– Ну и что? – пожал плечами Джонсон. – Времени у него было хоть отбавляй.
– Или у нее. Для того чтобы управиться со шкивом, много силы не надо.
Джонсон кивнул.
– Снимите шкив и веревку, – приказала Уортон. – Я пришлю к вам судебных медиков.
Джонсон снова выглянул сквозь купольную дверь в зал, а Уортон спустилась вниз.
Гудпастчер ждал ее, ерзая все на том же табурете. Вид у него был жалкий. При появлении Уортон он взглянул на нее как оставленный в одиночестве пес, дождавшийся возвращения хозяина. Уортон посмотрела на Каплана, на лице которого было написано, что он считает куратора музея недочеловеком.
– К куполу прикреплен шкив. Он всегда там находился? – спросила она.
Гудпастчер поспешно кивнул:
– Его использовали лет десять назад, когда устанавливали стол для заседаний. Стол привезли на тележке и сняли с нее при помощи шкива.
– Кто мог знать об этом шкиве?
– Кто угодно, – тут же отозвался Гудпастчер. – Достаточно просто поднять голову, чтобы его увидеть.
Что ж, возможно. Но при этом надо еще иметь чертовски острое зрение.
Появился Джонсон, держа в руках веревку со шкивом.
– У вас больше нет ко мне вопросов? Мне нужно к жене… – пролепетал Гудпастчер.
Когда он вышел из мастерской, Уортон еще долго со странным чувством смотрела вслед его маленькой фигурке, выскользнувшей за дверь.
Следующим делом в плане инспектора Беверли Уортон был допрос Рассела. Но шел этот допрос не слишком успешно. А точнее говоря, из рук вон плохо. Уортон еще никогда не приходилось иметь дело со столь трудным свидетелем. Она вполне справилась бы с его непомерным высокомерием, по сравнению с которым император Калигула выглядел застенчивым мальчуганом, если бы оно не сочеталось у Рассела с острым интеллектом и взрывным темпераментом. Расселу все сегодняшние события причинили массу неудобств, и теперь он был намерен причинить как можно больше неудобств всем без исключения, и в первую очередь полицейским.
И надо ж было такому случиться, что как раз в тот момент, когда Уортон беседовала с Расселом, в музее наконец появился Боумен.
Психика Либмана была травмирована настолько, что его пришлось отправить в больницу, так что Рассел, если не считать Беллини, оставался в кабинете куратора в одиночестве. К настоящему моменту Беллини здесь уже все опротивело, и в нем тоже закипал бунтарский дух. Лицо его, обычно имевшее кислое выражение, теперь казалось мрачнее тучи.
Таким образом, войдя в кабинет, Уортон сразу окунулась в чрезвычайно наэлектризованную атмосферу. Она была встречена мощным залпом гневных тирад, от которых даже дерево агавы, притулившееся в кадке в углу, закачалось и едва не потеряло всю свою листву. В течение нескольких минут Уортон пришлось выслушать такое количество непечатных выражений, что при всем своем богатом опыте употребления подобной лексики инспектор почувствовала себя дилетантом, попавшим на урок к мастеру.
– Прошу прощения, сэр, что пришлось задержать вас… – начала было она, улучив подходящий момент, но продолжить ей не удалось, так как Рассел завелся опять. У Беллини, который с любопытством наблюдал за происходящим, теперь осталась только одна проблема – удержаться от улыбки.
– Профессор, – попыталась урезонить Рассела Уортон, но из этого ничего не получилось, поэтому ей пришлось повысить голос. – Профессор!
Это наконец подействовало. Рассел на миг умолк, и она кинулась в образовавшуюся брешь.
– Я вполне осознаю, что у вас много важной работы, и могу только извиниться за себя и за своих коллег, но вы гораздо быстрее освободитесь, если дадите мне возможность задать вопросы, ответы на которые необходимы следствию.
Глаза Рассела злобно блеснули, но на этот раз он промолчал.
– Вы заведуете отделением патологии?
– Да, – ответил он с таким видом, будто признавался, что стоит во главе небольшого европейского государства.
– Но музеем руководит доктор Айзенменгер?… – Это был не столько вопрос, сколько провокационный намек.
Рассел презрительно фыркнул:
– Музей – это аномальное образование, не относящееся ни к анатомическому, ни к патологическому отделениям. У него свой бюджет.
– Так что вы не имеете к нему никакого отношения?
– Абсолютно никакого! – возмущенно произнес профессор, словно его обвиняли по меньшей мере в содомии.
