Завтра я пошлю к тебе госпожу Онора, пусть посидит
с тобою.
Христиана ответила ему окрепшим голосом:
- Да, друг мой. Пришли ее... завтра утром.
И она вытянулась в постели, усталая, разбитая, но, быть может, уже не
такая несчастная.
Вечером пришли ее навестить отец и брат и рассказали последние новос-
ти: профессор Клош поспешно уехал разыскивать дочь, герцогиня де Рамас
не показывается, - ходят слухи, что и она помчалась разыскивать Мадзел-
ли. Гонтран весело смеялся по поводу этих происшествий и извлекал из них
комическую мораль:
- Нет, право, на водах творятся настоящие чудеса. Курорты - это
единственные волшебные уголки на нашей прозаической земле. За два месяца
на них разыгрывается столько романов, сколько не случится во всем мире
за целый год. Право, из земли бьют не минеральные, а какие-то колдовские
источники. И везде та же самая история - в Эксе, Руайя, Виши, Люшоне и
на морских купаниях: Дьеппе, Этрета, Трувиле, Биаррице, в Каннах, в Ниц-
це. Везде!.. А какая пестрая смесь племен, сословий, характеров и рас,
какие великолепные экземпляры проходимцев вы там встретите. Сколько там
удивительных приключений! Женщины там выкидывают невероятные фокусы, да
еще с какой очаровательной легкостью и быстротой! В Париже, посмотришь,
недотрога, а тут удержу ей нет... Солидные господа вроде Андермата нахо-
дят здесь богатство, другие - смерть, как ОбриПастер, а ветрогонов подс-
терегает тут кое-что похуже - законный брак, как меня и Поля. Вот глу-
пость, правда? Ты, наверно, уже знаешь, что Поль женится?
- Да, Вильям мне говорил, - тихо сказала Христиана.
Гонтран принялся разъяснять:
- Он правильно делает, честное слово! Ничего, что она дочка мужика.
Это все же куда лучше, чем девицы из подозрительных семей или девицы
легкого поведения. Я Поля знаю как свои пять пальцев. Он в конце концов
женился бы на какой-нибудь твари, если б она месяца полтора сумела ему
противиться. А ведь устоять перед ним может только прожженная шельма или
воплощенная невинность. Он натолкнулся на воплощенную невинность. Тем
лучше для него.
Христиана молча слушала, и каждое его слово вонзалось ей в сердце,
причиняло жестокую боль.
Она закрыла глаза.
- Я очень устала. Хочу отдохнуть немного.
Маркиз и Гонтран поцеловали ее и ушли.
Но спать она не могла: сознание работало лихорадочно и мучительно.
Мысль, что он больше не любит, совсем не любит ее, была так невыносима,
что, если бы она не видела возле своей постели сиделки, дремавшей в
кресле, она встала бы, распахнула окно и бросилась вниз головой на ка-
менные ступени крыльца. Между занавесками окна пробился тонкий лунный
луч, и на паркет легло светлое круглое пятно. Она заметила этот голубо-
ватый кружок, и сразу ей вспомнилось все: озеро, лес, первое, еле слыш-
ное, такое памятное признание: "Люблю вас", - и Турноэль, и их ласки, и
темные тропинки, и дорога к Ла-Рош-Прадьер. Вдруг ясно-ясно она увидела
перед собой белую ленту дороги, и звездное небо, и Поля. Но он шел те-
перь с другой и, склоняясь к ней на каждом шагу, целовал ее... целовал
другую женщину. И она знала эту женщину. Он обнимал теперь Шарлотту. Он
обнимал ее и улыбался той улыбкой, какой нет больше ни у кого на свете;
шептал ей на ухо такие милые слова, каких нет ни у кого на свете; потом
он бросился на колени и целовал землю у ее ног, как целовал он когда-то
землю у ног Христианы. И ей стало больно, так больно, что она застонала,
и, повернувшись, зарылась лицом в подушку, и разрыдалась. Она рыдала
громко? еле сдерживая крик отчаяния, терзавшего душу.
Она слышала, как неистово билось в груди сердце; каждое его биение
отдавалось в горле, в висках и без конца выстукивало: Поль... Поль...
Поль... Она затыкала уши, чтоб не слышать этого имени, прятала голову
под одеяло, но все равно с каждым толчком сердца, не находившего успоко-
ения, в груди отзывалось: Поль... Поль.
Сиделка сонным голосом спросила:
- Вам нехорошо, сударыня?
Христиана повернулась к ней лицом, залитым слезами, и сказала, зады-
хаясь:
- Нет, я спала... Мне приснился страшный сон...
