Итак, вздохните поглубже, ибо я не сомневаюсь, что ваши сердца на несколько мгновений перестанут биться, замерев от удивления.
В одну из ночей, коих осталось уже немного до печального дня, когда погибла славная Акра, я услыхал тихий стук в свою дверь. Спросив, что за гость явился ко мне в столь поздний или, даже наоборот, в столь ранний час, я изумился, различив голос рыцаря Милона, а когда открыл дверь, то просто остолбенел.
Рыцарь Милон стоял передо мной с бледным лицом, бережно и неловко держа на своих руках, привыкших к мечу, нечто, этим мощным рукам совершенно чуждое: крохотное человеческое создание, нагое, как лягушонок. Оно беспомощно шевелило ножками и ручками, чмокало, а я смотрел на него, не веря своим глазам и страшась тронуть его пальцем, дабы убедиться, что глаза не врут и передо мной не один из самых странных видов миража.
«Пресвятая Дева! — наконец обретя дар речи, прошептал я. — Что это?!»
«Мой ребенок», — просто ответил рыцарь Милон, и я вновь онемел, а заодно, казалось, оглох и ослеп.
«Лев, — обратился ко мне рыцарь Милон, сохраняя завидное самообладание, и, вероятно, ему пришлось повторить мое имя еще не один раз прежде, чем я нашел в себе силы воспринимать дальнейшие слова и события. — Лев, сейчас нет времени для объяснений. Только ты один можешь помочь мне и спасти это дитя. Я буду обязан тебе до скончания века. Мать ребенка тяжело заболела после родов и час назад скончалась. Только ты, Лев, сможешь вынести его из города, не привлекая ничьего любопытства. К тому же только тебе одному ведомы здесь все щели. Прошу тебя, как брата, сделай это немедля, иначе я не сумею уберечь дитя. Вынеси ребенка к Овечьему холму. Там дожидаются родственники матери. Они из неверных, так что ничему не удивляйся. Я не смогу тебе заплатить».
«Какая плата! — возмутился я. — Ты и так уже один раз спас мою жизнь».
Конечно же, я знал в Акре все щели, и, конечно же, мне было лестно участвовать в хоть каком-то таинственном заговоре, который, как мне представлялось, никак не должен был кончиться выкалыванием глаз и замуровыванием в стену, чего легко было добиться в Константинополе.
Тайна крепко жгла мне душу, но я тоже взял себя в руки и стал рыскать по комнате в поисках подходящего куска полотна. Однако рыцарь Милон покачал головой и сказал:
«Ничего не годится. Прошу тебя, Лев, подержи дитя на своих руках».
Я принял на руки это невиданное сокровище и, зерно, держал его не ловчее рыцаря Милона, ибо в моих руках побывало все, что угодно — золото, женщины, оскалы, машины и даже раковины царицы Савской, — но недельного младенца судьба отдавала в мои руки впервые.
Между тем, рыцарь Милон неторопливо снял со своих плеч священный белый плащ Ордена с алым тавром, свернул его вчетверо и протянул его так, что сверху можно было положить младенца.
Невольно я опустил ребенка на плащ и стал дожидаться, что будет дальше.
Рыцарь Милон бережно укутал его и протянул мне со словами:
«Неси так, Лев».
«Но ведь это твой плащ, Милон, — так и обомлел я. — Ведь ты станешь изгоем. И многие порадуются этому».
«Ничего не поделаешь, — твердо ответил рыцарь Милон. — Иначе они не поверят, что ты принес именно моего ребенка. Я как-нибудь выкручусь. В конце концов всему наступает конец».
«Но как звали мать? — теряясь в догадках, спросил я. — Вдруг они меня спросят».
«Гюйгуль, — едва слышно проговорил рыцарь Милон. — Просто рабыня Гюйгуль. Но это тайна, Лев».