– Но ключ от музея у вас есть…
– Разумеется, – ответил Рассел и, поскольку инспектор ожидала продолжения, как можно снисходительнее добавил: – Я ведь профессор патологии, инспектор.
– В какое время вы вчера ушли с работы?
Он задумался.
– Полагаю, примерно в половине восьмого.
Уортон приподняла брови:
– Вы всегда так поздно заканчиваете работать?
Рассел улыбнулся, и Уортон почувствовала, что гневный блеск в его глазах нравится ей куда больше, чем эта высокомерная улыбка.
– Довольно часто. Дело в том, – решил он снизойти до объяснения, – что ко мне постоянно обращаются за советами как к эксперту, да и все эти постоянные операции в больнице плюс преподавательская работа, – так что днем совершенно нет времени заняться чем-нибудь интересным. В частности, я готовлю к публикации новую статью, занимаюсь исследованием…
Насколько можно было понять, профессор Рассел, безусловно, принадлежал к когорте самых выдающихся умов Соединенного Королевства.
– А в котором часу вы приехали домой? – перебила профессора Уортон.
Рассел тут же умолк, в глазах его появилось недоуменное выражение. Еще не случалось, чтобы кто-то прерывал его на середине фразы. Теперешнее ощущение было для Рассела новым и, мягко говоря, не самым приятным.
– Где-то около восьми, – все-таки ответил он.
– Значит, вы живете недалеко отсюда?
Он пожал плечами:
– Да. Это обходится недешево, но удобства, связанные с этим, с лихвой окупают все затраты.
– Вы не дадите мне свой адрес?
Он неохотно назвал инспектору улицу и номер дома. Последний находился в полутора милях от больницы, и Уортон знала, что место это весьма престижное, а квартиры там безумно дорогие.
– Надеюсь, вы не собираетесь шастать по округе и расспрашивать соседей? Они не привыкли к тому, чтобы их допрашивала полиция.
Сказанное профессором прозвучало так, как если бы он сообщил, что его соседи не привыкли проводить время в компании афроамериканцев или азиатов.
Холодная улыбка чуть тронула губы инспектора.
– Если нашим сотрудникам придется наведаться туда, я предупрежу их, чтобы они не писали в цветочные горшки.
Последовала одна из тех исполненных значения пауз, когда кажется, что сам Господь Бог вдруг решил прислушаться к происходящему в сотворенном им мире. Рассел уставился на Уортон, она в свою очередь ответила таким же долгим немигающим взглядом.
– Вот-вот, предупредите их, – буркнул наконец Рассел. Чувствовалось, что гроза вот-вот разразится.
– Вы куда-нибудь выходили вечером?
– Нет.
– Кто-нибудь может подтвердить это?
После небольшого колебания он ответил:
– Нет.
Выждав пару секунд, Уортон уточнила:
– Вы уверены?
Он мгновенно взорвался:
– «Разумеется, черт побери, я уверен! Вы полагаете, я могу не знать, есть ли в доме еще кто-нибудь или нет?
Инспектор широко улыбнулась:
– Вы, несомненно, сознаете, что, утаивая информацию, важную для следствия, рискуете быть привлеченным к судебной ответственности?
– Я был один! – огрызнулся он.
Это мы проверим.
Уортон решила на время оставить эту тему. Позже у нее еще будет возможность пощипать Рассела.
– Вы вчера заходили в музей по каким-нибудь делам?
Помолчав, профессор ответил:
– Нет.
– Вы знали убитую?
На этот вопрос он ответил не задумываясь:
– Нет!
– Вы уверены? Не слишком ли вы поторопились с ответом? Разве она не могла быть вашей ученицей, студенткой?
– Я ответил быстро, инспектор, потому что абсолютно уверен, что никогда прежде не видел ее.
Уортон понимала, что даже ей, вооруженной терпением и острыми клыками, не пробить броню самоуверенности Рассела.
– Инспектор! – в дверях раздался голос Каплана.
Уортон встала, отчасти с любопытством, отчасти с раздражением, и подошла к полицейскому. После непродолжительной беседы с подчиненным она вновь вернулась к Расселу.
– На данный момент это все, профессор. Вы можете быть свободны.
Но, как ни странно, теперь, получив разрешение заняться своими делами, Рассел желал продолжить разговор.
– Уже? – спросил он, отрывая взгляд от стройных ног Беверли Уортон. – Я ничем больше не могу помочь вам, инспектор?
– Пока ничем, профессор. Позже вам, конечно, придется дать письменные показания.