И она попросила зажечь свечи, чтобы померк в комнате лунный свет.
Под утро она забылась сном.
Она дремала уже несколько часов, когда Андермат привел к ней г-жу
Онора. Толстуха сразу повела себя очень развязно, уселась у постели,
взяла Христиану за руки, принялась расспрашивать, как врач, и, удовлет-
воренная ее ответами, заявила:
- Ну что ж, ну что ж. Все идет нормально.
Потом она сняла шляпку, перчатки, шаль и сказала сиделке:
- Можете идти, голубушка. Если вы понадобитесь, я позвоню.
Христиана, чувствуя к ней отвращение, сказала мужу:
- Принеси ненадолго маленькую.
Как "и накануне, Андермат принес ребенка, умиленно его целуя, и поло-
жил на подушку. И так же, как накануне, мать прижалась щекой к закутан-
ному детскому тельцу, которого она еще не видела, и, ощущая сквозь ткань
его теплоту, сразу прониклась блаженным спокойствием.
Вдруг малютка завозилась и принялась кричать тоненьким, пронзительным
голоском.
- Грудь хочет, - сказал Андермат.
Он позвонил, и в комнату вошла кормилица, огромная, краснощекая,
большеротая женщина, осклабив в улыбке широкие и блестящие костяшки зу-
бов. Эти людоедские зубы даже испугали Христиану. Кормилица расстегнула
кофту, выпростала тяжелую и мягкую грудь, набухшую молоком, точно ко-
ровье вымя. И когда Христиана увидела, как ее малютка присосалась губами
к этой мясистой фляге, ей захотелось схватить свою дочку на руки, отнять
ее у этой женщины; она смотрела на кормилицу с чувством ревности и
брезгливости.
Госпожа Онора надавала кормилице всяких советов, и та, покормив ре-
бенка, унесла его.
Вслед за ней ушел и Андермат. Женщины остались одни.
Христиана не знала, как заговорить о том, что грызло ей душу, боя-
лась, что от волнения потеряется, заплачет, выдаст себя. Но г-жа Онора
принялась болтать, не дожидаясь приглашения. Пересказав все местные
сплетни, она добралась до семейства Ориолей.
- Славные люди, - говорила она, - очень славные. А если б вы знали,
какая у них была мать! Уж такая работящая, такая хорошая женщина. Деся-
терых стоила. Дочки обе в нее пошли.
Она собиралась было перейти к другой теме, но Христиана спросила:
- А вам которая больше нравится: Луиза или Шарлотта?
- Я-то больше люблю Луизу, невесту вашего братца, она серьезнее, хо-
зяйственное, у нее во всем порядок. А моему мужу больше по душе младшая.
У мужчин, знаете ли, другие вкусы, не такие, как у нас.
Она умолкла. Христиана, чувствуя, что мужество ее слабеет, с трудом
выговорила:
- Мой брат часто встречался у вас со своей невестой?
- Ну еще бы, сударыня, очень часто, чуть не каждый день. Все у меня и
сладилось, все. Я не мешала им беседовать Что ж, молодость! И, знаете,
как мне было приятно, что и младшая не в обиде, раз она приглянулась
господину Полю.
Христиана, задыхаясь, спросила:
- Он ее очень любит?
- Ах, сударыня! Уж так любит, так любит! За последнее время совсем
голову потерял. А потом, знаете ли, когда итальянец - ну тот, что увез
дочь у доктора Клоша, - стал увиваться вокруг Шарлотты, так, для пробы,
только поглядеть, не клюнет ли у него, я думала, что господин Поль вызо-
вет его на дуэль... Ах, если б вы видели, какими злыми глазами он смот-
рел на итальянца! А на нее посмотрит так, будто перед ним пресвятая ма-
донна. Приятно видеть такую любовь!
И тогда Христиана стала расспрашивать обо всем, что совершалось на
глазах этой женщины, что говорили влюбленные, что они делали, как ходили
на прогулку в долину Сан-Суси, где столько раз Поль говорил ей когда-то
слова любви К великому удивлению толстухи, она задавала такие вопросы,
какие никому не могли бы прийти в голову, потому что она непрестанно
сравнивала, вспоминала тысячи подробностей истории своей любви, начав-
шейся прошлым летом, изящное ухаживание и тонкое внимание Поля, его
изобретательность в стремлении понравиться, все милые, чарующие, нежные
заботы, в которых сказывается властное желание мужчины пленить женщину.
Ей хотелось знать, расточал ли он все эти соблазны перед другой, с преж-
ним ли жаром вел новую осаду, чтоб покорить другую женскую душу непрео-
долимой силой страсти.
