Отсутствуют только улики. Нам нужна эта женщина, дорогой. Мы должны разоблачить женщину, по имени Недиме. Она или очень хитра или ей помогают случайности. В пароходном агентстве утверждают, что ее не видели. Два известных врача показали, что этой ночью они были у нее дома. Только вы один знаете правду.
— Что я знаю? Я должен выдать вам Недиме-ханым?
— Вам никого Не надо выдавать. Мы и так все знаем. Вы впутались в это дело случайно, вы всего-навсего свидетель.
— Нет. Я вне свидетель.
— Не начинать же нам все сначала. Бесполезное самопожертвование. Оно не спасет Недиме-ханым... Подумайте лучше о вашей жене, ребенке, о своем будущем. Мы установили, что вы находитесь в бедственном материальном
положении.
— Причем тут мое материальное положение?.. Вы, бей-эфендим, доказали мне страшную вещь... Никогда мне и в голову не приходило, что я подлец.
— Что вы?.. Что с вами?
— Ничего... Оказывается, я просто негодяй!.. Как легко принял я должность первого секретаря посольства в Риме! Разве наше государство может иметь в Риме посольство? Должно быть, вы не знаете, на какой постели провел вчера ночь этот первый секретарь и будущий блестящий посол? Как комично, что после ночи, проведенной в такой камере и на такой постели, я принял ваше предложение. Нечего сказать, забавный разговор! Простите, что побеспокоил вас. Мы кончили?
— Да не торопитесь, дорогой! Садитесь... Выкурите еще сигарету...— Элегантный и красивый офицер произнес эти слова взволнованно, как неопытный ловелас, умоляющий женщину, которая уже согласилась было уступить, а затем вдруг закапризничала. Он снова подвинул Кямиль-бею серебряный портсигар.— Извольте... Закурите, бей-эфендим... Еще два слова.
— Хватит, я все знаю. Теперь вы будете пугать меня Чертовым островом? Об этом вчера уже говорил капитан-бей. Мы не дети, эфендим. Я знаю, что нахожусь в руках странных патриотов, преследующих тех, кто сражается с врагами, оккупировавшими родину.
— Вы же не можете спасти эту женщину...
— Какое страшное слово... Как мне вам объяснить, что если я и не могу спасти беременную женщину, то все же не желаю стать первым секретарем посольства, погубив ее. С вашего разрешения, эфендим...
— Минутку... Его превосходительство будет огорчен...
за вас...
— Огорчен? Прошу передать ему мою благодарность.
— Подумайте до завтра.
— Сколько бы я ни думал, мне не забыть этого оскорбления. Как это вы догадались, что я подлец? Поздравляю вас.
— Что вы выдумываете? Мы хотим вам добра.
— Благодарю вас за такое гнусное добро!—• Кямиль-бей побелел от гнева. Он встал, поклонился и направился к двери.
— Стойте!—остановил его грубый, недовольный голос. Бурханеттин-бей прекратил игру.— Куда? Забыли, что вы арестованы? Ждите, пока придут конвоиры.
Кямиль-бей спокойно вернулся. У него мелькнула мысль, что, может быть, на самом деле грубо так уйти от человека, желающего ему добра. Но нет, слава аллаху, все только ложь и обман... Опять ловушка! Везде борьба! Два враждебных мира! Два враждебных лагеря!
— Благодарю вас за то, что вы напомнили мне о моем положении.
Майор величественно приказал прибежавшему на звонок солдату:
— Увести!
Эта величественность рассмешила Кямиль-бея.
Итак, предательство, совершаемое сыном паши, облаченным в форму майора генерального штаба, ничем не отличается от подлости Ниязи-зфенди. Только хитрости у него больше, вот и все...
Впервые за все эти дни одиночество в грязной камере показалось Кямиль-бею не таким страшным. На душе у него было светло и радостно, словно он совершил большое, хорошее дело. Он думал: «Я начинаю познавать людей. Теперь я разгадаю и пойму любого». Ловушки и западни, которых он так боялся, уже казались ему пустяком. Все это маскарад... Скоро он снимет свой театральный костюм и снова станет самим собой...
Неужели в результате многочисленных поражений Османской империи все ее офицеры стали такими? Ведь он видел, как злился майор Бурханеттин-бей, но злился не на врагов родины, а на одного из ее защитников!
Кямиль-бей грустно улыбнулся и потер руки. Но вдруг его лицо омрачилось. Они, конечно, арестуют Недиме-ха-ным. И будут расставлять ей такие же ловушки. Они скажут: «Ахмет, Рамиз, Кямиль — все сознались. Напрасно
вы отрицаете». Может быть, постараются разжалобить ее доброе сердце. Если ей скажут, что из-за нее погибнут три семьи, эта отважная женщина без колебаний примет всю вину на себя.