Он улыбнулся, но уже совсем не так, как прежде.
– Надеюсь, я буду давать их вам?
Она не сразу нашлась, как отреагировать на столь неожиданный переход к флирту. Как будто с окончанием официального допроса их отношения изменились и теперь можно было забыть о делах и заняться более приятными вещами.
– Нет, профессор, – произнесла она наконец, вкладывая в свои слова и несколько иной смысл, который в общих чертах можно было бы выразить так: «Шутить изволите?»
С лица Рассела все еще не сошла улыбка, но в глазах появилось жесткое выражение.
– Жаль, – ответил он.
Беллини едва успел придать своему лицу беспристрастное выражение, когда Уортон, резко повернувшись, прошествовала мимо него из комнаты. За ней немедленно последовал и Рассел, на ходу застегивая двубортный пиджак и высвобождая манжеты рубашки из рукавов.
– Где он?
– Первая дверь справа. Но он в абсолютно непотребном состоянии, инспектор.
По тону Каплана было ясно, как он относится к людям в «абсолютно непотребном состоянии».
– Этого и следовало ожидать.
– Когда он вошел, у него был такой вид, будто его только что выкопали из могилы, а увидев полицейских, он чуть не шлепнулся в обморок. Хотел тут же смыться, а когда мы его задержали, начал кричать и буянить. Пришлось малость утихомирить его.
– Надеюсь, вы не нанесли ему увечий?
– Нет, конечно.
Полицейские обменялись понимающими взглядами.
Джонсон ждал их рядом с комнатой помощников куратора. Уортон не задерживаясь прошла прямо туда, Джонсон последовал за ней, сделав знак констеблю, что тот может быть свободен.
Тим Боумен сидел спиной к своему рабочему столу, упершись локтями в колени и сцепив пальцы рук в замок. Голова его была опущена на грудь. Первое, что бросалось в глаза, – его сильная худоба, почти полное истощение. И его возбужденное состояние. Он едва не дрожал, дышал быстро и шумно, как будто только что бежал, спасаясь от смерти. А может быть, так и было, подумала Уортон.
Боумен был одет – если только можно было назвать одеждой свисавшее с него грязное тряпье – в серую фуфайку и рваные джинсы и обут в кроссовки. Поза Боумена позволяла Уортон хорошо рассмотреть его запястья, и инспектор с интересом отметила, что они покрыты коростой.
– Тим Боумен?
Он дернул головой, как будто его пнули, и посмотрел ей прямо в глаза. Через секунду он опустил голову, но было уже поздно.
– Так-так… – протянула она.
Усмехнувшись, она обернулась к Джонсону, и неодобрительное выражение его лица на этот раз не произвело на нее никакого впечатления.
– Его, очевидно, еще не представили вам. Возможно, теперь это Тим Боумен, но, когда я встретилась с ним впервые, он носил имя Тим Билрот. – Она опять повернулась к Боумену. – Мы знаем друг друга достаточно хорошо, не так ли, Тим?
Объект ее внимания ничего не ответил, лишь еще ниже опустил голову.
Уортон вдруг стала похожа на дикую кошку, увидевшую добычу, с которой можно было поиграть и, доведя до полного изнеможения, съесть.
– Как жилось все это время, Тим? – спросила она с насмешливым участием, побуждая его вступить в игру.
– Нормально.
– Напомни мне, Тим, – улыбнулась она, – что с тобой было, когда мы впервые встретились.
– С меня сняли обвинение, – произнес он с бравадой, которая тут же испарилась, едва Уортон добавила:
– В киднепинге.
Голова его опять упала на грудь.
– А как насчет изнасилования, Тим? И наркотиков? Тут тебе не удалось отвертеться, не так ли?
Ответа не последовало.
Она пояснила Джонсону, по-прежнему не сводя глаз с Билрота:
– У Тима большой послужной список. А лет пять назад перешел от непристойного нападения к изнасилованию.
Джонсон удивленно поднял брови:
– Рано начал.
– О, очень рано, – откликнулась она и, наклонившись к самому уху Билрота, продолжила: – Знаете, чем он занимался, Боб? Каким образом удовлетворял свою подленькую похотливую натуру?
– И как же?
– Тим связался с наркотиками. Когда-то, в добрые старые времена, приторговывал ими. Затем обнаружил, что с девушками легче иметь дело, когда они чуточку не в себе. И он стал подмешивать им в питье успокаивающий наркотик – совсем немного, просто чтобы они становились податливее.
– Да, не слишком красиво.
– Это ведь правда, Тим?
