Только свойственная кинематографу мгновенная смена
декораций напоминала, что это не настоящая жизнь.
Видя перед собой исторических деятелей прошлого, слыша их так близко
от себя, Волгин невольно боялся, что они увидят его самого. Он ловил себя
на том, что часто забывал о происходящем и вел себя так, словно
присутствовал при беседах. Опомнившись, он украдкой смотрел на Мунция - не
смеется ли тот над ним. Но лицо гостеприимного хозяина всегда было
серьезно. Мунций внимательно следил за происходящим на "экране" и изредка
вполголоса давал пояснения, если сюжет мог стать непонятным Волгину.
"Если бы у меня были дети, - думал он, - я смог бы увидеть своих
потомков, живших через тысячу лет после меня и одновременно тысячу лет тому
назад".
Кончалась картина, и мгновенно, как в сказке, появлялись опять стены
комнаты и маленький чудесный киноаппарат.
Мунций менял кассету, и снова в нескольких шагах шла реальная и в то
же время волшебная в своей непонятности жизнь живых призраков.
Когда нужно было продемонстрировать старую картину, Мунций нажимал на
аппарате кнопку, и перед ними прямо в воздухе появлялся белый
прямоугольник, плотный и неподвижный, как настоящий экран двадцатого века.
После сеанса, продолжавшегося обычно часа три, Волгин долго не мог
отделаться от смутного волнения. Все это было так необычно, так непохоже на
то, что он знал. Неожиданно ставшая современной ему новая техника
производила ошеломляющее впечатление, тем более, что Волгин совершенно не
понимал се основ.
"Если бы к нам, в двадцатый век, - часто думал он, - попал человек
второго века нашей эры, он, вероятно, испытал бы такое же чувство при виде
телефонов, радио и кино, какое я испытываю сейчас".
- Это совершенно неверно, - сказал Мунций, когда Волгин поделился с
ним своими мыслями. - Вы недооцениваете роль двадцатого века в развитии
науки и техники. Вы сможете через определенное время понять все, что сейчас
изумляет вас, а человек не только второго, но и пятнадцатого века ничего не
понял бы в технике двадцатого. Все основы нашей современной науки были
заложены в девятнадцатом и двадцатом веках. Вы, историки, называем их
"веками начала", и не только потому, что тогда началась наша наука, а еще и
потому, что именно тогда были заложены основы общественной жизни, которая
является фундаментом науки. Ваша беда, Дмитрий, заключается в том, что вы
не имеете технического образования и плохо знали современную вам технику.
Поэтому вам так трудно сразу разобраться в нашей.
Эти слова доставили Волгину большое удовлетворение. Он не сомневался,
что Мунций говорит искренне, говорит то, что думает. Были случаи, когда
старый ученый открыто и прямо высказывал мысли, которые не могли быть
приятны Волгину. Он уже знал, что откровенность является отличительной
чертой его новых современников, что они всегда и во всех случаях говорят
друг другу правду - Да и откуда могла взяться ложь в их жизни? Для нее не
было оснований, не существовало побудительных причин.
За прошедшие месяцы Волгин часто думал о своем положении в чуждом ему
мире, куда он скоро вступит полноправным членом нового общества. Не
покажется ли он слишком отсталым, не произведет ли впечатление дикаря? Он
понимал, что вопрос о средствах к существованию не встанет перед ним
никогда. И не потому, что он на особом положении "гостя", а просто потому,
что этого вопроса не существовало больше на Земле. Но Волгин не хотел
ограничиться ролью наблюдателя, он хотел трудиться наравне со всеми.
Как добиться равного положения? Только трудом, другого пути не было.
С еще большим усердием он "вгрызался" в технические книги, не
стесняясь обращаться за объяснениями к Мунцию. Но, историк и археолог, тот
не всегда мог удовлетворить Волгина своими ответами, когда вопросы касались
областей, мало ему знакомых. В таких случаях, которые становились все более
частыми, Волгин испытывал своеобразное удовольствие - ученый тридцать
девятого века не все знает, следовательно, разница между ними в умственном
отношении не так уж безмерно велика!