Во что бы то ни стало надо ей сообщить, что против «ее нет никаких улик и никто ради нее не жертвует собой. Она должна знать, что Ахмет повесился, что Рамиз-эфенди ловко обманывает следователей, а главное, надо ее предупредить, что Ниязи предатель. От сознания своего бессилия Кямиль-бей заметался по камере, сжав кулаки. Потом, не зная, что делать, стал стучать в дверь и отчаянно кричать:
— Ибрагим-эфенди! Ибрагим-эфенди!
Но звук собственного голоса испугал его, и он умолк, настороженно прислушиваясь. «Дурень, на что тебе Ибрагим? Хвала аллаху, никто не услышал. Хвала аллаху...»
Он сел на постель, ему вдруг захотелось пить. Вот и причина поднятого им шума.
— А ее все-таки арестуют... Если на стук придет Ибрагим, я попрошу принести воды... А что, если арестуют... А что, если она подумает, что ее арестовали из-за моих показаний... Я скажу ей, что никого не предал... Только скажу, даже клясться не стану... Если по глазам увижу, что она мне не верит, покончу с собой...
Ему всегда казалось нелепостью смывать позор смертью. Он помнил, как кому-то долго доказывал, что смерть ничего не решает. Оказывается, в некоторых случаях она все же кое-что может решить. Конечно, если нет другого выхода...
Раздались шаги, и он прислушался. Позвать Ибрагима или нет? Звук шагов прекратился, щелкнул замок, показалось круглое улыбающееся лицо Ибрагима. Взяв что-то из-за двери, он сказал:
— Я тебе огонь принес, бейим. Растопил мангал.
— Спасибо.
— Еще и газету купил, изволь.
— Благодарю.
Кямиль-бею сразу же бросился в глаза заголовок «Преступление в Аксарае». Еще немного, и он, забыв обо всем, схватил бы газету.
— Знаешь ты господина майора, бейим?
Не понимая вопроса, Кямиль-бей с недоумением посмотрел на Ибрагима:
— Майора?—он хотел сказать «нет», но спохватился.— Как не знать? Знаю и майора, и пашу...
— Вот как!.. Писарь что-то говорил, но я не поверил, думал, что врет. Тебя хотят назначить на высокую должность, а ты, говорят, отказался?
— Да, это верно.
— Почему же?
— Командиром полка назначают,— улыбнзгвшись, ответил Кямиль-бей.
— Ну?
— А я ответил, что меньше, чем на командира дивизии не согласен.
— А разве ты офицер, бейим?
— Ну и глупец! Ты что же до сих пор не догадался? Я полковник! Полковник!
— Что вы? О аллах! Если я в чем виноват, бейим, не прогневайтесь. Мы крестьяне... Ведь я простой солдат.
— Да что ты. Какая твоя вина! Ты и так для меня все делаешь.
— О аллах!—Ибрагим встал навытяжку. — Вас по этой причине арестовали?
— Да... Из-за того, что не принимаю должность...
— Примите, бейим... Вы пока примите, а потом что-нибудь придумаете.
— Нельзя. На войне я был командиром дивизии. Что подумают люди, если вдруг стану командовать полком?
— Это тоже верно... Как говорят: «Слезай с коня, садись на осла». А почему же они не дают вам дивизии? Разве они найдут лучше вас?
— Их тоже винить нельзя. Бурханеттин-бей меня любит. Мы с ним школьные товарищи, дальние родственники. Но ведь армия распалась, а генералов много. Как же они могут дать мне дивизию?
— Что же теперь будет?
— Не волнуйся, они найдут выход.
— А сделают вас, бейим, командиром дивизии?
— Безусловно.
— Тогда пока не соглашайтесь, отказывайтесь.
— Буду отказываться. А ты вот что скажи, Ибрагим. Поедешь со мной, когда меня назначат командиром дивизии? Я тебя возьму к себе ординарцем, станешь сержантом.
— А куда мы поедем?
— В Гейве.
— Это где же? В Румелии?
— Какая там Румелия, дурень! Оттуда до вашего Чан-кыры рукой подать... Разве не слышал? Между ними только Болу. Болу — Анкара — Чанкыры...
— Тогда... Тогда поеду!—Ибрагим задумался.— Но я ведь не сержант?
— Это дело мое. Если согласен, то уже теперь можешь готовить сержантские нашивки.
— Спасибо, бейим! Пусть аллах будет доволен тобой. Даже наш лысый Муртаза и тот стал онбаши . А я здесь засох. Спасибо...
— Но пусть этот разговор, Ибрагим, останется между нами. Об этом никто ничего не должен знать.
— Неужели я не понимаю? Разве можно об этом говорить? И мы, бейим, научились сохранять тайну... Деревья заговорят, а я нет.