И всякий раз, как Христиана узнавала в рассказах старухи какую-нибудь
знакомую черточку, волнующий сердце нежданный порыв чувства, так щедро
изливавшегося у Поля, когда им овладевала любовь, она страдальчески
вскрикивала: "Ах!"
Удивленная этими странными возгласами, г-жа Онора усиленно старалась
заверить, что она нисколько не выдумывает.
- Истинная правда, ей-богу, как я говорю, так все и было. Никогда не
видела, чтобы мужчина так влюблялся!
- Он читал ей стихи?
- А как же! Читал. И все такие красивые.
Наконец обе они умолкли, и слышалась только тихая, однообразная пе-
сенка кормилицы, убаюкивавшей ребенка в соседней комнате.
В коридоре вдруг раздались все приближавшиеся шаги. Больную пришли
навестить Ма-Руссель и Латон. Оба нашли, что она возбуждена и что состо-
яние ее ухудшилось со вчерашнего вечера.
Как только они удалились, Андермат приоткрыл дверь и спросил:
- Доктор Блек хочет тебя проведать. Ты примешь его?
Христиана резким движением приподнялась на постели и крикнула:
- Нет... нет!.. Не хочу... Нет!
Вильям вошел в комнату и, изумленно глядя на нее, сказал:
- Да как же это?.. Все-таки надо бы. Мы в долгу перед ним... Прими
его, пожалуйста.
У Христианы было совсем безумное лицо, глаза непомерно расширились,
губы дрожали, и, глядя в упор на мужа, она крикнула таким громким и та-
ким звонким голосом, что, верно, он разнесся по всему дому:
- Нет!.. Нет!.. Никогда!.. Пусть никогда не является!.. Слышишь?..
Никогда!
И, уже не отдавая себе отчета в том, что делает, что говорит, она вы-
тянула руку и, указывая на г-жу Онора, растерянно стоявшую посреди ком-
наты, закричала:
- И эту тоже... выгони ее, выгони!.. Не хочу ее видеть!.. Выгони ее!
Андермат бросился к жене, крепко обнял, поцеловал ее в лоб.
- Христиана, милая! Успокойся! Что с тобой? Да успокойся!
У нее перехватило горло, слезы полились из глаз, и она прошептала:
- Скажи, чтоб они ушли... Пусть все, все уйдут... Только ты один ос-
танься со мной.
Испуганный Андермат подбежал к толстой докторше и, осторожно оттесняя
ее к двери, забормотал:
- Оставьте нас одних на минутку, прошу вас. У нее лихорадка. Молоко в
голову бросилось. Я ее сейчас успокою и приду за вами.
Когда он подошел к постели, Христиана уже лежала неподвижно, с зас-
тывшим, каменным лицом, по которому катились безмолвные обильные слезы.
И впервые в жизни Андермат тоже заплакал.
Действительно, ночью у Христианы началась молочная лихорадка, и она
стала бредить.
Несколько часов она металась в жару и вдруг заговорила громко, отчет-
ливо.
В комнате сидели маркиз и Андермат, решившие остаться на ночь подле
нее; они играли в карты и вполголоса считали взятки. Им показалось, что
она зовет их, и они подошли к постели.
Но она их не видела или не узнавала. Белое как полотно лицо смутно
выделялось на подушке, белокурые волосы рассыпались по плечам, голубые,
широко открытые глаза пристально вглядывались в тот неведомый, та-
инственный, фантастический мир, где блуждает мысль безумных.
Руки, вытянутые на одеяле, иногда шевелились, вздрагивали, дергались
в непроизвольных и быстрых движениях.
Сначала она не то чтобы разговаривала с кем-то, а рассказывала о том,
что видит перед собою. И то, что говорила она, казалось бессвязным и не-
понятным. Вот она стоит на огромной каменной глыбе и не решается спрыг-
нуть, боится вывихнуть ногу, а тот человек, что стоит внизу и протягива-
ет к ней руки, - он ведь чужой, она мало с ним знакома. Потом она заго-
ворила о запахах и как будто вспоминала чьи-то полузабытые слова: "Что
может быть прекраснее?.. Есть запахи, опьяняющие, как вино... Вино
пьянит мысли, аромат опьяняет мечты... В ароматах впиваешь самое сущест-
во природы, всего нашего земного шара, прелесть цветов, деревьев, травы
на лугах, проникаешь в душу жилищ, дремлющую в старой мебели, в старых
коврах, в занавесях на окнах".
