– В таком случае, как мне ни жаль, я не вижу, что можно предпринять в этой ситуации.
Девушка поднялась.
– Я и не думала, что можно будет что-нибудь предпринять, но решила, что вам лучше знать об этом.
– Спасибо, – ответил он, не испытывая при этом особой благодарности.
После того как Белинда вышла, он просидел еще несколько минут в задумчивости, а затем взял в руки заключение о вскрытии Никки Экснер.
Переступив через порог кафе, Айзенменгер сразу почувствовал, как включилась его иммунная система и в лимфатических узлах запустилась защитная реакция.
Зал был шикарен, просторен и наполовину пуст, интерьер выдержан в безупречном стиле, изгонявшем всякие чувства. Официанты, разумеется, будут обслуживать неумело и спустя рукава, но зато выглядеть как на рекламном плакате. Блюда будут смотреться так же безупречно, напоминая собой изящные букеты из засушенных цветов, мало чем отличаясь от них по вкусу; напитки окажутся страшно дорогими и будут поданы в массивных угловатых стаканах, которые сами напрашиваются на то, чтобы их уронили.
Елены Флеминг еще не было – он пришел на десять минут раньше назначенного времени, но совсем не потому (по крайней мере, так он сам себя уверял), что ожидал от этой встречи чего-то особенного. С видом завсегдатая он занял столик у дальней стены зала.
В конце концов к нему подошла официантка, вручила до нелепости огромное меню и спросила, чего он желает. По ее тону было ясно: что бы он ни заказал, это не улучшит его безнадежно скверного вкуса и стиля. Он попросил бутылку пива с восточноевропейским названием – только потому, что пиво подавалось исключительно в бутылках и все сорта имели восточноевропейские названия. От еды он отказался, на что официантка приподняла одну бровь и, проворчав что-то, удалилась, чуть не вырвав меню у него из рук, – очевидно, именно такие, как он, постоянно похищали эти роскошные издания.
Разумеется, музыкальный фон тоже присутствовал. Сначала отзвучал Сибелиус, затем Делиус, что заставило Айзенменгера несколько изменить свое первоначальное мнение о кафе. Появилось пиво, и даже в сопровождении салфетки, но без стакана. Доктор мысленно выругал себя за то, что не догадался заказать стакан отдельно.
Дебюсси сменил Делиуса как раз в тот момент, когда минутная стрелка показывала строго вниз, а часовая застыла посредине между шестью и семью часами. Зал начал заполняться людьми, способными на любого нагнать тоску даже в самый солнечный день, не говоря уже обо всех остальных. Людьми, у которых дела обстояли благополучно, которые улыбались и шутили, поскольку им было ровным счетом плевать на всех и все. Они являлись хозяевами жизни, потому что в каком-то смысле – трудноопределимом, но очень важном – были оторваны от нее. Им не приходилось постоянно сталкиваться со смертями и болезнями.
Дебюсси откланялся, и его место занял Моцарт. Айзенменгер начал подозревать, что его дама не собирается приходить на свидание. Пиво заканчивалось, да и ягодицы доктора уже нашептывали своему хозяину, что в обивке мебели стиль тоже победил все остальное.
Увидев Елену Флеминг через окно, он почувствовал приятное возбуждение, которое объяснил себе тем, что у него наконец-то появилась возможность подняться со стула. Но если так, то почему его настроение сразу ухудшилось при виде Джонсона, деловито шагавшего рядом с ней?
Его-то каким ветром сюда занесло? Представители защиты не водят компанию с полицейскими, какими бы замечательными они ни были.
В дверях Елена остановилась, оглядываясь, и заметила его, когда он встал. Они с Джонсоном направились к нему.
– Я привела с собой вашего друга, – обратилась она к Айзенменгеру с улыбкой. Что именно означала ее улыбка, он затруднился бы сказать.
– Джонсон? Вот уж не ожидал.
Чуть поколебавшись, Джонсон ответил ровным тоном:
– Просто решил выпить со знакомым, ничего больше. Голос его звучал чуть неестественно, как будто он произносил реплику из разыгрываемой пьесы.
Они сели, и тут произошло чудо в виде мгновенного появления официантки, с которой Елена вступила в оживленную беседу столь непринужденно, словно наконец попала в отведенную ей экологическую нишу. Официантка тоже сразу почувствовала, что появился свой клиент. Она выслушала заказ с почтительным видом, который начисто отсутствовал в ее обращении с Айзенменгером. Из напитков Елена выбрала вино, и Джонсона, к удивлению Айзенменгера, это, кажется, вполне устроило. Он решил, что и ему не стоит отделяться от компании.