«Знал бы ты, Милон, какое я ходячее кладбище тайн, — весело сказал я тамплиеру, пытаясь оживить его обреченный взгляд. — Одна лишняя гробница останется попросту незамеченной».
Не буду объяснять как — это все равно, что подробно рассказывать устройство механизма для двойного встречного сверления бревен, — но я выбрался из города незамеченным и достиг того самого Овечьего холма.
Признаться, конечная цель моей вылазки напугала меня больше, чем вся охрана Акры, вместе взятая. Я ожидал найти во мраке пару нищих стариков, с которыми придется для вежливости прослезиться, а обнаружил невесть откуда взявшийся — ибо еще вечером окрестности холма пустовали — варварский лагерь, где горели костры, точились клинки и возвышались шатры, какие бывают лишь у весьма знатных сарацин.
Я долго ходил от шатра к шатру, и, представьте себе, от меня отмахивались руками. Наконец какой-то сарацин с обнаженной саблей подошел ко мне и, пощупав край белой материи, повел за собой. Вскоре я оказался перед шатром, из которого высунулся какой-то старик. В шатре было так светло, будто там горело никак не меньше двух десятков огней. Внутрь меня не пустили.
Старик взглянул на меня, вышел наружу и, не говоря ни слова, по-хозяйски взял у меня с рук завернутого в плащ младенца. Очень хорошо помню, как он приподнял край материи и сказал удивленным голосом:
«Девочка?!»
Честно говоря, сам я даже не обратил внимание на главный знак отличия таинственного малыша и могу довериться теперь только тому слов старика, оброненному в ночи.
Потом старик еще раз тщательно, словно покупал шелка на базаре, ощупал материю и добавил:
«На все воля Всемогущего».
«Отец мудрости, — обратился я к нему с глубоким почтением, — а нельзя ли вернуть плащ отцу ребенка?»
Старик ничего не ответил, а только, уже уходя в шатер, кивнул моему неласковому проводнику, и тот, поигрывая саблей, указал мне рукой направление, чтобы я чего доброго не заблудился.
«Что это за люди?» — спросил я рыцаря Милона, который до моего возвращения не покидал моей комнаты, хотя по Уставу Ордена был обязан давно уж пребывать в своей келье, возбуждая дух молитвой.
«Не знаю», — невозмутимо ответил рыцарь Милон.
«Но ведь ты сам назвал всю эту разбойничью шайку родственниками!» — все сильнее недоумевал я, решив, однако, скрыть от рыцаря некоторые подробности моего путешествия.
«Так назвал их не я, а Али-Скворец», — уточнил рыцарь Милон, преумножив мои опасения тем, что страшная тайна известна еще одному лицу, и не кому-нибудь, а личному арабскому писцу комтура Акры.
«К чему тогда было посвящать в дело меня, лишнего человека, а не запустить через стену самого Скворца?» — спросил я.
«За Али следят прилежней, чем за любым из братьев, — ничуть не обижаясь, пояснил рыцарь Милон. — Али не выдаст меня. Джибавии не выдают тайн. Ему я доверяю почти так же, как тебе, Лев».
Тут за малую часть ночи я узнал столько нового и необыкновенного, что будто бы весь мир повернулся передо мной другой, запретной своей стороной, а звезды на небе поменялись местами и сложились в таинственное мерцание слов, гласящих, что все пределы грешной земли, видимые с вершины горы Арарат, где причалила галера нашего праотца Ноя, подвластны не царям и военачальникам, а нищим бродягам-дервишам. О них, разумеется, необходим особый рассказ, и, если молодой Цезарь того пожелает, я постараюсь удовлетворить его любопытство по окончании этой истории.
Тот самый писец Али, как искусный механик, и повернул в судьбе рыцаря главный ее рычаг, казалось бы, давно уж заржавевший. Борода рыцаря Милона серебром была куда богаче бороды нашего доблестного Агамемнона, и я все никак не мог вообразить, что суровые и потускневшие в боях доспехи могут скрывать столь чувствительное сердце.
