Мой брат Эд де Морей очнулся, когда лодка вздрогнула от столкновения с крупным камнем, что лежал на самом краю сухой тверди. Он открыл глаза, удивленно осмотрелся вокруг и сказал:
— Хорошие новости.
Уже когда мы повели его по круглым окатышам, мягко шуршавшим под ногами, в тот тенистый грот, он стал рассказывать нам свой сон, увиденный минувшей ночью, которая для нас с Фьямметтой оказалась вполне бессонной.
— Мне привиделось странное событие, — признался мой брат-тамплиер. — Будто бы я поднимался по темной лестнице на какую-то очень высокую башню. И там, по пути, я видел моих братьев-рыцарей, защищавших бойницы. Все они были мертвы. А некоторые из них выглядели и вовсе иссохшими скелетами. То восхождение длилось невыносимо долго, и вот наконец я вошел в какое-то сумрачное помещение на самой вершине башни. Там стоял уставленный роскошными блюдами стол, за которым могло бы уместиться не менее двух дюжин пирующих. Но за столом сидел всего один человек, маленький и в какой-то невзрачной одежде или, если припомнить, вовсе без нее. По своему виду он совсем не казался опасным, однако мне было открыто, что именно он коварно захватил цитадель Ордена, погубил всех доблестных рыцарей и теперь празднует здесь свою победу. Тогда я вынул из ножен свой меч и, пылая гневом, двинулся прямо на него…
— А он стал убегать от тебя, братец, — весело проговорил я. — Он был юрким, как мышь. Верно?
— Верно, — изумленно подтвердил Эд де Морей.
— Ты сокрушил мечом стол того нечестивого пиршества, но так и не достал негодяя, — с усмешкой продолжал я. — Он дал от тебя деру. Ты спустился за ним в подземелье, но и там он ускользнул от тебя. Если не ошибаюсь, прыгнул в реку.
— Ты мне всегда казался колдуном, брат, — глухо пробормотал комтур.
— Я тоже видел этот сон, — признался я, — только немногим ранее. Приглядись ко мне, славный комтур, и припомни, как выглядел тот негодяй. Ты обнаружишь в нас много сходства.
Когда Фьямметта устроила для комтура подходящее ложе и мы помогли ему опуститься навзничь, он перевел дух от боли, снова подступившей к нему, и вперил омраченный взор в темный каменный свод.
— Там, во сне, на меня обрушилась вся башня, а потом поднялись воды и поглотили меня, и я проснулся, — грустно проговорил Эд де Морей. — Все мои братья-рыцари погибли. В том нет сомнения. Я, как комтур, обязан был остаться с ними. Меня слишком ошеломил тот предательский удар. Меня слишком удивило твое появление, брат. Я поддался на твои уговоры и проявил малодушие и глупость.
— Скажи-ка мне, Эд, — сдерживая гнев, обратился я к нему, — чем же разумнее была вся эта гибельная затея: вместе с наемниками-иноверцами напасть на острова иоаннитов?
— А что нам оставалось делать? — мрачно усмехнулся комтур.
— Как это «что оставалось делать»? — поразился я.
— Румская капелла Ордена исполнила свое предназначение семь лет тому назад, — отвечал Эд де Морей. — Кому еще нужны мы были в Руме, рассыпавшемся в прах? Монголам? Караманцам? Никаких христианских паломников давно уже нет на этих путях. Где нам оставалось искать пристанище? Во Франции, где тамплиеров гонят, как самых отъявленных еретиков? У кого искать службу? Грезы о Святой Земле давно растаяли. За доставку на Родос платила Венеция — только и всего. Нам нужно было уйти достойно, встретившись с достойным противником — только и всего. Иоанниты — наши старые недруги, но на поле битвы они нам равны.
— Большинство тамплиеров, признавших обвинения в богоотступничестве и потому помилованных королем, вступило в Орден Иоанна, — поведал я комтуру горькую истину. — Вполне возможно, что вы плыли в ночи сражаться со своими бывшими «братьями».
— Тем лучше, — поморщившись, изрек Эд де Морей. — Но ведь ты, брат, был Посланником. «Священное предание» гласит, что Орден пройдет очищение. Что же ты можешь сказать мне, брат?
Полным тревоги и сомнения взором комтур Румской капеллы смотрел на меня.
— Я могу сказать, что Орден прошел истинное очищение, — твердо ответил я ему. — Теперь ты, брат мой Эд, и есть истинный Орден тамплиеров. Потому-то я и послан Провидением уберечь твою жизнь.