– Прошу прощения за опоздание. Нам с Бобом нужно было обсудить кое-что.
Айзенменгеру это ничего не объясняло.
– По-моему, у сотрудников правоохранительных органов не принято обсуждать дела об убийстве с адвокатами.
Елена посмотрела на Джонсона в ожидании ответа.
– Видите ли, обстоятельства несколько необычны, – сказал Боб. – Формально я не представляю правоохранительные органы, поскольку отстранен от дел.
В первый момент Айзенменгер решил, что сержант шутит. Джонсон произнес все это легким, почти шутливым тоном, которому, однако, никак не соответствовало выражение его лица. Под музыку Берлиоза Айзенменгер вопросительно переводил взгляд с Джонсона на Елену Флеминг и обратно.
– Что произошло?
– У полиции возникли сомнения в моей честности. При обыске в моем доме обнаружили пачки ассигнаций и по номерам установили их криминальное прошлое.
Джонсон – преступник? Тогда кузина Айзенменгера, наверное, прима-балерина королевского театра, а сам он – знаменитый физик-ядерщик.
– И что, этому поверили?
Джонсон улыбнулся так грустно, как будто случайно встретил на улице давно потерянную любовь. Ответил он коротко:
– По-видимому, да.
– Но ведь наверняка выяснится, что это чушь?
Джонсон пустился в объяснения и делал это так подробно, будто втолковывал Айзенменгеру, что зубной феи в природе не существует.
– Они выясняют обстоятельства, если вы это имеете в виду. Иначе говоря, без конца меня допрашивают, доводя просто до белого каления, так что я уже готов признать себя виновным, лишь бы допрос прекратился. Они очень усердно роются во всем этом, таскают на допросы моих друзей, коллег и, боюсь, докопались и до моих врагов. Они копают и копают и просеивают то, что накопали. В конце концов они хоть что-нибудь да нароют. Что-нибудь совсем незначительное – нарушение правил, допущенное при аресте, приговор, оказавшийся впоследствии недостаточно обоснованным, какого-нибудь подонка, который охотно намекнет им, что я не всегда был пай-мальчиком, – не важно, что именно. Лишь бы что-нибудь. И даже если произойдет чудо и они ничего не найдут, на моем будущем это никак не отразится. Головокружительная карьера мне никогда не светила, отныне же не будет никакой. Теперь при упоминании моего имени всех и всегда будет грызть червячок сомнения. А я, похоже, еще не вполне смирился с этим, – закончил он, тяжело вздохнув.
Берлиоз уступил место Баттеруорту, тем временем Айзенменгер решил уточнить одну деталь. Вернее, одно слово, которое удивило его больше, чем весь рассказ Джонсона.
– Враги? Разве у вас есть враги?
Ему ответила Елена:
– Всего один.
Прежде чем он успел выяснить, что это значит, официантка принесла вино. Она, похоже, была знакома с Еленой и, видимо, решила, что та председательствует за столом. Айзенменгер почувствовал себя посторонним, который, в отличие от других собравшихся, не понимает здесь абсолютно ничего.
– И кто это? – спросил он Джонсона, когда они остались втроем.
Но Джонсон ответил не сразу.
– Я понимаю, что должен добиваться справедливости. Но мне осталось служить всего три года. Возможно, лучше уйти прямо сейчас.
– Ни в коем случае! – Елена Флеминг произнесла эти слова с удивительной твердостью.
– Может быть, вы все-таки объясните мне, что все это значит? – спросил Айзенменгер. Вино, как он и предполагал в самом начале, оказалось никудышным.
Джонсон и Елена обменялись нерешительными взглядами. Наконец Джонсон произнес:
– Я уверен, что все это подстроила Беверли Уортон.
– Уортон? Но почему? Какая муха ее укусила?
Джонсон уже открыл было рот для ответа, но Елена опередила его.
– Она злобная тварь, вот почему, – произнесла она гневно.
– Я вижу, вы не принадлежите к числу ее поклонников, – заметил Айзенменгер. – Это уж точно! – Гнев Елены теперь перешел в ярость. Чтобы успокоиться, она глотнула вина и даже не заметила, что пить его невозможно.