"Нас разделяет не бездонная пропасть, - думал Волгин, - а только
глубокий ров, через который можно перебросить мост. И я это сделаю".
Ему ничто не мешало осуществить свое намерение. Все, что могло ему
понадобиться для "самообразования", было к его услугам. Любой ученый дал бы
ему исчерпывающую консультацию, любой инженер с радостью пришел бы ему на
помощь. Но Волгин ни к кому не хотел обращаться, кроме Мунция и изредка
навещавшего его Люция. Понимая, что сам себе ставит препятствия и
затрудняет задачу, Волгин не мог преодолеть ложного самолюбия. Он твердо
решил, что появится в мире только тогда, когда "мост" будет перейден.
Физически Волгин чувствовал себя прекрасно, его ум работал ясно и
четко. Никогда раньше его память не была столь цепкой. Из рук Ио и Люция
его тело вышло более "молодым", чем в дни стоящей юности. Жизнь кипела в
нем.
Он работал по двенадцать часов в сутки, вызывая этим неудовольствие
Люция. Но на вес упреки своего "отца" Волгин отвечал одной фразой: "Я хочу
скорее войти в мир", - и Люций не мог найти убедительного возражения.
"Отшельничество" Волгина удивляло его и Мунция, было им непонятно, но они
даже не пытались переубедить Волгина. Такова была воля Дмитрия, и никому не
при шло бы в голову оспаривать его право поступать как ему угодно.
А Волгина поражало, что за все четыре месяца никто не сделал даже
попытки увидеть его. Ни один человек не появлялся в доме, хотя решительно
ничто не мешало любому любопытному сделать это. Даже Люций перед каждым
своим прилетом испрашивал разрешения Волгина.
Дом Мунция стоял совершенно открыто. Никакие заборы или ограды не
отделяли прекрасный сад от остальной местности. Волгин знал, что этот сад
принадлежит не одному только Мунцию, а и всем обитателям соседних домов.
Все могли пользоваться им, он был, говоря по-старинному, коллективным
садом. Безусловно, до появления Волгина в саду гуляли и отдыхали многие
люди. Но теперь не было никого. Никто не нарушал одиночества Волгина, ни
один арелет не пролетал низко над домом, ни у кого не явилось искушения
удовлетворить свое любопытство (а оно, конечно, существовало) раньше
времени.
Думая об этом, Волгин начинал понимать то, что сперва показалось ему
таким странным - всеобщую тревогу за последствия оживления, произведенного
без его согласия. Он понял, что в этом мире личная воля человека священна
для всех остальных, что уважение друг к другу стало второй натурой. Всякий
раз, когда он хотел остаться один, его желание исполнялось просто и
естественно. Другого поведения эти люди не могли себе даже представить.
Волгин знал, что его появления в мире ждут с нетерпением. Все
население планеты хотело увидеть его. Он сам также стремился к этому. С
каждым днем все труднее становилось выдерживать намеченный срок подготовки.
Волгин старался ускорить приближение знаменательного дня. Еще месяц или
полтора, и он сможет появиться среди своих новых современников.

2
Все, о чем Волгин читал в книгах - достижения науки и техники, условия
жизни человечества - все имело для него характер абстракции. Он ничего еще
не видел собственными глазами, знал обо всем только теоретически. Но все же
современная жизнь на каждом шагу вторгалась в его уединение. Дом Мунция,
хотя и стоял в стороне от других домов, был домом тридцать девятого века, и
жизнь в нем проходила в тех нес условиях, что и в других домах на Земле.
Эти условия были непривычны и удивительны для Волгина.
Они жили вдвоем, а когда Мунций улетал, иногда на несколько дней,
Волгин оставался совершенно один.
