Двое людей встретились случайно, полюбили друг друга с восторженной
страстью, и от их телесного слияния родилось вот это существо. В этом
существе соединились и до конца его дней будут неразрывно соединены те,
кто дал ему жизнь, в нем есть что-то от них обоих, от него и от нее, и
еще что-то неведомое, отличное от них. Оба они повторятся в этом сущест-
ве, в строении его тела, в складе ума, в чертах лица, в глазах, в движе-
ниях, в наклонностях, вкусах, пристрастиях, даже в звуке голоса и в по-
ходке, - и все же в нем будет что-то иное, новое.
Они теперь разлучились, расстались безвозвратно. Никогда больше их
взгляды не сольются в порыве любви, которая делает бессмертным род чело-
веческий.
И, прижимая к груди своего ребенка, она прошептала:
- Прощай! Прощай!
"Прощай", - шептала она на ухо своей малютке, и это было прощание с
тем, кого она любила, мужественное и скорбное прощание гордой души, про-
щание женщины, которая будет страдать еще долго, быть может, всю жизнь,
но найдет в себе силы скрыть от всех свои слезы.
- Ага! Ага! - закричал Вильям Андермат, приотворив дверь. - Поймал
тебя! Отдавай-ка мне мою дочку!
Он подбежал к постели, схватил малютку на руки уже умелым, ловким
движением и поднял к своему лицу.
- Здравствуйте, мадемуазель Андермат! Здравствуйте, мадемуазель Ан-
дермат!
Христиана думала: "Вот это мой муж!" - и с удивлением смотрела на не-
го, как будто впервые его видела Вот с этим человеком ее навсегда соеди-
нил закон, сделал навсегда его собственностью. И он должен навсегда
быть, согласно правилам людей, требованиям морали, религии и общества,
частью ее существа, ее половиной Нет, больше того - ее господином, гос-
подином ее дней и ночей, ее души и тела И ей даже хотелось улыбнуться,
так все это сейчас казалось ей странным, потому что между ними не было и
никогда не могло возникнуть ни одной из тех связующих нитей, которые
рвутся так быстро, но кажутся людям вечными и несказанно сладостными,
почти божественными узами.
И не было у нее никаких укоров совести из-за того, что она обманывала
его, изменяла ему. Она удивилась - почему же это? Наверно, потому, что
слишком уж чужды они были друг другу, слишком разной породы. Все в ней
было непонятно ему, и ей все было непонятно в нем. А между тем он был
хорошим, преданным, заботливым мужем.
Но, должно быть, только люди одного и того же духовного склада могут
чувствовать друг к другу нерасторжимую привязанность, соединяющую их
священными узами добровольного долга.
Ребенка снова запеленали. Вильям сел у кровати.
- Послушай, милочка, - сказал он. - Я уж просто боюсь и заикнуться о
ком-нибудь, после того как ты оказала доктору Блеку столь любезный при-
ем. А все-таки сделай мне удовольствие, разреши доктору Бонфилю навес-
тить тебя!
Христиана засмеялась - в первый раз, но вялым, равнодушным смехом, не
веселившим душу.
- Доктор Бонфиль? - переспросила она. - Вот чудо! Вы помирились?
- Да, да, помирились. Скажу тебе по секрету важную новость: я купил
старый курорт. Теперь тут все мое! Что скажешь, а? Какой триумф! Бедняга
доктор Бонфиль пронюхал об этом раньше всех и пустился на хитрость: стал
ежедневно наведываться сюда, справлялся о твоем здоровье, оставлял у
швейцара свою визитную карточку со всякими сочувственными словами. В от-
вет на его заигрывания я нанес ему визит, и теперь мы с ним в прекрасных
отношениях.
- Ну, что ж, пусть придет, если ему хочется. Буду рада его видеть.
- Великолепно! Благодарю тебя, милочка! Я завтра же его приведу. Не-
чего и говорить, что Поль постоянно просит передать тебе привет, шлет
наилучшие пожелания и интересуется нашей дочкой. Ему очень хочется пос-
мотреть на нее.
Несмотря на все мужественные решения, у нее защемило сердце. Все же
она пересилила себя.
- Поблагодари его от меня.
Андермат сказал:
- Он все беспокоился, не забыли ли мы сообщить о его женитьбе. Я ска-
зал, что ты уже знаешь, и он несколько раз спрашивал, как ты на это
смотришь.
Христиана напрягла всю свою волю и тихо сказала:
- Передай ему, что я вполне его одобряю.
Вильям продолжал терзать ее:
- И еще ему очень хочется знать, как мы назовем нашу дочку. Я сказал,
что мы еще не решили, Маргарита или Женевьева.
