Она продолжала настаивать на своих словах, как если бы она хотела
доказать это мне или убедить себя. Я подозревал, что она не контролирует
себя, и у меня не было желания задавать ей дальнейшие вопросы. Но она
продолжала говорить, отвечая на свои же вопросы с болью и обидой, будто
прошлое пробудилось и ей хотелось выговориться.
- Это не отражает всю обстановку, конечно. Всегда в жизни имеются
какие-то тайные побудительные мотивы: всякие позывы, чувство ревности,
желания, о которых люди не признаются даже наедине с собой. Я обнаружила
истинную причину смерти моего мужа совершенно случайно, буквально на днях.
Я собираюсь отказаться от этого дома, и я разбирала свои вещи,
рассортировывая их или отбрасывая. Я наткнулась на связку старых бумаг в
столе Роя, и среди них было письмо от женщины. Это чрезвычайно потрясло
меня. Я никогда не могла и подумать, что, вдобавок к своим другим
прегрешениям в роли мужа или отца, Рой был мне неверен. Но письмо не
оставляло ни малейших сомнений в этом.
- Я могу взглянуть на него?
- Нет, не можете. Мне самой было читать все это достаточно
унизительно.
- Кто написал его?
- Одри Сильвестр. Она его не подписала, но я знаю ее почерк.
- Оно все еще в том же конверте?
- Да, и почтовая марка на месте с разборчивым штампом. Оно было
отправлено 30 июля 1959 года, за три месяца до смерти Роя. После семи лет
я поняла, почему Джордж Сильвестр свел Кетчела с Роем и улыбаясь находился
рядом, пока Кетчел потрошил Роя на тридцать тысяч долларов, которых тот не
имел. - Она стукнула себя кулаком по прикрытой стеганым халатом коленке. -
Он мог даже все подстроить. Он был врачом Роя. Он мог понимать, что Рой
близок к самоубийству, и вступил в сговор с Кетчелом, чтобы толкнуть Роя
за край пропасти.
- Нет ли здесь какой-нибудь натяжки, миссис Фэблон?
- Вы не знаете Джорджа Сильвестра. Это безжалостный человек. И вы не
знаете Кетчела. Я встретила его однажды в клубе.
- Мне хотелось бы его встретить. Вы не знаете, где он?
- Нет, не знаю. Кетчел уехал из Монтевисты через день или два после
исчезновения Роя - задолго до того, как было найдено его тело.
- Не хотите ли вы сказать, что он знал, что ваш муж мертв?
Она кусала губы, будто хотела наказать себя, что слишком много
наболтала. По выражению ее глаз я понял, что моя догадка была верна, и она
это знала, но по непонятным причинам скрывала.
- Кетчел убил вашего мужа?
- Нет, - сказала она. - Я не говорю об этом. Но он и Джордж Сильвестр
виновны в смерти Роя.
В состоянии такого горя и возбуждения она тем не менее осторожно
наблюдала за мной. У меня было странное чувство, что она как бы сидит
рядом с собой, но отдельно, и проигрывает свои собственные переживания и
ощущения как на органе, но совершенно не затрагивая одну сторону
клавиатуры.
- Это все неблагоразумно - то, что я вам говорю. Я прошу не
передавать это никому, включая, особенно подчеркиваю, Питера и его отца.
Я устал от ее хитроумных маневрирований и умолчаний. Я сказал прямо и
резко:
- Я никому ничего не расскажу о ваших делах и объясню почему, миссис
Фэблон. Я не всему этому верю. Думаю, что вы и сами не верите.
Она поднялась, дрожа от негодования:
- Как вы смеете так говорить со мной?!
- Потому что меня беспокоит безопасность вашей дочери. А вас?
- Вы знаете, я обеспокоена, чрезвычайно обеспокоена.
- Тогда почему вы не скажете мне правду такой, какой вы ее знаете.
Был ваш муж убит?
- Я не знаю. Я больше ничего не знаю. У меня было поистине шоковое
состояние, как после землетрясения сегодня ночью. Земля ускользала у меня
из-под ног. И до сих пор дрожит.
- Что же случилось?
- Ничего не случилось. Было кое-что сказано.
- Вашей дочерью?
- Если я скажу вам больше... - сказала она. - Я и так сказала вам
слишком много. Я хочу получить побольше информации от вас, прежде чем буду
говорить дальше.
- Добыча сведений - это моя работа.
- Я ценю ваше предложение, но я должна сама делать дело.
