Как только ушла Татьяна Васильевна, пришла Кудашиха. Села на табуретку, пригорюнилась, завздыхала.
— Что-нибудь случилось? — спросил Кретов.
— Ото ж и оно, что случилось, дорогой ты наш постоялец. Не знаю, что и сказать,— Кудашиха ссутулилась, чуть ли лицом не в колени уткнулась.— Ночами не сплю, все из рук валится, сердце болит. Такое случилось, что не дай господь...
Кретов не стал ее торопить, чувствуя, что ей надо высказаться, выговориться, душу облегчить. Присел рядом, тоже пригорюнился: жалел Кудашиху, добрую старуху, на
которую опять свалилась какая-то беда, скорее всего, из-за Аверьянова и Татьяны, которые, наверное, опять не ладят, буйствуют и дерутся.
— Стала вчера печку подбеливать, так ведро с известкой перевернула,— продолжала Кудашиха.— Так задумалась, что ведро не заметила. Известка растеклась по всей хате — ой, горюшко ж ты мое! — стала я ее тряпкой собирать, да сердце закололо, еле до кровати доползла. Ладно, отдышалась маленько, опять за эту проклятую известку взялась. А тут прибегает соседка Лидка, говорит, что Ва-сюсику кто-то хвост отрубил, что сидит он у них в коров-пике, совсем сдыхает... Я ж к нему, я ж его домой, да хвост ему промывать марганцовкой, да лекарство ему в рот заливать, чтоб не околел совсем. И у кого только рука поднялась на безгласную животную?! Это ж какие изверги, какие бесчувственные люди! Отпоила его, отмыла. Вроде как в себя приходит. И что оно могло, то животное, сделать такого, чтоб хвост ему отрубить? Что?
— Бедный Васюсик,— проговорил Кретов.— А я-то думаю: куда оп запропал?
Кудашиха подбиралась к главному своему горю медленно, осторожно, словно боялась разбудить его. А горе оказалось вот какое: Аверьянов, женившийся на Татьяне и ставший ее зятем, потребовал, чтобы она, Кудашиха, продала свой дом и перешла жить к нему. «А то за детьми доглядать некому»,— сказал он Кудашихе. Но дело, как думалось Кудашихе, вовсе не в детях, не главным образом в детях — ведь она могла присматривать за ними, живя в своем доме, брать их из детского сада, из школы, варить им и стирать. Главное было в том, что Аверьянов вознамерился купить себе машину, а для этого ему нужны были деньги. Вот он и потребовал, чтобы Кудашиха продала свой дом, а деньги отдала ему на покупку машины.
— Только ж знаю я, что из этого получится,— предрекала себе еще более страшную беду Кудашиха.— Разругаются они, выгонит Аверьянов меня и Татьяну из своего дома, и останемся мы без крыши над головой, без денег, без всего, потому что старая я уже, ничего не заработаю. А что заработала — и дом, и что на сберкнижке лежит,— то все пустим на ветер, все!..
Кретов хотел сказать Кудашихе: «Так не продавайте свой дом», но вовремя спохватился: он не мог быть советчиком в этом деле по двум причинам. Если Кудашиха уже решила продать дом, то весь этот ее разговор — только предупреждение ему о том, что пора искать себе другую
квартиру. А если же она ищет в нем союзника против Аверьянова и найдет в нем такого союзника, а потом скажет об этом Аверьянову, дескать, квартирант не советует продавать дом, то Аверьянов начнет против него новую кляузную кампанию. Кретов воздержался от совета и только спросил:
— А что ж дочь ваша, Татьяна? Она тоже требует, чтоб вы продали дом?
— Тоже. Бо дура, бо не знает мужиков, бо ничему не научилась, бо соображения никакого нет,— запричитала Кудашиха.
— Потом скажете, когда найдете покупателя,— попросил Кретов.— Я, конечно, освобожу времянку по первому вашему требованию.
— Ага,— обрадовалась, как показалось Кретову, Кудашиха его словам.— Большое вам спасибо!
Белов появился в Широком только на следующий день, да и то лишь под вечер. Прикатил на райкомовской машине, не один, а с целой свитой сопровождающих. Кретов узнал об этом от Куликова, директорского шофера, которого тот прислал к нему с этим, как сказал сам Куликов, «специальным донесением».
— Но вас в контору не просят,— закончил свое «донесение» Куликов.
— А кого просят? — поинтересовался Кретов.
— А вот,— показал Куликов Кретову бумажку,— целый список. Всех должен немедленно доставить и, как говорится, чтоб все были в полном ажуре: в костюмчиках, при галстуках и не пахли.