– Вы слышали о деле Итон-Лэмбертов? – спросил Джонсон. – Это было три года назад.
Фамилия показалась Айзенменгеру знакомой, но и только.
– Супруги Итон-Лэмберт были найдены в своем доме в Ричмонде с перерезанным горлом, отец семейства (который был отчимом Елены) в гостиной, его жена в постели. На двери остались явные следы взлома, пропали фамильные драгоценности на сумму более тысячи фунтов. На следующий день полиция арестовала их сына Джереми Итон-Лэмберта. Обвинение утверждало, что это он убил родителей и обокрал их, инсценировав взлом. В качестве вещественных доказательств была предъявлена одежда Джереми с пятнами крови и запонки отца, найденные в его квартире.
Айзенменгер начал припоминать эту историю.
– А завещание было составлено в его пользу?
– Он должен был унаследовать четыреста тысяч, – подтвердила Елена.
– Джереми не признал своей вины, – продолжил Джонсон. – Его допрашивали два дня, после чего и было выдвинуто обвинение. Парня оставили под залог на свободе, а вскоре в саду его родителей нашли нож с отпечатками его пальцев. Суд состоялся через пять месяцев, и его, разумеется, признали виновным. Приговорили к пожизненному заключению и отправили в лондонскую «Уормвуд скрабз».
– И он умер в тюрьме? – спросил Айзенменгер. Он вспомнил, что та история наделала много шума.
– Он покончил с собой, – сказала Елена каким-то странным отрешенным тоном. – После трех месяцев постоянных издевательств и насилия он перетер вены об острый угол металлической койки. Джереми держали в одиночке, и он лежал спиной к двери, поэтому не сразу заметили, что он истекает кровью.
Параллель с Тимом Билротом была очевидна, несмотря на разницу в обстоятельствах самих дел. Айзенменгер глотнул вина, с трудом уняв пробравшую его при этом дрожь. Он посмотрел на Елену и спросил:
– Но какое все это имеет отношение к делу Никки Экснер?
Ему ответил Джонсон:
– Полицейским, который обнаружил нож и указал мне точное место, где должна находиться запачканная кровью одежда, была Беверли Уортон.
Его слова намекали на многое, и если до сих пор Айзенменгер не мог понять, ради чего они собрались, то теперь испугался, потому что понял это слишком отчетливо. Он взглянул на Елену Флеминг. Та испытующе смотрела на доктора.
– Значит, вы хотите, чтобы я помог вам разделаться с Беверли Уортон? В этом ваша цель, а не в том, чтобы снять вину с Тима Билрота? – спросил он ее.
– Ничего подобного, – ответила Елена. – Мы как раз хотим оправдать невиновного. Конечно, – улыбнулась она, – если при этом будет установлено, что инспектор Уортон допустила нарушения…
Айзенменгер посмотрел на них обоих. У Джонсона вид был спокойный, у Елены Флеминг – решительный.
– Судя по тому, что я услышал, у вас на нее зуб, да такой, что, если она будет гореть в огне, вы и плюнуть не подойдете.
– Мое отношение к инспектору Уортон не влияет на суть дела.
Так. Не будем перегибать палку.
Он повернулся к Джонсону:
– А почему вы не попытались доказать свою невиновность?
– До сих пор я ничего не предпринимал, потому что, во-первых, у меня нет доказательств, а во-вторых, меня просто не стали бы слушать. А теперь я решил действовать, и причин тому тоже две. Первая проста: терять мне больше нечего. Со второй сложнее, но суть ее в том, что дело Билрота не дает мне покоя. Не знаю, подбрасывала ли она вещественные доказательства и в этом деле, но уверен, что Билрот не убийца.
– Откуда такая уверенность? Бывало, что людей осуждали и при меньшем количестве улик, чем собрано против него.
– Бывало и так, что людей осуждали несправедливо, – прошептала Елена Флеминг с грустью.
– Конечно, многое говорит против Билрота, – согласился Джонсон, – наркотики, изнасилование. Но способ убийства?… Повесить, выпустить из нее кровь и четвертовать? Нет, это не он.
– Но ведь Билрот испытывал к ней страсть – у него на стене даже висел ее портрет, разве не так?
– Да, он был увлечен ею, – сказал Джонсон. – Но это не доказывает его вину.
– А книг у него в доме не было?