Окруженный густым садом, где росли деревья самых разнообразных пород,
собранных, казалось, со всех концов света, дом был невелик по размерам. В
нем было пять комнат - две спальни, кабинет, столовая и туалетная, где
стояли гимнастические аппараты и небольшой прибор для волнового облучения,
которому Волгин, по требованию Люция, подвергался два раза в день - утром и
перед сном. Но и такая квартира, по понятиям Волгина, не могла уходиться в
порядке без участия людей. Но ни Мунцию, ни ему самому никогда не
приходилось об этом думать. В доме всегда было удивительно чисто. При
постоянно открытых окнах - нигде ни пылинки. Время от времени Волгин
замечал, что полы в доме выглядели только что вымытыми, но как и когда это
делалось, он ни разу не видел. То лес самое происходило с полом террасы и
даже со стенами дома. Дорожки сада всегда были аккуратно подметены, а кусты
и деревья политы.
На вопрос Волгина Мунций ответил, что все это делается автоматически,
специальными машинами.
- Но почему их не видно? - спросил Волгин.
- А зачем? Они делают свое дело, не беспокоя людей.
- Под чьим управлением?
- Механизмами-уборщиками каждого дома, - ответил Мунций, - управляет
один главный аппарат. Впрочем, не только дома, но и каждого населенного
пункта, каждого города. Такие главные аппараты установлены всюду, по всей
Земле. Их задача - следить за порядком. Они связаны с рядом подчиненных им
машин, которые, получая командный сигнал, выполняют все нужные работы
старательно и аккуратно.
Однажды Волгину удалось увидеть "садовника". Проснувшись раньше
обычного, он вышел на террасу. Среди деревьев сада двигалось что-то
неопределенное и, как показалось Волгину, прозрачное. Это "что-то" быстро
исчезло и больше не появлялось. Обойдя весь сад, Волгин так и не выяснил,
куда скрылся загадочный механизм.
Расспрашивать Мунция более подробно Волгин не хотел. Он боялся, что не
сможет еще понять принцип устройства "уборщика".
"Все в свое время, - подумал он. - Сперва надо овладеть основными
знаниями, а затем уже знакомиться со всем более основательно, не рискуя
вызвать улыбку своим невежеством".
Приняв такое решение, Волгин встречал все новое, что появлялось перед
ним, с внешней невозмутимостью. Он почти никогда не спрашивал, что, как и
почему, а только внимательно наблюдал и запоминал, чтобы спросить потом.
Они завтракали, обедали и ужинали дома. Мунций каждый вечер спрашивал
Волгина, что он хочет получить на следующий день, и ни разу не было случая,
чтобы заказанное блюдо не появилось на их столе.
Откуда брались блюда, куда исчезала грязная посуда, кто и как
сервировал стол, а затем убирал его, Волгин не знал.
Все, что было заказано, подавалось сразу. И пока они ели первое блюдо,
второе не остывало - сосуды всегда оставались горячими.
Несколько раз Волгин делал попытки застать "официантов" за работой, но
ни разу не добился успеха. Если он находился в столовой, стол не
накрывался, если он намеренно задерживался после еды, никто не убирал со
стола.
То же самое происходило и с уборкой комнат. Никак не удавалось увидеть
упорно скрывавшиеся машины. Постель приводилась в порядок в его отсутствие,
а вечером Волгин заставал се приготовленной ко сну.
Иногда верхняя одежда куда-то исчезала, и вместо нее появлялась новая,
того же покроя. Мунций был здесь ни при чем - за одеждой и бельем следили
опять-таки автоматы.
Мунций заметил попытки Волгина и сказал ему:
- Не пытайтесь увидеть работу механизмов, из этого все равно ничего не
выйдет. Главный аппарат не даст сигнала, если в помещении, где должна быть
произведена работа, кто-нибудь находится. Вы, конечно, можете поймать
момент и застать их, так сказать, врасплох. Но в этом случае они тотчас же
скроются. Это сделано из соображений безопасности. Ведь механизмы не думают
и не рассуждают. Они работают вслепую, не обращая внимания ни на что.
Неосторожность может привести к ушибам и даже увечьям, особенно, если в
доме есть дети. Если вам так хочется увидеть, то надо выключить контрольный
прибор, а я не знаю, как это делается. Придется вызвать механика.
- Нет, - ответил Волгин. - Пока не надо никого вызывать Я могу
подождать.