Так вот однажды Али-Скворец подошел к рыцарю Милону и шепнул ему на ухо, что в крепости прислуживает молодая рабыня, происходящая из знатного бедуинского рода. Зная, что рыцарь Милон пользуется большей свободой поведения, нежели другие братья по Ордену, Али просил его присмотреть за девушкой, которую в скором времени обещали выкупить родственники, и стать как бы ее тайной защитой от опасностей, что могут подстерегать девушку-иноверку во вражеском лагере.
Рыцарь Милон имел некие основания уважать суфиев, а писец Али несомненно являлся таковым. Короче говоря, рыцарь Милон сказал ему, что готов на время взять под защиту честь полонянки, хоть и неверной. Каково же было его изумление, когда по истечении месяца учтивых забот, девушка осмелилась снять покрывало в присутствии иноверца, и он увидел, что черты ее прекрасны и сама она даже напоминает некую даму, которой некогда принадлежало сердце рыцаря Милона в пору его скитаний по Европе и пребывания в стенах Флоренции.
— Флоренции?! — воскликнул тут рыцарь Эд, перебив рассказ наместника. — Ведь мой отец провел часть своей жизни в Италии! И не где-нибудь, а именно в этом чудесном городе!
— Вот видишь, друг мой Персей, — развел руками Лев Кавасит. — Мир не только тесен, но и кружится, подобно водовороту увлекая предметы в узкую воронку. Могу только повторить еще раз, что твой доблестный отец Жиль де Морей недолюбливал Милона Безродного, хотя оба были людьми отлитыми из одного благородного сплава. Возможно, какие-то общие воспоминания мешали им сойтись накоротко вплоть до последнего дня великой Акры.
Затем наместник Халдии продолжил свой рассказ.
Некоторое время рыцарь Милон прилежно исполнял обещание, данное им Али. Спустя еще какой-то срок он стал исполнять обещание очень прилежно.
Как вы понимаете, служение прекрасной Даме происходило не на поле рыцарского турнира, где повелительнице своего сердца можно кланяться издалека, не подвергая себя ни угрожающей близости, ни опасному уединению. Здесь оно, это служение, расцветало в узких каморках ткацких служб, где легко дотянуться рукой до любой из четырех стен. Девушка почти не выходила из своей клетки по многим причинам, между прочим стесняясь и своего изъяна: она была глухонемой.
Не слышать от иноверки чужой сарацинской речи — это уже полпути до признания ее не слишком чужеродной по крови. Впрочем, это мое личное мнение и не более того.
Итак, пропасть между исповеданиями веры, а заодно и положениями среди людей, оказалась хоть и бездонной, однако — настолько узкой, что, споткнувшись на одном краю, ничего не стоило угодить всем телом прямо на противоположный.
В один из дней произошло нечто, чего рыцарь Милон не смог объяснить сколь-нибудь вразумительно. Он несколько раз повторил, что на него нашло затмение. Признаться, я сомневаюсь, что имел место некий заговор с применением приворотного зелья.
— Или же пещерной омелы, — теперь уже я сам невольно вставил слово, поскольку всякие упоминания о глухонемых невольницах теперь вызывали у меня чувство настороженности.
— Пещерной омелы? — переспросил наместник, вновь приглядываясь ко мне с нескрываемым любопытством. — В этом я разбираюсь плохо. Куда лучше — в человеческих глазах. Я видел глаза той рабыни и ее брови. Поверьте мне, доблестное светило Кипра, что Бог недаром лишил ее сладкого голоса. В противном случае Акра рухнула бы безо всякого сопротивления. Сочетание прекрасного голоса с невиданной красотой означало бы соединение огня с дьявольской смесью селитры и серы, вспыхивающей, как сотня молний.
Между тем, история рыцаря Милона Безродного была уже близка к завершению.