— Молодец!
— Командиром полка тоже неплохо, бейим. Но это ваше дело, я только говорю, потому что командовать полком все же лучше, чем сидеть здесь... Что еще прикажете?
Кямиль-бей с трудом сдержал себя, чтобы сразу же не приступить к исполнению плана, зародившегося во время этого разговора. Но поспешность могла вызвать подозрение у Ибрагима. Сделав вид, что не расслышал вопроса, он развернул газету и стал читать.
«Преступление в Аксарае. Преступник, убивший своего товарища из-за десяти курушей, еще не арестован... Предполагают, что в деле замешана женщина».
Как только Ибрагим вышел, Кямиль-бей отложил газету. Он больше не сомневался в том, что стал практичным человеком. Ведь сумел же он наладить отношения с различными людьми, использовать их для своего дела. Если его ложь не раскроется, Ибрагим сделает для него все, что ему будет нужно. А если ложь раскроется... Ну что ж, он ничего не теряет...
«Молодец Кямиль!» — мысленно похвалил он себя и с иронией подумал: «А чем бы теперь занимался первый секретарь посольства в Риме?»
Наш посол в Мадриде Рыфкы-бей — дай аллах ему здоровья— был странным человеком. Он коллекционировал мундштуки и собрал их около четырех тысяч, хотя сам не курил.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Последние сомнения солдата Ибрагима в том, что Кя-миль-бей — сын паши, рассеялись. Это не ложь. Так утверждал писарь, а писарь слышал, как Бурханеттин-бей сказал: «Если человек глуп, ему не поможет и то, что он сын паши. Напрасно только губит себя».
Солдат Ибрагим уже два года служил в тюрьме надзирателем. За это время он перевидал много обвиняемых, узнал о таких нелепых обвинениях, что нисколько не удивился аресту человека только за то, что тот отказался от должности командира полка. Да что там командира полка! Если верить писарю, Кямиль-бею предлагали гораздо более высокую должность.
«Откуда тебе знать? Может быть, человек не принимает даже должности главнокомандующего. Молодец, ей-богу! Настоящий мужчина!»
Крестьянин Ибрагим считал, что горожане бывают героями в двух случаях. Во-первых, если они не придают никакого значения жалованью, и, во-вторых, если под пыткой осыпают грязной бранью мать и жену сержанта Аб-дульвахаба. Он на всю жизнь запомнил изречения сельского ходжи Хатиба: «Турок теряется, когда перестает получать жалованье. Его может исправить только дубинка». Хорошо, если Кямиль-бей не обращает внимания на жалованье. Такие всегда доверяют свой кошелек ординарцу. Но ты, Ибрагим, будешь тратить его деньги по совести! Ведь он никогда не требует сдачи. Должно быть, его отец в свое время нажил достаточно. Разве израсходуешь все?
Единственное, что смущало Ибрагима и чего он никак не мог понять,— это знакомство такого знатного человека с каким-то шутом, как он называл Рамиз-бея. Три дня тому назад Кямиль-бей попросил его устроить ему свидание с Рамиз-беем. Он сказал, что хочет кое-что сообщить домой. А из дому якобы пойдут к падишаху и добьют-
ся для него должности командира дивизии... «А что, если мне пойти самому,— думал Ибрагим,— в свободный день? Нет, нельзя. Рамиз-эфенди старше моего отца, ему лучше знать, что говорить. Но почему же его арестовали?» Ибрагим раздумывал над просьбой Кямиль-бея три дня и наконец решился. Рано утром он вбежал в камеру.
— Быстрей, бейим! — тихо сказал он.
— Что случилось?
— Он вышел по нужде.
— Кто?
— Ну, этот, черноглазый шут... Черный...
— Рамиз-эфенди?
— Уж этого я не знаю... Быстрее... Говорите, что хотите...
Кямиль-бей схватил мыло.
— Спасибо... Спасибо...— благодарил он Ибрагима, ища салфетку, которой пользовался вместо полотенца.
— Возьмите кувшин,— поучал его Ибрагим.— Остановитесь у крана и делайте вид, что моете руки. Если кто появится, я начну кашлять. Сержант Абдульвахаб чуть не выбил глаза этому бедняге. Так его обработал, просто ужас!
«Так обработал! Просто ужас! Так обработал!»—слова эти сверлили мозг Кямиль-бея, пока он шел до уборной. Он шел на свидание с человеком, перенесшим пытку. Кямиль-бею было стыдно, что его не пытали.
Первое, что ему бросилось в глаза, были белая фланелевая рубашка с двумя заплатками и торчащие худые плечи. Умывающийся человек издавал странные, свистящие звуки. Казалось, что его била дрожь. Деревянные башмаки на его ногах почти развалились.