Когда Мунций находился в отъезде, Волгин не давал никаких заказов и ел
то, что находил на столе. Но он скоро заметил, что подаваемые ему блюда
именно те, которые он раньше чаще всего заказывал. Кто-то или что-то
запомнило его вкус.
Дом был по горло насыщен техникой, создающей максимальный комфорт его
обитателям. Все делалось само собой, и делалось именно так, как нужно.
Создавалось впечатление, что невидимые автоматы внимательно и заботливо
следят за людьми, знают их желания и даже слышат их мысли.
Волгина долго поражал "фокус" с освещением комнат. Источников света
нигде не было видно, светились стены и потолки Но сила их света целиком
зависела от желания человека. Стоило только подумать, что в комнате
недостаточно светло, как тотчас же свет становился ярче. Стоило пожелать
темноты, и стены "потухали".
Двери открывались сами собой, когда кто-нибудь подходил к ним, и сами
собой закрывались за человеком. Но если почему-либо следовало оставить
дверь открытой, то именно так и происходило - невидимые механизмы точно
"угадывали" намерения своих хозяев. При умывании вода появлялась словно по
волшебству и переставала течь, когда человек больше не нуждался в ней.
В кабинете Мунция стояло несколько совершенно прозрачных, почти
неразличимых глазом, шкафов с книгами. Волгин знал, что эта "роскошь"
является не правилом, а исключением. Обычно книг не держали в доме, их
можно было получить в любой момент из многочисленных книгохранилищ. Но
Мунций по роду своей деятельности нуждался в личной библиотеке. Тут было
много хорошо знакомых Волгину книг в обычных переплетах, но находились и
другие, непривычные и странные для него - маленькие металлические трубочки,
сантиметров восьми длиной. На каждой из них стояло название и очень редко
имя автора.
В углу кабинета на небольшом столике помещался аппарат, сделанный из
чего-то вроде горного хрусталя и пластмассы. Книга-трубка вставлялась в
специальное отверстие этого аппарата; поворачивалась крохотная рукоятка, и
чистый красивый голос начинал читать книгу. Громкость и скорость чтения
регулировались той же рукояткой.
Помимо текста, в трубке заключалось еще и изображение - книга была
"иллюстрирована". При желании "читающий" мог не только слушать, но и
следить за текстом по движущимся на стенке аппарата "живым" иллюстрациям,
подобно тому, как в двадцатом веке люди смотрели кинофильмы на экране
телевизора.
Каким образом удавалось вместить в восьмисантиметровую трубочку
довольно объемистую книгу и относящийся к ней "фильм", Волгин не мог
понять.
Он часто пользовался этими трубочками при своих занятиях и скоро
привык к ним. Техника чуждого ему мира становилась понятнее, если он не
только читал о ней, но и видел воочию машины и аппараты.
Тем же способом он ознакомился со многими городами, описание которых
нашел в библиотеке Мунция, видел новый транспорт и даже "совершил" полет на
Луну, с огромным интересом "прочтя" описание какой-то научной экспедиции на
спутник Земли. В этой экспедиции участвовал сам Мунций, и Волгин мог видеть
его за работой.
Тут же, в кабинете, помещался аппарат, который назывался "телеофом";
это был отдаленный потомок телефона.
Во всем доме не было ковров, портьер и тому подобного - люди избегали
создавать скопища пыли, которые затруднили бы работу убирающих машин, - но
в одном из углов кабинета лежал ковер или что-то очень похожее на него. На
нем стояло кресло, а на стене помещался маленький диск с концентрически
расположенными цифрами.
Действие аппарата было настолько поразительным и непонятным, что
Волгин, несмотря на четыре прошедших месяца, так и не мог вполне привыкнуть
к нему и каждый раз испытывал волнение, собираясь воспользоваться этим
"телефоном".
Внешне все выглядело просто. Он садился в кресло (пользоваться
телеофом стоя было нельзя) и, нажимая по очереди на цифры, набирал личный
номер Люция. Ни с кем, кроме своего "отца", Волгин не соединялся. Проходило
некоторое время - и в центре диска вспыхивала зеленая точка. Это означало,
что Люций услышал вызов, подошел к аппарату и сел в такое же кресло у себя
дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48