Глаза Эда де Морея несказанно расширились. Некоторое время он пребывал в оцепенении, и я сидел перед ним, не отводя взгляда.
Наконец он опустил веки, и черты его отразили слабое успокоение.
— Что впереди? — едва слышно прошептал он.
— Конья! — напротив, громогласно изрек я. — Румская капелла Ордена бедных рыцарей Соломонова Храма. Славные подвиги и Святая Земля.
Ясное утро, попутный ветер и мои добрые предчувствия не обманули меня. Оставив свою маленькую армию в пещере, я спустя всего половину часа отыскал дорогу, покрытую теплой и мягкой пылью, а другую половину часа потратил на то, чтобы найти на ней нищего странника, который еще издали ответил мне на все тайные знаки, известные суфийским последователям всех многочисленных братств. Я узнал, что ветер пригнал нашу лодку к берегам маленького эмирата Теке, столица которого, Атталия, находилась всего в десяти милях от места нашей дерзкой высадки.
К полудню я обзавелся приличной повозкой и достаточным количеством провизии. Сабля и обе кольчуги превратились в пару крепких жеребцов, и, как только солнце стало клониться к закату, а жара спала, мы двинулись в путь.
Несмотря на все наши хлопоты, рана, нанесенная не только плоти доблестного рыцаря-тамплиера Эда де Морея, но и его душе, угнетала его все сильнее, и за один дневной переход до Коньи, недавно захваченной воинственным племенем караманцев, он наконец надумал умирать. Я накинулся на него с братскими упреками и все-таки сумел убедить его, что комтуру Ордена никак не престало отдавать Богу душу за пределами капеллы, посреди земель, подвластных неверным.
Привратники были уж не те. У ворот Коньи стояли четверо хмурых караманских варваров, и я уже было решил проститься с последними динарами, вырученными от продажи нашего воинского снаряжения. Но тут славный комтур нашел в себе силы — я сразу догадался, что жизненных сил в нем скрывается больше, чем казалось ему самому — и, поднявшись, вытянул из повозки руку, державшую на цепочке особый медальон — тангэ. Привратники узнали и медальон, и самого рыцаря Эда и, рассыпавшись в частых, мелких поклонах, пропустили нас в город. Видимо, доблесть великана-иноверца уже стала преданием на этих землях.
У приора румской капеллы Ордена за прошедшие годы прибавилось и седины, и испуга.
— Комтур не слишком легко ранен, — сообщил я ему по въезде во двор. — Распорядитесь, мессир приор, о всем необходимом в таком случае.
— Святая Дева! — воскликнул добрый приор, крестясь и тараща глаза. — Где же все остальные братья?
— Заупокойную мессу по всем остальным братьям вы будете служить после того, как устроите все дела с живым, — сказал я ему.
— Иисус милосердный! — задрожал приор.
И в третий раз он призвал небесных покровителей христианского мира, увидев Фьямметту, появившуюся из-за полога повозки.
— И такая знатная госпожа не побоялась таких дорог! — пробормотал он, узнав, что встречает на пороге капеллы невесту Посланника.
Когда мы наконец уложили комтура в его прохладной келье, напитанной ароматом церковного воска, он крепко — чересчур крепко для испускавшего дух человека — взял меня за плечо и привлек близко к себе.
— Мне пора уходить, брат мой, — тихо проговорил он. — За мной остался долг: окончить свой рассказ, начатый в Халдии, и передать тебе последний привет ее наместника.
— Благодарю. Хотелось бы узнать, как поживает теперь этот веселый Архимед, — с беззаботной улыбкой проговорил я, как бы пропустив мимо ушей мрачное предупреждение комтура.