— Не пахли? Чем не пахли? — не понял Кретов.
— А этим самым, против чего мы с новой силой боремся,— объяснил Куликов.— Вам товарищ директор велел сидеть дома и ждать новых донесений.
— Будет исполнено,— подстроившись под Куликова, ответил Кретов.— Привет товарищу директору.
Во второй раз Куликов появился часа через три, когда уже стемнело. Посигналил у ворот, помигал фарами, вызывая из времянки Кретова: сам поленился зайти.
— Все,— сказал он Кретову, не выходя из машины,— уехала честная компания. Товарищ директор приказал вам отдыхать. Новая встреча назначена на завтра. Все. Как говорили в одном кино, буонес ночес, синьор капитан!
Кретову, конечно, было любопытно узнать, какой разговор состоялся в совхозной конторе между Беловым и Махо-
вым, по он давно привык смирять свое любопытство и не торопить события. Поэтому Куликова он ни о чем спрашивать не стал, к Махову решил не ходить, тем более что тот передал ему через Куликова «приказ» отдыхать и, стало быть, не пожелал с ним встретиться, и вообще решил по возможности больше не вмешиваться в это дело, чтобы не помешать Белову разобраться во всем объективно и самому. К тому же вечер выдался удачным, в том смысле, что ему хорошо работалось, хорошо писалось, а это тоже было, по крайней мере для него, немаловажным делом.
Кретов возвратился во времянку и сразу же сел к столу. Не поднимался до двух ночи, стучал на машинке. Сидел бы, наверное, и дольше, но пришла Кудашиха, вся в слезах, трясущаяся, с синяком под глазом.
— Зятек наградил,— сказала она про синяк,— буйствовал, деньги требовал. А где я возьму те деньги, если покупателя нет? С книжки все деньги сняла, так ему мало. «Запорожца» покупать не хочет, ему дорогую машину давай...
— Где он? — спросил Кретов, полагая, что «зятек» все еще здесь, в доме Кудашихи, и забыв о том, что уже поздно.— Я ему сейчас кое-что разъясню!
— Дома он,— остановила Кретова Кудашиха.— Спит уже, назюзюкамшись. В гостях я была, у Таньки ж день рождения.
— Жаль. Но вот что надо сделать: немедленно напишите заявление в партком, Кошелеву...
— Что вы, что вы?! — замахала на Кретова руками, не дав ему договорить, Кудашиха.— Тогда он точно всех нас со свету сживет. И Таньку бросит, и дом наш спалит... Он так и сказал мне: «Не продашь дом — спалю!» И спалит. Продам я, продам... Расклею кругом объявления и продам. Это ж и пришла до вас, чтоб вы мне эти объявления напечатали на машинке, бо писать долго и грамотно я не умею.
— Зря вы боитесь Аверьянова,— сказал Кретов.— Запугал он вас. А кто он такой? Пьяница и домашний буян, распустил руки. С такими, как он, партия теперь быстро справляется, быстро ставит их на место. Я, конечно, мог бы и сам, есть у меня такое право, потому что коммунист. Но все же я в вашем селе человек посторонний, временный, да и жалобу на меня ваш Аверьянов писал, люди подумают, что я мщу ему за это. Хоть и петух я, как говорится, да на чужом подворье, кукарекать неудобно. А вам следовало бы его приструнить. Да и Татьяне тоже, ведь она все понимает.
— Понимает,— согласилась Кудашиха.— Как не понимать? А ради детей терпит. Кто ж им отцом будет?
— Так ведь не в тюрьму же его посадят! Вы о чем говорите?
— На работе он хороший, а дома плохой. Но если его из партии исключат, он и на работе станет плохой, всякую ответственность потеряет, совсем сопьется. А так — хороший на работе, опасается безобразничать. Только дома плохой. Но, может, еще образумится.
— Ладно,— сказал Кретов, видя, что Кудашиху ему не переубедить.— Давайте печатать ваше объявление.
Куликов просигналил ему в восьмом часу.
— Что? — спросил Кретов с порога.— Приехали снова?
— Приехали. Но вас опять не просят,— ответил Куликов.
— И очень хорошо, что не просят,— сказал Кретов.— Как говорили в одном кино, бон вояж, мсье Куликов!
Через час прикатил на велосипеде старик Климов, широ-ковский почтальон, привез Кретову письмо от Федора Кисло-ва, его старинного московского приятеля.
— Редко пишут вам,— пожурил Кретова Климов.— Другим писателям письма приносят мешками.