Она снова замолчала. Она сидела совершенно недвижимо, прижав кулаки
друг к другу со всей силой и вперив в пустоту глаза.
Сквозь завывание ветра я услышал звук, будто крыса грызла в норе. Я
не думал, что это связано с Мариэттой Фэблон. Потом понял, что это она
скрипит зубами. Было время оставить ее в покое.
Я вывел машину из-под стонущего дуба и направился к следующему дому -
к Джемисонам. Там все еще горел свет.

15
Дверь открыл отец Питера. На нем была пижама и халат, и он выглядел
еще более прозрачным и отрешенным, чем был утром.
- Входите, мистер Арчер. Мой дворецкий ушел спать, но я могу подать
вам выпить. Я надеялся, что вы заглянете, у меня есть некоторые новости.
Болтая, будто это еще длился день, он провел меня через гостиную в
библиотеку. Его шаги были не очень твердыми, но он ухитрился пробраться
сквозь дверь в свое кресло. Около него стоял стакан. Джемисон был,
казалось, из тех пьяниц, которые содержат себя в определенной степени
опьянения весь день и всю ночь.
- Налейте сами. У меня не совсем твердые сейчас руки. - Он поднял их
к лицу и стал рассматривать с клиническим интересом. - Я должен быть в
кровати, полагаю, но почти утратил способность спать. Эти ночные бдения -
самое трудное. Образ моей бедной покойной жены все время живо стоит передо
мной. Я ощущаю свою потерю в виде обширной, зевающей пустоты внутри меня
самого и во всем окружающем меня мире. Я забыл, я показывал вам снимок
моей жены?
Я проворчал недовольно, что нет. У меня не было желания сидеть всю
ночь с Джемисоном и его орошенными виски воспоминаниями. Я налил себе
добрую порцию виски из начатой бутылки.
Джемисон открыл кожаную шкатулку и достал оттуда фото молодой женщины
в серебряной рамке. Она не была очень хорошенькой. Были другие причины для
затянувшегося траура ее мужа. Может быть, печаль была единственным
доступным для него чувством, или, может быть, это было оправданием для его
выпивок. Я вернул ему фотографию.
- Как давно она умерла?
- Двадцать четыре года назад. Мой бедный сын убил ее своим рождением.
Я не хочу винить бедного Питера, но иногда тяжело, когда подумаешь обо
всем, что я потерял...
- У вас все же есть сын.
Джемисон свободной рукой сделал неопределенный жест, нервный и
раздраженный. Это свидетельствовало в известной мере о его чувствах к
Питеру, а возможно, и об их недостатке.
- Между прочим, а где Питер?
- Он пошел на кухню перекусить. Он уже шел спать. Вы хотите видеть
его?
- Возможно, позднее. Вы сказали, что у вас есть какие-то новости для
меня.
Он кивнул:
- Я разговаривал с одним из моих друзей в банке. Сотня тысяч Мартеля
- в действительности сумма была ближе к ста двадцати тысячам - была
представлена в виде чека на банк "Новой Гранады".
- Я никогда об этом не слышал.
- Я тоже, хотя я был в Панаме. "Новая Гранада" имеет свое
представительство в Панаме.
- Оставил Мартель свою сотню тысяч в местном банке?
- Нет. Я подходил к этому. Он снял все деньги до последного цента.
Наличными. Банк предложил ему охрану, но он отказался. Он упаковал деньги
в чемодан и бросил его в багажник своей машины.
- Когда это произошло?
- Сегодня без пяти три, прямо перед закрытием банка. Он прежде всего
позвонил в банк, чтобы удостовериться, что они располагают наличной
суммой.
- Таким образом, он уже собирался уехать сегодня утром. Интересно,
куда он поехал.
- Возможно, в Панаму. Кажется, это источник его денег.
- Я должен увидеть вашего сына. Как пройти на кухню?
- Это в другом конце коридора. Вы увидите свет. Возвращайтесь и
немного выпейте со мной после этого.
- Уже поздно.
- Буду рад предложить вам ночлег.
- Спасибо, я люблю ночевать дома.
Я пошел по коридору на кухню. Питер сидел за столом под висячей
лампой. Большая часть жареного гуся лежала перед ним на деревянном блюде,
и он жадно поглощал его. Я не пытался заглушить звук своих шагов. Но он и
так не слышал, как я подошел. Я стоял в дверях и наблюдал за ним. Мне не
приходилось видеть, чтобы кто-нибудь ел так, как он.