— Да пошлет тебе аллах здоровья! Рамиз-эфенди поднял голову и со свистом выдохнул
воздух. Левый глаз у него заплыл огромным синяком. Темное худое лицо стало похоже на морду одноглазого щенка.
— Мне надо вам кое-что сказать. Звуки прекратились.
— Но я боюсь, что...
Черный глаз Рамиза был полон злобы. Он тяжело дышал.
— Я не о себе, а о Недиме-ханым. Опять стало тихо.
— Она женщина, ее легче запугать. Как и вам, ей могут налгать, что я все рассказал. Необходимо передать, что я ничего не говорил, братец.
Кямиль-бей подождал ответа. Он не мог понять, верит Рамиз-эфенди или нет. Ему, казалось, легче умереть, чем вести этот разговор.
— Рамиз-бей, есть человек по имени Ниязи-эфенди,—-шептал Кямиль-бей.— Вы его знаете? Он выдал нас всех. Нужно сообщить об этом Недиме-ханым. Я не могу этого сделать. Может быть, вы найдете какой-нибудь способ... Пусть она остерегается Ниязи. Недиме-ханым верит ему больше, чем кому бы то ни было. Нужно передать об этом и Ихсан-бею в тюрьму. Мы должны сообщить всем, кому только можем. Ниязи — предатель. Он намеревался ограбить нас в деле с пароходом «Арарат». Не сумев этого сделать, он решил отомстить. Нужно передать товарищам, что Ахмет повесился. Против Недиме-ханым пока улик нет.
Ибрагим приоткрыл дверь и тихонько сказал:
— Скорее!
Рамиз-эфенди молча вышел. Он ушел, даже не смыв с рук мыла.
Кямиль-бей не знал, понял ли его Рамиз. Разве такого свидания добивался он у Ибрагима? Почему Рамиз так странно себя вел? Верил же Кямиль-бей этому незнакомому человеку. Разве люди неспособны определять по глазам, по лицу, кто враг, а кто друг? Ведь достаточно было Кя-миль-бею взглянуть на Рамиза, чтобы поверить ему. Человек не может ошибаться. «Не может? А как же ты, дурень, ошибся в Ниязи?»
Оправдывая поведение Рамиза-эфенди, Кямиль-бей немного успокоился. Он понимал, что еще новичок в этом деле, что ему еще многомз' надо научиться, познать то, что другие уже давно постигли. Сколько времени он упустил! Ведь не заключается же человеческая жизнь только в том, чтобы делать иллюстрации к Дон-Кихоту!
Кямиль-бей вернулся в камеру, не умывшись. Ибрагим закрыл дверь и спросил:
— Вы видели, бейим, его глаза? —- Видел.
— Он свалился от кулака Абдульвахаба. Сержант Абдульвахаб — араб. Этот черноглазый тоже говорит, как араб. Да так говорит, словно коран читает. Когда его
привели к Абдульвахабу, он сказал: «А не сообщить ли домой, чтобы старуха пришла?» Сержант сделал вид, что не расслышал. Думаете, не слышал? Все слышал, свинья! Такой уж у него характер. Будет бить, пока не заговоришь. А этот бедный шут еле успел повторить: «А не сообщить ли домой...», как получил удар в глаз. Я еще не видел человека, который устоял бы на ногах после удара Абдульвахаба. Шут тоже упал. Я думал, что он умер. Оказывается, живуч как кошка. Встал и что же он, по-вашему, сказал? «Отличный удар, эфендим!» Сержант еще больше обозлился. Двинул его в грудь, и грудная клетка загудела, как барабан. Черноглазый опять упал. И снова повторил те же слова... Так было не то семь, не то восемь раз. Абдульвахаб увидел, что не может заставить его замолчать, рассмеялся и сказал: «Пропади ты пропадом. Пусть тебя покарает аллах!» Что с вами, бейим? У вас слезы на глазах. Может, вам черноглазый что-нибудь неприятное сказал? Не верьте, врет.
— Просто у меня иногда слезятся глаза,— сказал Кямиль-бей.
— Передали ему, что хотели?
— Нет, не передал.
— Почему же?
— Оказывается, это не тот, кто мне нужен. Я обозна л» ся. Этого человека я не знаю.
— Что вам нужно из дому?
— Белье.
— Если ваше грязное, можно здесь постирать. За штуку два куруша... Постирают чисто.
— Благодарю, пока не нужно.
Кямиль-бей дал Ибрагиму еще лиру и велел кое-что купить. Теперь у него осталось четыре лиры.
Когда Ибрагим ушел, Кямиль-бей пожалел, что сказал, будто не знает Рамиза-эфенди. Он подумал: «Может быть, у него нет денег. Послать бы ему две лиры». Он не мог забыть слов: «Отличный удар, эфендим!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36