- Я передумала, - сказала она. - Я хочу назвать ее Арлеттой.
Когда-то, в первые дни беременности, они с Полем обсуждали, как наз-
вать будущего ребенка, и решили, если родится девочка, назвать ее Марга-
ритой или Женевьевой, но теперь Христиана не могла больше слышать эти
имена.
Вильям Андермат повторил за нею:
- Арлетта... Арлетта... Что ж, очень мило. Ты права. Но мне хотелось
бы назвать ее Христианой, как тебя. Мое любимое имя... Христиана!
Она тяжело вздохнула.
- Ах, нет! Имя распятого - символ страданий.
Андермат покраснел: такое сопоставление не приходило ему в голову; он
торопливо поднялся и сказал:
- Ну, что ж, Арлетта - красивое имя. До свидания, дорогая.
Когда он ушел, Христиана позвала кормилицу и велела, чтобы колыбель
ребенка поставили у ее постели.
Когда легкую, зыбкую колыбель с пологом на согнутом медном пруте, по-
хожую на зыбкую лодочку с белым парусом, поставили у широкой кровати,
мать протянула руку и, дотронувшись до уснувшего ребенка, прошептала:
- Бай, бай, моя маленькая. Никто никогда не будет любить тебя так,
как я!
Следующие дни она провела в тихой грусти, много думая, закаляясь ду-
шой в одинокой скорби, чтобы мужественно вернуться к жизни через нес-
колько недель И теперь главным ее занятием было смотреть на свою дочку:
она все пыталась уловить первый луч сознания в ее глазках, но пока виде-
ла только два голубоватых кружочка, неизменно обращенные к светлому
квадрату окна.
И сколько раз с глубокой печалью думала она о том, что мысль, еще
спящая, проглянет в этих глазках и они увидят мир таким, каким его виде-
ла она сама: сквозь радужную дымку иллюзий и мечтаний, которые опьяняют
счастьем и доверчивой радостью молодую женскую душу. Глаза ее будут лю-
бить все то, что любила мать, - чудесные ясные дни, цветы, леса и людей
тоже, на свое горе. Они полюбят одного человека среди всех людей. Они
будут любить Будут носить в себе знакомый дорогой образ; вдали от него
будут видеть его вновь и вновь, будут загораться, увидев его близ себя.
А потом... потом они научатся плакать. Слезы, жгучие слезы потекут по
этим щечкам. И эти еще тусклые глазки, которые будут тогда синими, ста-
нут неузнаваемыми от страданий обманутой любви, заволокутся слезами тос-
ки и отчаяния.
И она с безумной, страстной нежностью целовала свою дочь.
- Не люби, не люби никого, кроме меня, моя маленькая.
Но вот настал день, когда профессор Ма-Руссель, навещавший ее каждое
утро, объявил:
- Ну, что ж, можно вам сегодня встать ненадолго.
Когда врач ушел, Андермат сказал жене:
- Как жаль, что ты еще не совсем поправилась! У нас сегодня в инсти-
туте гимнастики будет интереснейший опыт. Доктор Латон сотворил настоя-
щее чудо: излечил папашу Кловиса своей механизированной гимнастикой.
Представь себе, безногий-то ходит теперь, как здоровый! Улучшение замет-
но с каждым сеансом.
Христиана спросила, чтобы доставить ему удовольствие:
- Так у вас сегодня публичный сеанс?
- И да и нет. Мы пригласим только докторов и коекого из наших друзей.
- В котором часу это будет?
- В три часа.
- Господин Бретиньи приглашен?
- Ну конечно. Он обещал прийти. Все правление будет присутствовать.
Для медиков это очень любопытный опыт.
- Знаешь, - сказала она, - я в это время как раз встану и могла бы
принять господина Бретиньи. Попроси его навестить меня. Он составит мне
компанию, пока вы все будете заняты этим опытом.
- Хорошо, дорогая.
- А ты не забудешь?
- Нет, нет, будь покойна.
И Андермат ушел собирать зрителей.
Когда-то Ориоли ловко надули его своей комедией исцеления паралитика,
а теперь он вел ту же игру, пользуясь легковерием больных, жаждущих чу-
дес от всяких новых методов лечения, и говорил об этом исцелении так
часто, с таким пылом и убежденностью, что и сам уже не разбирался, верит
он в это или не верит.
К трем часам все, кого ему удалось залучить, собрались у дверей ван-
ного заведения, поджидая Кловиса. Старик приплелся наконец, опираясь на
две палки, все еще волоча ноги, и учтиво кланялся направо и налево.