Обеими руками он отдирал куски мяса от гусиной грудки и запихивал их
в рот. Так засовывают мясо в мясорубку. У него было искаженное лицо, а
глаза, казалось, ничего не видели. Он оторвал гусиную ножку и вгрызся в
нее.
Я пересек кухню и подошел к нему. Кухня была большая, светлая,
неуютная. Она напоминала мне заброшенную спортплощадку.
Питер поднял голову и увидел меня. Он виновато отложил гусиную ножку.
Его лицо опухло и было в гусином жиру.
- Я хочу есть, - сказал он. Казалось, что даже его голос стал жирным.
- Все еще голодны?
Он кивнул головой, глядя на полусъеденную птицу. Она лежала перед
ним, вызывая новые позывы неутоленного аппетита.
Мне хотелось выбраться оттуда и выслать ему обратно остаток его
денег. Но вместо этого я подтянул к себе стул и уселся по другую сторону
стола. Я пытался вытащить его из состояния ступора, в котором он
находился.
Я не помню всего, что говорил. Мне хотелось его убедить, что он
находится уже на грани выпадения из цивилизованного общества. Мой
запутанный монолог прерывался громкими хлопками, доносившимися из того
места, где был дом Мариэтты Фэблон.
Первый раз, когда послышались звуки, я подумал, что это выстрелы.
Потом отверг это предположение, когда они повторились через нерегулярные
промежутки. Больше было похоже на хлопанье ставен или незакрытой наружной
двери на ветру.
Тем временем Питер произнес смущенно:
- Прошу прощения.
- У себя просите прощения.
- Сожалею, не понял.
- Извиняйтесь у самого себя. Вы сами себе все делаете.
Его лицо было как сдобный пончик.
- Я не знаю, какой бес вселяется в меня.
- Вы должны проконсультироваться с врачом. Это болезнь.
- Вы думаете, мне нужен психиатр?
- Все люди рано или поздно к ним обращаются. Вы можете себе это
позволить.
- Тем не менее не могу. Действительно. Я не вступлю во владение
своими деньгами до будущего года.
- Используйте кредитные возможности. Вы можете позволить себе
обратиться к психиатру, если можете позволить нанять меня.
- Вы действительно думаете, что у меня что-то с головой?
- С вашим сердцем, - сказал я. - У вас голодное сердце. Лучше
поищите, чем накормить его помимо пищи.
- Я знаю. Потому-то и хочу получить Джинни обратно.
- Вы должны сделать побольше этого. Если бы она увидела вас за вашей
трапезой... - Последовало зловещее молчание. Я не закончил фразу.
- Она видела, - произнес он. - В этом все дело. Когда люди это видят,
они начинают меня ненавидеть. Полагаю, что вы также оставите меня.
- Нет, я хотел бы прояснить все обстоятельства.
- Они никогда не прояснятся. Я безнадежен.
Я попытался слегка возразить:
- Моя бабушка, которая жила в Мартинеце, была религиозной женщиной.
Она всегда говорила, что отчаиваться - большой грех.
Он медленно покачал головой. Его глаза забегали внезапно. Через
минуту он сорвался с места и бросился к раковине на кухне. Его стошнило.
В то время как я помогал прочищать раковину, его отец появился в
двери.
- Бедный мой мальчик опять кушал?
- Перестаньте, мистер Джемисон.
- Не понимаю, что вы имеете в виду. - Он поднял свои бледные руки,
демонстрируя, какой он заботливый отец. - Я был своему сыну и отцом и
матерью. Я должен был ими быть.
Питер стоял у раковины спиной к отцу, не желая показывать свое лицо.
Спустя некоторое время отец ушел.
При огромной главной кухне с кафельными стенами, раковинами и плитами
имелась небольшая кухонька со стороны балкона. Я узнал об этой наружней
кухне из-за шума у двери - какое-то чихание, скрежет приближался и
становился все более настойчивым.
- У вас есть собака?
Питер отрицательно помотал головой.
- Может быть, приблудная? Давайте впустим. Дадим ей кусок гуся.
Я включил свет в этой кухне и открыл дверь. Мариэтта Фэблон вползла
на ступеньки. Она поднялась на колени. Ее руки обхватили мои ноги. На ее
груди на стеганом халате была кровь. Глаза широко раскрыты и блестели, как
серебряные монеты.
- Пристрелите меня.
Я спустился и поддержал ее.
- Это вы, Мариэтта? Кто это вас?