— Это кому же, например, какому писателю? — поинтересовался Кретов.
— Показывали одного по телевизору. Пришел почтальон и вывалил ему на стол целый мешок писем. Раз ты писатель, то тебе должны писать. Правильно я говорю?
— Может быть, и правильно,— не стал спорить Кретов, так как не хотел затягивать разговор с Климовым: не терпелось прочесть письмо от Феди. Но старик Климов не торопился уходить. Сел у двери на скамейку, расчесал гребенкой бороду, спросил:
— Корреспондент, который к нам нынче приехал из Москвы, не ваш приятель?
— Нет,— ответил Кретов. Белов, действительно, не был ему приятелем. Они и не виделись никогда друг с другом. Переписывались, разговаривали по телефону, но и переписка, и разговоры были всегда только деловыми. Правда, за многие годы привыкли друг к другу, обращались на ты, без всяких церемоний, оба выражали желание когда-нибудь встретиться, но дороги их все не пересекались, да они и не прилагали к этому особых усилий.
— А все широкое говорит, что вы приятели, что этот корреспондент приехал по вашему вызову, чтоб выручить из беды нашего директора,— сказал Климов.— До чего ж народ горазд выдумывать. Одно только смущает: ведь ежели
бы вы были приятелями, то встретились бы. Но не встречаетесь. Это всех озадачило. Правда, тонкие знатоки всяких дел высказываются в том смысле, что вам нельзя встречаться, иначе это повлияет на что-то там, у корреспондента статью не примут, скажут, что с чужого голоса написал, что выручает приятеля своего приятеля, поскольку Махов, значит, вам приятель, а вы приятель этого корреспондента.
— Кто же среди широковцев этот тонкий знаток всяких дел? — спросил Кретов.
— Да уж есть такие, которые телевизор смотрят с утра до ночи. Как раз, говорят, недавно кино было к этому случаю подходящее. Там все на этот счет было разъяснено. Так что если у корреспондента есть приятельские отношения с лицом, которое он защищает, а еще хуже — любовь или там случайная любовная связь, то стоит об этом лишь сообщить в газету, и этому корреспонденту вместе с его статьей — крышка. Такое, говорят, было кино. Я не видел, но люди говорят.— Старик Климов снова расчесал гребенкой бороду и неторопливо продолжал.— А у нашего главного экономиста Лукьянова Григория Григорьевича, которому вы дали удачное прозвище Двуротый...
— Я дал прозвище?
— А кто ж еще? Вы и дали. Все это знают. И сам Лукьянов Григорий Григорьевич знает. Удачное прозвище,— посмеиваясь, похвалил Кретова Климов,— сразу же к нему пристало, хотя не всякое прозвище пристает. Вот, например, мне давали разные прозвища — и Хромой, и Харитоша, и Бакебон, и Два-Колеса,— но ни одно из них не удержалось, не прилипло. Дольше всего, правда, называли меня Хари-тошей, потому что еще до войны кино такое было, в котором почтальона звали Харитошей. Он тоже, как и я, на велосипеде почту развозил. Харитоша — аккуратный почтальон... Давно это было, в мои молодые годы.
— А Бакебоном за что вас называли? — спросил Кретов.
— Говорят, мудрец такой был — Бакебон. И поскольку я тоже мудрец,— засмеялся Климов,— то вот меня и величали Бакебоном. Но тоже потом забыли. Или я поглупел. А Лукьянову вы дали прозвище вечное,— не потерял нить разговора старик,— потому как он Двуротый и по натуре, и по фигуре. И вот у этого Двуротого, как и у вас, тоже есть свой приятель в газете, но не в московской, потому что до Москвы ему далеко, а в местной. И этот приятель точно объяснил Двурогому, что приятельские отношения в газетном деле — страшный прокол. Так и сказал: страшный п р о к о л! — Климов встал, растирая рукой поясницу,
и спросил: — Фамилия Додонов вам известна? Вы не отвечайте, поскольку не до конца доверяете мне,— с явной обидой в голосе проговорил он.— Мне без надобности. Но тут есть для вас некоторый намек.— Сильно прихрамывая и продолжая растирать поясницу, Климов направился к своему дряхлому велосипеду, который стоял у калитки.
— Спасибо,— сказал ему вслед Кретов. Старик обернулся.
— За письмо спасибо. Я очень ждал его.