За Кловисом следовали оба Ориоля и обе девушки. Поль и Гонтран сопро-
вождали своих невест.
Доктор Латон, беседуя с Андерматом и доктором Онора, поджидал публику
в большом зале, оснащенном приборами на шарнирах.
Как только он увидел папашу Кловиса, на его бритых губах засияла ра-
достная улыбка.
- Ну как? Как мы чувствуем себя сегодня? - а спросил он.
- Идет дело, идет!
Пришли Петрюс Мартель и Сен-Ландри: им тоже хотелось посмотреть. Пер-
вый уверовал, второй сомневался. Ко всеобщему удивлению, вслед за ними
явился доктор Бонфиль, поклонился своему сопернику и пожал руку Андерма-
ту. Последним прибыл доктор Блек.
- Милостивые государи и милостивые государыни, - сказал доктор Латон
с легким поклоном в сторону Луизы и Шарлотты, - сейчас вы будете свиде-
телями весьма любопытного опыта. Прежде всего до начала его попрошу вас
отметить, что этот больной старик уже ходит, но с трудом, с большим тру-
дом. Можете вы ходить без палок, папаша Кловис?
- Ох, нет, сударь!
- Прекрасно. Начнем.
Старика взгромоздили в кресло, мигом пристегнули ему ремнями ноги к
членистым подставкам, затем доктор Латон скомандовал: "Начинай! Поти-
хоньку!" - и служитель в халате с засученными рукавами стал медленно
вращать рукоятку.
Тотчас же правая нога бродяги согнулась в колене, поднялась, вытяну-
лась, вновь согнулась, затем левая проделала те же движения, а папаша
Кловис вдруг развеселился и, потряхивая длинной седой бородой, стал ка-
чать головой в такт движению своих ног.
Четыре врача и Андермат, наклонившись, следили за его ногами с важ-
ностью авгуров, а Великан хитро переглядывался с отцом.
Двери оставили открытыми, и в них беспрестанно входили все новые зри-
тели - верующие или любопытные скептики - и теснились вокруг кресла,
чтобы лучше все видеть.
- Быстрей, - скомандовал доктор Латон.
Служитель подбавил скорости. Ноги Кловиса побежали, а он принялся хо-
хотать, закатываясь неудержимым смехом, как дети, когда их щекочут, и,
захлебываясь, мотая головой, взвизгивал:
- Вот шикозно! Вот шикозно!
Это словечко он, несомненно, подслушал у кого-нибудь из курортных
гостей.
Великан тоже не выдержал, разразился зычным хохотом и, топая ногой,
хлопал себя по ляжкам, выкрикивая:
- Эх, черртов Кловис... Эх, черртов Кловис!
- Довольно! - сказал Латон служителю.
Бродягу отвязали, и врачи расступились, чтобы понаблюдать за ре-
зультатами опыта.
И тогда Кловис на глазах у всех без всякой помощи слез с кресла и по-
шел по комнате. Правда, он шел мелкими шажками, горбился, морщился от
тяжких усилий, но все же он шел без палок.
Доктор Бонфиль первым заявил:
- Случай совершенно исключительный!
Доктор Блек перещеголял в оценке своего коллегу Только доктор Онора
не вымолвил ни слова.
Гонтран прошептал на ухо Полю:
- Ничего не понимаю! Взгляни на их физиономии Кто они, обманутые ду-
раки или угодливые обманщики?
Но вот заговорил Андермат Он подробно изложил весь ход лечения, с
первого дня, рассказал о рецидиве болезни и, наконец, о новом, полном и
окончательном выздоровлении. И весело добавил:
- Если даже в состоянии нашего больного за зимние месяцы наступит не-
которое ухудшение, мы его летом подлечим.
Затем в торжественной и пышной речи он восславил воды Монт-Ориоля и
все их целительные свойства, все до единого.
- Я сам, - говорил он, - на собственном опыте и на опыте дорогого мне
существа убедился в их благотворном действии. Мой род теперь не угаснет,
и я обязан этим Монт Ориолю.
И тут он вспомнил вдруг, что обещал жене прислать к ней Поля Бретиньи
Ему стало совестно за такую забывчивость, потому что он был внимательней
муж. Он огляделся по сторонам и, заметив Поля, подошел к нему:
- Дорогой мой, я совсем забыл сказать вам: ведь Христиана ждет вас
сейчас.
Бретиньи пробормотал:
- Меня? Сейчас?
- Да, да. Она сегодня в первый раз встала и хочет вас видеть раньше
всех наших знакомых. Бегите скорей и передайте ей мои извинения.