— На нашей грешной земле он более не поживает, — отвечал Эд де Морей. — Скоро минет семь лет с того дня, вернее той ночи, когда он вознесся в лучший мир и сделал это в полном согласии со своим достоинством. Ему можно позавидовать. Вспомни, брат, ночь нашего пути в Кигану. Вспомни высокую гору и крепость на ее вершине. А теперь вообрази себе огнедышащую пасть огромного вулкана, в которую превратилась вся эта гора. Пылающий корабль показался бы тебе попросту горящим перышком, если бы ты увидел то ужасное и величественное зрелище. На два своих годовых жалования Лев Кавасит купил лучшей китайской смеси селитры с серой и наполнил ею отопительные трубы, проложенные в стенах крепости. Когда во Дворце узнали о его неповиновении, Лев Кавасит был тотчас лишен наместничества, но явиться во Дворец он наотрез отказался. Тогда за ним был послан отряд личной стражи императора. Лев Кавасит не стал губить подневольных душ. Напротив, он заранее выпроводил всех своих воинов и слуг вон из крепости и выпустил из клеток на волю всех диковинных птиц, а из водоема — в речку всех рыбок. Затем он устроил себе самое роскошное пиршество, на которое только был способен и, совершив возлияние за здоровье всех своих живых друзей и за упокоение всех усопших, поджег пропитанную маслом веревку, которая тянулась к ближайшей трубе. Все его великолепные покои, которым позавидовали бы и римские цезари, обратились в огненный вихрь. Тот огненный вихрь затмил половину звезд. Грохот раздался такой, что кони, стоявшие на дальних перевалах, не могли устоять на ногах. Поговаривали, что вспышку над горами заметили даже в Трапезунде.
— Тебе довелось увидеть этот последний фокус Архимеда? — вопросил я.
— Да, — ответил комтур. — Он пригласил меня еще той ночью, когда мы были у него, точно рассчитав день императорского гнева. Он даже указал мне перевал, с которого можно подивиться этому невиданному зрелищу в полной мере. Я обещал ему, что приду. Я встретил на перевале одного из его доверенных людей, который тут же отправился в крепость. Мне кажется, что Лев Кавасит даже задержал свое представление на один день, дожидаясь меня.
Тут-то Лев Кавасит, бог механики и точных расчетов, оказал и мне неоценимую услугу!
— Вот и теперь, брат, как раз появился повод к тому, чтобы ты выполнил еще одно обещание, — сказал я и навис над комтуром грозной тучей. — Я приложил немало трудов, чтобы довезти тебя живым до капеллы Ордена, боясь, что твой труп останется в чужих пустынях. Ты обязан исполнить мою просьбу.
— Я готов, брат, — тяжело вздохнул комтур. — Если это дело мне будет по силам.
— По силам, — уверенно подтвердил я. — Обещай мне… нет, обещай нам обоим, брат, — с этими словами я привлек к ложу Фьямметту, стоявшую на шаг позади, — что ты не станешь умирать еще двенадцать дней. Ты должен продержаться еще ровно двенадцать дней. Затем ты узнаешь кое-какую новость, кое-что увидишь и тогда окончательно решишь, оставаться ли тебе на этой грешной земле до конца отмеренного вовсе не тобою срока или же, проявив своеволие, отказаться от воли к жизни. Обещай мне, брат.
— Что ты задумал, брат? — с тревогой спросил комтур.
— Раз тебя еще беспокоят чужие замыслы, значит, ты еще оглядываешься назад и в настоящие покойники совсем не годишься, — с усмешкой заметил я. — Обещай.
Рыцарь Эд де Морей закрыл глаза и, немного помолчав, произнес то, что я и хотел от него услышать.
Без промедления выйдя из кельи в темный коридор и выведя вместе с собой Фьямметту, я прошептал ей на ухо:
— Я должен отлучиться из капеллы, как рассчитываю не более, чем на двенадцать дней. Я надеюсь, что мне удастся поднять брата на ноги. Я хочу привезти этому старому, уставшему от жизни холостяку хорошую невесту.
— Невесту?! — обомлела Фьямметта. Несказанное удивление Фьямметты мне тоже было на руку.
— Невесту! — решительно подтвердил я. — Редкостную, скажу я вам, сударыня, невесту. Может быть, мне удастся пронзить одной стрелой двух уток — и я смогу встретиться с дервишем в тех же местах, где водятся невесты рыцарей-тамплиеров, дающих обет безбрачия.
В любом из глаз Фьямметты я мог бы утонуть, как в морской пучине, такими огромными и бездонными сделались они в эти мгновения.
— Мой брат должен продержаться двенадцать дней, — продолжал я. — Радость моя, вы тоже должны выдержать двенадцать дней моего отсутствия. Иначе невозможно. Кто еще здесь сможет ухаживать за раненым так же искусно, как это делаете вы? Кроме того, Эд давал обещание нам обоим, и потому, видя вас постоянно перед глазами, он просто посовестится умереть, даже в мгновение крайней слабости. Такие рыцари, как он, своего слова не преступают.
Скорее безумная затея с невестой, чем необходимость попечения о раненом, полностью обезоружила Фьямметту. Она только поцеловала меня в лоб и тихо, покорно проговорила:
— Я буду непрестанно молиться о вас, мессер.