Федя Кислов был в своем репертуаре: бранился, издевался, пророчествовал. Бранился на издателей, издевался над тупоумием своих рецензентов, пророчествовал гибель всей русской литературе, судьба которой поставлена в зависимость от таких издателей и таких рецензентов. И жаловался на свою судьбу: «Я тут отовсюду уволился,— писал он,— сижу без всяких заработков, удрал от жены,— от какой именно жены он удрал, Кретов не мог сообразить,— короче: хочу к тебе, в твой благословенный совхоз. Ты подыщи там для меня какую-нибудь работенку, хоть черную, хоть белую, чтоб она меня могла прокормить месяца два-три, и я к тебе примчусь, напишем что-нибудь вместе или порознь, что не имеет никакого значения, поскольку главное для меня — пожить рядом с тобой, старый черт, и погреться на твоем крымском солнышке. Жду ответа, как соловей лета! Ф е д я».
Прочтя письмо, Кретов подумал, что, конечно, же, было бы здорово пожить вместе с Федей, что надо обязательно поговорить с Маховым о какой-нибудь подходящей для Феди работе и подумать о новом жилье для себя и для Феди, раз уж Кудашиха решила продать свой дом вместе с времянкой — в объявлении о продаже дома он так и напечатал по просьбе Кудашихи: «Продается дом с хорошей времянкой, имеется водопровод, погреб, привозной газ, фруктовые деревья на приусадебном участке площадью...» и так далее. И еще он подумал, что до приезда Феди надо обязательно написать Верочке и спросить ее, получила ли она его предыдущее письмо, в котором он предложил ей руку и сердце, и приедет ли она к нему. Ведь может случиться так, что она все-таки приедет, и тогда ему придется подумать о более просторном жилье — для себя, для Верочки и для Феди Кислова. Какое это было бы счастье!..
Кретов, однако, не дал себе размечтаться, потому что надо было подумать и о другом: о предупреждении, которое принес старик Климов, о возможном намерении Додонова
с помощью Лукьянова упредить появление статьи Белова в газете подлой клеветой на него, может быть, анонимной. Кретов даже представил себе, как может выглядеть эта клевета: «Дорогая редакция! У нашего директора совхоза Махова есть дружок Кретов, который называет себя писателем, но на самом деле является тунеядцем и собутыльником Махова, потому что знаком с ним еще с детства. Этот же самый Кретов имеет какое-то непонятное влияние на вашего корреспондента товарища Белова, которого вызвал в наш совхоз, чтобы тот защитил от справедливой критики директора Махова...» Подобные письма приходили не раз и в редакцию газеты, в которой раньше работал Кретов. Пока такие письма проверялись, материалы, вызвавшие их появление, в газету не шли, утрачивалась их актуальность, пропадало драгоценное время. Клевета на журналиста — прием проверенный, не раз показанный в кино, простой и всем доступный. Тем более Додонову.
Кретов решил, что надо предупредить Белова. Но спешить с этим делом не стал, надеясь, что Белов все же навестит его.
Белов пришел под вечер. Кретов сидел на скамейке возле времянки, держа на коленях бесхвостого Васюсика — обрубок его хвоста был тщательно забинтован Кудашихой,— чесал Васюсика за ухом, говорил ему, ослабевшему и тихому, всякие назидательные слова о том, что нельзя шастать по соседским погребам и кухням, что лучше сидеть дома и довольствоваться тем, что дает Кудашиха. Васюсик безропотно слушал, хотя то и дело поглядывал на тополь, в листьях которого копошились и шумели воробьиные выводки. И едва Кретов перестал его почесывать — потому что к калитке подошел незнакомый человек в посверкивающих на солнце очках,— Васюсик соскочил с колен Кретова и направился к тополю, вихляя отощавшим задом.
— Вы Кретов? — спросил незнакомец.
— Я Кретов. А вы Белов? — в свою очередь спросил Кретов.
— Белов. Можно войти?
— Входите.
Белов был басовит, коренаст, но вопреки ожиданиям Кретова вовсе не блондин — тут, очевидно, фамилия Белов ввела Кретова в заблуждение,— а смуглый брюнет, правда, уже с проседью.
— Так где твое жилье, старина? — сразу же перейдя на ты, спросил Белов.— Почему Махов не хотел меня отпускать к тебе?
— А вот,— ответил Кретов, указывая на времянку.— Нормальное жилье. Для анахорета, конечно,
— Можно войти?
— Конечно.
Они вошли во времянку. Белов повертел головой, оглядывая ее, сказал, улыбнувшись:
— Ты прав: нормальное жилье. Для анахорета, конечно. Они оба засмеялись.
— Присядешь? — спросил Кретов.
— Разумеется.
Поговорили о будущем романе Кретова — Кретов главным образом отвечал на вопросы Белова,— о житейских делах и планах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42