имени Недиме-ханым, установить не удалось. Не доказано, что она ездила на остров. Отсутствуют и улики, подтверждающие ее участие в погрузке боеприпасов на пароход «Арарат»., Ясно также, что кто-то воспользовался доверчивостью Рамиза-эфенди. Я прошу
оправдать его, ибо контрабандная деятельность, которая вскрылась на суде, к данному делу отношения не имеет. Что касается Кямиль-бея...
Председатель спросил у Рамиза:
— Ну? Понял? Понял, что сказал господин прокурор?
— Как же не понять! Да здравствует мой падишах!
— Замолчи! Чтоб ты провалился!
— Не замолчу! Тысяча лет живи мой падишах со своим государством, со своим народом! — Рамиз вытер рукавом пиджака глаза. — Теперь я пойду домой? С голоду, должно быть, померли сироты!.. Дети брата... С голоду...— Он повернулся к солдату, стоявшему за его спиной. — Слышал, земляк? Нас отпускают. — Обеими руками он помахал судьям.— Да будет аллах доволен вами! Чтоб аллах всем вам...
— Садись, шут! Больше не путайся в грязные дела! — Спасибо тебе.
— Кямиль-бей, хотите что-нибудь сказать в свое оправдание?
— Я не знал, что в ящике были бумаги, и полагал, что на пароходе «Арарат» отправлены медикаменты.
— Хорошо! Военный трибунал учтет ваше заявление. Вывести подсудимых!
Конвоиры вывели обвиняемых в коридор. Рамиз-эфенди принялся изливать свою радость солдату:
— Разве, братец, я не говорил, что оправдают? Видишь, над нами есть аллах! Аллах помогает правым. Меня вскормила мать честным молоком. Ты не смотри, что я много болтаю. На сердце у меня плохого нет. Теперь отпустят?
— Не знаю.
— Пусть они меня сейчас же отпустят! Я должен семью кормить. Мы бедные люди. У нас если не поработаешь, то не поешь. — Он подмигнул Кямиль-бею. — Я знаю, бей-баба, и тебя отпустят.
Кямиль-бей печально посмотрел на него. Их снова вызвали в зал. Председатель задал Рамизу еще один вопрос:
— Слушай, Рамиз, говори правду! Вот уже месяц вы сидите вместе в камере. Кямиль-бей не говорил тебе о женщине, по имени Недиме?.. Ты не бойся... Не робей!
Рамиз-эфенди сделал вид, что серьезно задумался над этим вопросом.
— Нет, —сказал он наконец, — ни о какой женщине он не говорил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36