– Были, и притом библиотека Билрота оказалась весьма примечательной: всевозможные способы умерщвления человека – убийства, казни, ритуальные жертвоприношения. У него нашли даже несколько весьма дорогих энциклопедий по этому вопросу плюс сотни статей, тщательно вырезанных из журналов и подшитых в строгом порядке.
– И как он это все объяснил?
– Сказал, что у него научный интерес к данной теме. Айзенменгер подумал, что интерес Билрота скорее проистекал из его одержимости, нежели наоборот, но решил оставить свои мысли при себе.
– Тем не менее этот факт не может не вызывать подозрений, – лишь заметил он сухо.
Но Джонсон продолжал стоять на своем:
– Он не делал этого, я знаю. Я это чувствую. Ведь и вы в глубине души считаете так же, сознайтесь?
Айзенменгер постарался определить, что именно он чувствует в этой связи, и пожал плечами:
– Возможно.
Елене Флеминг, похоже, надоели общие рассуждения, и она обратилась к Айзенменгеру с конкретным вопросом:
– Так как насчет заключения об аутопсии? Вы прочитали его? Каково ваше мнение?
Порывшись в портфеле, Айзенменгер достал заключение.
– По моему мнению, оно слишком тонкое.
Он положил листы на стол, частично накрыв ими белые и коричневые трубочки сахара, торчавшие из стеклянной вазы.
– Вот как?
У Елены был такой тон, будто она заплатила за консультацию втридорога, а ответа так и не получила.
Джонсон взял заключение в руки и пробежал взглядом по страницам, Елена же тем временем спросила:
– Что значит «тонкое»?
– Это значит, что в наше время заключения судмедэкспертов, как правило, толстые, объемистые, изложены сухим языком и весьма педантично, а главное, подчеркивают необходимость приостановки судебного разбирательства до выяснения всех обстоятельств. В данном случае мы не видим ничего подобного.
– Но разве плохо, если заключение составлено четко и ясно?
Айзенменгер, поколебавшись, заметил:
– Это зависит от того, насколько ясно само дело.
– Вот именно, – подтвердил Джонсон, протягивая Айзенменгеру заключение. – Если согласиться с постановлением суда, тогда все в порядке, если же поставить его под сомнение, то и заключение начинает вызывать вопросы.
– Вы не обнаружили таких мест, где просматриваются какие-либо нарушения стандартной процедуры или где выводы патологоанатома не подкреплены фактами?
– Да, и притом несколько.
Елена Флеминг вытащила записную книжку и ручку.
– Я слушаю вас.
Что-то в том, как она держалась, настораживало Айзен-менгера, но он не мог определить, что именно. Он положил заключение на стол и указал на первую страницу.
– Для начала несколько общих замечаний о вскрытии. Результаты внешнего осмотра изложены, мягко говоря, очень скупо. Полстраницы для этого недостаточно. Да, в заключении отмечен след от веревки на шее; написано, что он глубже спереди и постепенно уменьшается, сходя на нет в том месте, где позади нижней челюсти был завязан узел. Но никакие другие следы на теле, кроме повреждений половых органов, в заключении не упомянуты.
– Но, может быть, их и не было? – нахмурилась Елена.
– Нет, были. Они есть всегда и у всех. Даже у вас. Чуть видимый рассасывающийся синяк на локте, которым вы ударились о шкаф на прошлой неделе, ранка от заусенца, который вы откусили вчера, пятно на ноге, на которую вам наступили сегодня утром в автобусе.
– Возможно, он счел, что они не заслуживают внимания.
Айзенменгер покачал головой. Зазвучали аккорды Бетховена, проникая в подсознание слушателей.
– Судить о том, заслуживают они внимания или нет, не дело эксперта. Он должен осмотреть труп, собрать все имеющиеся данные и на их основании выдвинуть гипотезу.
– Кстати, он ничего не написал о ее ногтях, – вмешался Джонсон.
Замечание сержанта удивило Айзенменгера. Ему-то откуда об этом известно?
– А что такое с ногтями? – спросила Елена.
Джонсон принялся объяснять ей, какие следы остаются под ногтями, когда женщина оказывает сопротивление насильнику, а Айзенменгер тем временем гадал, с какой стати Елена вообще задает такие вопросы. Записывая слова Джонсона, она наморщила лоб и чуть приоткрыла рот. Губы женщины слегка блестели, и Айзенменгер подумал, не пользуется ли она для этого каким-нибудь специальным средством. Да нет, вряд ли. В ее возрасте… Сколько ей – тридцать два?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47