Потом у губ ее вдруг легли страдальческие складки, как будто от уста-
лости, от долгой усталости. Она поднималась в гору медленным, грузным
шагом и говорила кому-то: "Понеси меня еще раз, пожалуйста, прошу те-
бя... Я умру тут, больше сил нет идти. Возьми меня на руки... Помнишь,
как тогда, на тропинке... над ущельем? Помнишь? Как ты любил меня тог-
да!"
А потом она вдруг испуганно вскрикнула, и ужас наполнил ее глаза. Пе-
ред нею лежало мертвое животное, и она умоляла убрать его с дороги, но
осторожно, чтоб не сделать ему больно.
Маркиз тихо сказал зятю:
- Ей чудится осел, которого мы видели, когда возвращались с Нюжера.
А она теперь говорила с этим мертвым ослом. Утешала его, рассказывала
ему, что она тоже несчастна, гораздо несчастнее, чем он, потому что ее
покинули.
Потом она как будто противилась кому-то, отказывалась сделать то, что
от нее требовали: "Ах, только не это!.. Как? Ты велишь мне везти теле-
гу?"
Дыхание у нее стало тяжелым, прерывистым, словно она действительно
тащила телегу, из глаз лились слезы, она стонала, вскрикивала. Больше
получаса она все поднималась по крутой дороге и тащила телегу, в которую
ее заставили впрячься, - должно быть, вместо околевшего осла.
И, должно быть, кто-то жестоко бил ее, потому что она жалобно молила:
"Не надо, не бей! Мне больно!.. Ну, хоть не бей меня! Я повезу, повезу
телегу, я все сделаю, что ты велишь. Только не бей меня больше!"
Потом горячечное возбуждение улеглось, она уже не кричала, а только
тихо бормотала что-то до самого утра. Наконец она умолкла и впала в за-
бытье. Очнулась она только к двум часам дня и вся еще горела в лихорад-
ке, но сознание уже вернулось к ней.
Все же до следующего утра мозг отказывался работать, мысли расплыва-
лись, ускользали. Когда она просила что-нибудь, то не сразу вспоминала
нужные слова и с большим трудом подбирала их.
Ночью сон принес ей отдых, она проснулась с совершенно ясной головой.
Однако она чувствовала в себе великую перемену, как будто болезнь
принесла душевный перелом. Она меньше страдала и больше думала. То, что
было для нее так ужасно и совершилось так недавно, теперь словно уже
отошло в далекое прошлое, и она все видела в ясном свете мысли, каким
никогда еще не освещалась для нее жизнь. Свет, внезапно все озаривший,
тот свет, что загорается в сознании в часы тяжкого горя, показал ей
жизнь, людей, их дела, весь мир со всем в нем сущим совершенно иными,
чем она видела их прежде.
И тогда она почувствовала, что она покинута и одинока в жизни, еще
более одинока, чем в тот вечер, когда у себя в спальне, после возвраще-
ния с Тазенатского озера, думала о своей жизни. Она поняла, что люди
идут в жизни рядом, бок о бок, но ничто не связывает истинной близостью
два человеческих существа. Измена того, кому она так верила, открыла ей,
что другие люди, все люди, будут для нее лишь равнодушными спутниками на
переходах жизненного пути, коротких или долгих, печальных или радостных,
в зависимости от грядущих дней, которые предугадать нельзя. Она поняла,
что даже в объятиях этого человека, когда ей казалось, что она сливается
с ним, вся проникает в него, что они душой и телом становятся единым су-
ществом, они были близки лишь настолько, чтобы коснуться той непроницае-
мой пелены, которой таинственная природа окутала человека, обрекая его
на одиночество. Она хорошо видела теперь, что никто не может преодолеть
невидимую преграду, разъединяющую людей, и они далеки друг от друга, как
звезды, рассеянные в небе.
Она угадала, как напрасно извечное, непрестанное стремление людей ра-
зорвать оболочку, в которой бьется душа, навеки одинокая узница, как
напрасны усилия рук, уст, глаз, нагого тела, трепещущего страстью, уси-
лия любви, исходящей в лобзаниях лишь для того, чтобы дать жизнь новому
существу, которое тоже будет одиноким, покинутым.
Ее охватило непреодолимое желание взглянуть на своего ребенка, и,
когда его принесли, она попросила распеленать его: ведь она до сих пор
видела только его личико.
Кормилица распеленала малютку, и хрупкое тельце новорожденного заше-
велилось на глазах у матери в тех непроизвольных, беспомощных движениях,
какими начинается человеческая жизнь. Мать робко дотронулась до него
дрожащей рукой, потом губы ее сами потянулись к нему, и она осторожно
стала целовать грудку, животик, красные ножки, икры, потом, устремив на
ребенка неподвижный взгляд, забылась в странных мыслях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30