Поль направился к отелю; сердце у него сильно билось от волнения.
По дороге он встретил маркиза де Равенеля, и тот сказал ему:
- Христиана уже встала и удивляется, что вас нет до сих пор.
Он ускорил шаг, но на площадке лестницы остановился, обдумывая, что
сказать ей. Как она его встретит? Будет ли она одна? Если она заговорит
о его женитьбе, что отвечать?
С тех пор как у нее родился ребенок, он думал о ней, содрогаясь от
мучительного волнения, краснел и бледнел при мысли о первой встрече с
нею. С глубоким смущением думал он также об этом неведомом ему ребенке,
отцом которого он был; его преследовало желание увидеть свою дочь, и бы-
ло страшно ее увидеть. Он чувствовал, что он увяз в какой-то грязи,
нравственно замарал себя, совершил один из тех поступков, которые нав-
сегда, до самой смерти, остаются пятном на совести мужчины. Но больше
всего он боялся встретить взгляд женщины, которую любил так сильно и так
недолго.
Что ждет его сейчас: упреки, слезы или презрение? Быть может, она
позвала его лишь для того, чтобы выгнать?
И как держать себя с нею? Смотреть на нее смиренным, скорбным, моля-
щим или же холодным взглядом? Объясниться или выслушать ее, ничего не
отвечая? Можно ли сесть или надо разговаривать стоя? А когда она покажет
ребенка, какое чувство следует выразить?
Перед дверью он снова остановился в нерешительности, потом протянул
руку, чтобы нажать кнопку электрического звонка, и заметил, что рука его
дрожит.
Однако он надавил пальцем пуговку из слоновой кости и услышал задре-
безжавший в передней звонок.
Горничная отворила дверь и сказала: "Пожалуйте". Он вошел в гостиную
и в отворенные двери спальни увидел Христиану. Она лежала в глубине ком-
наты на кушетке и смотрела на него.
Эти две комнаты, которые надо было пройти, показались ему бесконечны-
ми. У него подкашивались ноги, он боялся наткнуться на кресла, на стулья
и не решался посмотреть себе под ноги, не смея отвести от нее глаза. Она
не пошевелилась, не сказала ни слова, ждала, пока он подойдет. Правая ее
рука вытянулась на платье, а левой она опиралась на край колыбели с опу-
щенным пологом.
Он остановился в трех шагах от нее, не зная, что делать. Горничная
затворила дверь. Они остались одни.
Ему хотелось упасть перед ней на колени, просить прощения.
Но она медленно подняла и протянула ему правую РУКУ.
- Добрый день, - сдержанно сказала она.
Он не осмелился пожать ей руку и, низко склонив голову, чуть коснулся
губами ее пальцев.
Она промолвила:
- Садитесь.
Он сел на низенький стул у ее ног.
Надо было что-то сказать, но он не находил слов, растерял все мысли,
не решался даже посмотреть на нее. Наконец он выговорил, запинаясь:
- Ваш муж забыл мне передать, что вы ожидаете меня, а то бы я пришел
раньше.
Она ответила:
- Это не имеет значения. Раньше или позже, все равно пришлось бы
встретиться...
И она умолкла. Он торопливо спросил:
- Надеюсь, вы теперь хорошо себя чувствуете?
- Благодарю вас, хорошо, насколько это возможно после таких потрясе-
ний.
Она была очень бледна, худа, но красивее, чем до родов. Особенно из-
менились глаза; такого глубокого выражения он никогда раньше не видел в
них, и они теперь как будто потемнели. Их голубизна сменилась густой си-
невой. А руки были восковые, как у покойницы.
Она заговорила снова:
- Да, пришлось пережить тяжелые часы. Но когда столько выстрадаешь,
чувствуешь, что силы в тебе хватит до конца жизни.
Он был глубоко взволнован и тихо сказал:
- Да, это тяжелые испытания, ужасные!
Она, словно эхо, повторила:
- Ужасные!
Уже несколько секунд полог колыбельки колыхался, и за ним слышался
шорох, говоривший о пробуждении спящего младенца. И Бретиньи теперь не
сводил глаз с колыбели, томясь все возраставшим беспокойством: ему мучи-
тельно хотелось увидеть то живое существо, которое дышало там.
И вдруг он заметил, что края полога сколоты сверху донизу золотыми
булавками, которые Христиана обычно носила на своем корсаже. Он не раз
когда-то забавлялся, вытаскивая и снова вкалывая в сборки платья у плеч
своей возлюбленной эти изящные булавочки с головками в виде полумесяца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30