Она глотала ртом воздух.
- Любовник.
Остаток ее жизни ушел с этими словами. Я чувствовал, как он покидает
ее тело.

16
В двери показался Питер. Он не стал проходить в наружную кухню. Ее
заполнила смерть.
- Что она сказала?
- Она сказала, что ее застрелил любовник. Кого она имела в виду?
- Мартеля, - автоматически сказал он. - Она мертва?
Я посмотрел на нее. Смерть как бы уменьшила ее в размерах. Будто я
смотрел на нее через другую сторону бинокля.
- Боюсь, что да. Вы бы лучше позвонили в полицию. Затем скажите отцу.
- А нужно ли ему говорить? Он найдет повод обвинить меня.
- Если хотите, я скажу ему.
- Нет, я сам. - Он демонстративно пересек кухню.
Я вышел в ветреную темноту и достал фонарь из машины. Хорошо
протоптанная дорожка вела от сада Джемисонов к дому Фэблонов. Я решил, что
детские ножки Питера проложили ее когда-то.
Появились свидетельства, что Мариэтта проползла по этой дорожке от
самого дома: пятна крови и следы от коленей на земле. Ее розовая шапочка
свалилась там, где дорожка проходила через пограничные кусты.
Передняя дверь дома громко хлопала. Я вошел внутрь и оказался в
кабинете. Там над всем главенствовал резной письменный стол девятнадцатого
столетия. Я пошарил в ящиках. Там не было любовного письма Одри Сильвестр
к Фэблону, но я нашел письмо, заинтересовавшее меня не в меньшей степени.
Оно было написано миссис Фэблон вице-президентом банка "Новая Гранада",
Панама, Рикардо Розалесом в марте этого года. На довольно высокопарном
английском в нем извещалось, что специальный счет, из которого банк
периодически выплачивал ей деньги, уже исчерпан и не имеется никаких
дальнейших инструкций по этому поводу. По установившимся правилам банка,
для них, к сожалению, невозможно назвать имя ее патрона.
На дне ящика я нашел фотографию в рамке. На ней был изображен молодой
лейтенант авиационных частей, который почти наверняка являлся Роем
Фэблоном. Стекла в рамке не было, и маленькие округлые кусочки снимка были
грубо выковырены. Через минуту я пришел к заключению, что фотография была
растоптана острым женским каблучком. Я подумал: как давно Мариэтта
растоптала изображение своего мужа?
В том же ящике я нашел тонкие мужские часы с четырьмя латинскими
словами, выгравированными на крышке: матиус анимис аманд амантур. Я не
знаю латинский, но "аманд" значит что-то насчет любви.
Я снова посмотрел на фото Фэблона. Для моего натренированного глаза
его голова казалась сделанной из грубой, пустой внутри бронзы. Он выглядел
темным и решительным - тип мужчины, в которого дочь могла влюбиться. Хотя
он был красив, а Мартель нет, я полагаю, можно уловить их некоторое
сходство, достаточное, впрочем, чтобы Мартель мог вскружить ей голову. Я
положил снимок и часы обратно в ящик.
Свет все еще горел в гостиной, где недавно я разговаривал с Мариэттой
и слышал скрип ее зубов. Шнур от ее розового телефона был сорван со стены.
На изношенном ковре краснели пятна крови.
Отсюда она начала ползти к нам на кухню.
Вдали слышалось завывание еще более громкое, чем ветер, и более
мрачное. Это был звук сирены полиции, которая почти всегда приходит
слишком поздно. Я вышел наружу, оставив горящий свет и хлопающую дверь за
собой.
Когда я вернулся в дом Джемисонов, люди шерифа были уже там. Мне
пришлось объяснить, кто я, и показать свое удостоверение. Питер должен был
поручиться, прежде чем меня впустили в дом. Они не позволили мне зайти на
кухню.
Их нежелание сотрудничать со мной меня вполне устраивало. Это меня
оправдывало в том, что я попридержал некоторые результаты собственных
исследований. Но я напустил их на Мартеля. К двум часам дежурный офицер,
инспектор Гарольд Ольсен, зашел в гостиную и сказал, что объявил розыск на
Мартеля по всем статьям. Он добавил:
- Вы можете идти домой, мистер Арчер.
- Я думал, что подожду здесь и поговорю со следователем.
- Я следователь, - сказал Ольсен. - Я сказал своему заместителю
доктору Уилсу не беспокоиться и не приходить сюда сегодня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26