— Молитесь о нас обоих, сударыня, — ответил я ей.
Не прошло и часа, как Румская капелла Ордена бедных рыцарей Соломонова Храма превратилась в маленький камешек, затерянный на краю земного предела, да и сама Конья уже смогла бы поместиться на моей ладони.
Я гнал коней во всю мочь и гораздо раньше, чем рассчитывал, достиг того самого места у реки, где вернул меня в явь, а, возможно, и в земную жизнь мудрый дервиш Хасан по прозвищу Добрая Ночь. Здесь я, действительно провел еще одну ночь, оказавшуюся не слишком доброй, поскольку мои надежды не сбылись и дервиша я так и не дождался. Признаюсь, что я не сошел бы с того места еще неделю, если бы мне удалось выторговать у брата месячный срок.
Я оставил обоих коней выше в горах, в небольшом ущелье, что было покрыто скупым кустарником, а сам двинулся дальше.
Три дня я прыгал по утесам, как горный козел, и на исходе третьего дня уже был готов впасть в отчаяние. В полном изнеможении я уселся на самом краю одной из пропастей и стал смотреть, как солнце медленно скатывается в ложбину между двумя заснеженными, не доступными для человека, вершинами.
Позади меня раздался стук камня, сорвавшегося со склона горы. Тотчас вскочил я на ноги и повернулся — и замер, пораженный тенями, словно выведенными на склонах китайскими чернилами. Я видел зубчатые стены грозной цитадели, неприступные башни и отверстия бойниц.
Опрометью повернувшись на другую сторону света, я обнаружил и каменное воплощение цитадели, которую еще несколько мгновений назад не мог отличить от нагромождения скал. Эта цитадель возвышалась прямо надо мной по другую сторону пропасти.
— Рас Альхаг! — содрогнувшись, прошептал я.
Итак, на закате дня мне помогло солнце, а ночью мне пришла на выручку луна. Она проложила по камням свои серебристые дорожки, которые и перевели меня через пропасть прямо под стены цитадели.
Зная, что грядущий день моего путешествия. по горам Тавра будет труднее и опаснее всех предыдущих, взятых вместе, я укрепил свои силы непродолжительным сном, свернувшись по-собачьи под самой высокой и неприступной кладкой.
С первыми лучами дневного светила я встал на ноги, и, пока солнце поднималось к вершине небосвода, я, словно торопясь следом за ним, карабкался вверх по крепостной стене. Я благодарил Бога за то, что некогда Он надоумил меня не унывать в темнице и не терять там времени даром. Теперь безо всяких кинжалов, посредством всего двадцати пальцев, я взбирался по отвесной круче с быстротою напуганного таракана.
Мне показалось, что я даже обогнал солнце. Двор крепости был так знаком, что на одно мгновение меня охватило чувство, будто я вернулся домой. Я видел ту самую башню с дверцей, приоткрытой не менее десятилетия тому назад. Видел травинки, которыми та дверца обросла, и даже какие-то голубые цветочки, в прошлый раз отсутствовавшие, поскольку тогда уже начиналась осень. Я видел тот самый колодец, вокруг которого до сих пор валялись восемь мертвых тел, восемь скелетов, облаченных в истлевшие лохмотья.
Без всякого страха я пересек двор цитадели, не решившись, однако, заглядывать в колодец, а затем без всякого страха протиснулся через щель при оцепеневшей дверце и стал вновь подниматься наверх. Ступени были усеяны костями и ржавым оружием.
В ту самую комнату, где происходило мое неудачное пиршество, я заглядывать тоже не стал, а сразу поднялся на верхнюю площадку, властно оглядел весь ослепительный горный простор и, повернувшись лицом на Восток, возгласил на ассасинском наречии:
— Акиса! Я пришел! Я жду тебя!
И к этому призыву я добавил одно слово, то самое тайное слово, которое было произнесено мною во Дворце Филиппа от Капетингов, слово высшей власти в братстве ассасинов, очень короткое слово, которое в переводе на язык простых смертных могло бы прозвучать так: «Я, песчаная змея, опускаю свою голову в воду».
Вслед за тем я спустился на несколько ступеней вниз и безо всякого страха толкнул знакомую дверь. С тяжким скрипом она отворилась, и я вошел внутрь.
За минувшие годы ничего не изменилось и здесь, будто я оказался единственным человеком, попавшим сюда с тех самых пор, когда здесь происходил удивительный поединок, случившийся, по всей видимости, как во сне, так и наяву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69