Но Тим по-прежнему не проявлял никакого желания вступать в разговор.
– Когда ты вышел, Тим? – спросил Джонсон.
Билрот вдруг вздернул подбородок и с невесть откуда взявшимся вызовом сказал:
– Год назад. Я изменил имя и свою жизнь.
Уортон улыбнулась:
– Ну да, конечно, разумеется.
– Это правда! Я ведь устроился на работу, разве не так?
– Ну да, наврав с три короба, – фыркнула она. – Взял чужое имя и забыл сообщить о том, что отсидел четыре года за изнасилование.
– А как иначе я мог получить работу? – огрызнулся он. – Что еще мне оставалось делать?
Вздохнув, Уортон выпрямилась.
– И теперь ты пай-мальчик, да? Дурные привычки забыты, ведешь честную и достойную жизнь…
Тим опустил голову.
– Да, это так, – подтвердил он, обращаясь к пятну на ковре.
– И никаких дел с наркотиками?
Он потряс головой.
– И даже никаких изнасилований?
Тут он поднял голову, и Джонсон заметил, как в его лице что-то промелькнуло, сменившись прежним вызывающим выражением.
– Нет.
Уортон встала и, обойдя Джонсона, остановилась позади него. Джонсон воспринял этот маневр инспектора как знак изменить тактику.
– Почему ты сегодня опоздал? – твердым голосом спросил он.
Билрот пожал плечами. Вид у парня был плутоватый, но скорее всего, заключил Джонсон, так было уже в тот момент, когда он увидел белый свет, впервые высунув голову из утробы матери.
– Где ты был вчера вечером?
Тим опять посмотрел на ковер и, не найдя там ничего, что подсказало бы ему правильный ответ, ответил сам:
– Дома.
– Всю ночь?
– Да.
– Но подтвердить это, разумеется, некому?
Билрот пожал плечами.
– В котором часу ты ушел отсюда?
– В полпятого, – ответил он не задумываясь.
– А дома был…
– В полшестого.
– И больше не выходил?
Билрот энергично затряс головой. Его прическе это нисколько не повредило – грязные волосы не шелохнулись, словно намазанные клеем.
– Так почему ты опоздал?
Он открыл было рот, но передумал отвечать и просто пожал плечами.
– Уже одиннадцать, Тим. Где ты был все утро?
– Я плохо себя чувствовал, – ответил он чуть слышно, – всю ночь.
– Неужели? – презрительно бросила Уортон. – А затем вдруг почувствовал себя лучше и совесть не позволила тебе больше оставаться дома, да?
Он кивнул, не поднимая головы. Наступило продолжительное молчание. Затем Уортон подошла к Билроту вплотную и скомандовала:
– Ну-ка встань и выверни карманы.
При этом лицо парня стало таким испуганным, что Уортон невольно улыбнулась.
– Зачем? – пробормотал он, переводя взгляд с ее лица на Джонсона и обратно.
– Если не хочешь делать это здесь, можем отправиться в участок, – предупредила она усталым голосом.
У Тима не осталось выбора. Медленно и очень неохотно он подчинился, и среди листков обыкновенной и папиросной бумаги, табака, кулька мятных леденцов и нескольких мелких монет на стол легло пять пакетиков героина.
Уортон, никак не прокомментировав это, спросила, глядя ему в глаза:
– Зачем эта работа?
– Что вы хотите сказать? – Вид у него теперь был совершенно запуганный, как будто Уортон угрожала ему ножом.
– Почему ты устроился в Музей анатомии и патологии?
– А почему бы и нет? – состроил он гримасу.
Она подождала секунду.
– Ну да, понятно. Это интересное место. Столько увлекательных экспонатов. Так познавательно!
Тим лишь молча смотрел на нее.
– Столько хороших ножей! И шприцев…
– Я же сказал, я больше не употребляю наркотики! – бросил он.
Неожиданно Джонсон схватил его за запястье. Билрот попытался вывернуться, но безуспешно. Джонсон закатал рукав его фуфайки, и на руке Тима открылись следы уколов.
– Значит, не употребляешь? – улыбнулась Уортон.
Джонсон разжал руку, и Билрот молча опустил рукав.
– Итак, мы убедились, что насчет наркотиков ты врешь. Как насчет остального?
Парень ничего не ответил.
Сев перед ним, Уортон вплотную приблизила к нему лицо.
– Как насчет убийства? Решил попробовать себя в новом амплуа?
– Что вы имеете в виду?! – в панике воскликнул он.
– Убийство, Тим, убийство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47