И вот на следующее утро после моей вылазки к сарацинам последовала расплата рыцаря Милона за утрату священного плаща. В полном соответствии с параграфом Устава, он был изгнан из Ордена.
Но надо заметить, что рыцарь Милон имел возможность без особого труда вернуть свое былое достоинство. Для этого было необходимо простоять три дня на коленях посреди оружейного двора, громогласно произнося слова раскаяния.
Учитывая возраст и заслуги рыцаря Милона перед Орденом, комтур Акры сократил епитимью до одного дня. Однако рыцарь Милон с присущей ему твердостью отверг всякие к себе поблажки и заявил перед лицом капитула, что грех его слишком велик и не может быть заглажен за один или даже за три дня, а к тому же сам он слишком стар, чтобы выстаивать на коленях перед братьями, которые годятся ему в сыновья. Засим он подал просьбу либо утвердить его окончательное изгнание из пределов, подвластных Ордену, либо оставить его на положении простого доната, то есть мирского человека, добровольно оказывающего различные услуги Ордену.
Капитул, оставшийся в недоумении, постановил второе. Комтур долго и настойчиво допытывался у рыцаря Милона, при каких-таких загадочных обстоятельствах у него, опытного рыцаря, хватило умения утратить свой плащ в мирное время на ровной площади, которую можно исходить за час, и я сам посоветовал рыцарю Милону признаться, что известный пьянчуга-грек совратил его с пути истинного и вся беда началась с одной тайной попойки. Чем отговорился рыцарь Милон, я так и не узнал, но гнев комтура так и не разразился молнией над моей плешивой головой.
С того дня рыцарь Милон стал ходить в черной, грубой одежде, как монах. Комтур, однако, запретил ему заниматься работами, предназначенными для простолюдинов, и даже — поднимать тяжести.
Милон Безродный продолжал упражнять воинов на оружейном дворе до того рокового утра, когда ваш покорный слуга очутился на греческом корабле, в спешке и панике отплывавшем от пристани Акры, а рыцари Жиль де Морей и Милон Безродный поднялись на высоту самой высокой доблести, чтобы со стен высокой башни обозреть грешный мир и полчища сарацин, что, как муравьи, облепили со всех сторон Акру и уже подтачивали основание последней христианской цитадели на Святой Земле.
— Да, отец достойно кончил свои дни, — глубоко вздохнув, проговорил рыцарь Эд де Морей, и я заметил, что в его глазах блестят слезы. — Я предпочел бы остаться с ними обоими на главной башне Акры, чем продолжать это бесконечное движение по лабиринту тайн и заговоров. Увы, судьба распоряжается так, что и поныне приходится доверять пению скворцов. Ты очень удивил меня, Лев. Я ничего не знал ни о том, что этот Милон Безродный мог знать моего отца еще с Флоренции, ни тем более об этом странном ребенке. История Милона встревожила мое сердце, ибо весьма напоминает историю моего отца и, возможно, даже бросает свет на его собственные тайны, которые он таил от меня. В этом сходстве я различаю некий знак свыше.
— Свыше ли? — выразил Лев Кавасит некое сомнение, не понятное поначалу ни мне, ни рыцарю Эду. — Возможно, сходен механизм искушений, но чьей рукой он собран, этот механизм, надо бы проверить. Только как проверишь?
— Имя того престарелого родственника, который принял ребенка, осталось безвестным? — подал я голос.
— Как ни странно, я его запомнил, — хитро улыбнувшись, сказал наместник. — Этот же вопрос я задал в ту ночь рыцарю Милону, а тот накануне — Али Скворцу, и рыцарь Милон сказал мне, что старика называют Хасан Добрая Ночь, а на это я только и ответил Милону, что ночь действительно выдалась доброй.
Мы переглянулись с рыцарем Эдом, и по его выражению я определил, что дервиш по прозвищу Добрая Ночь ему не известен так же, как и тот суфий, который был моим проводником в Конью.
— Любезный повелитель Халдии, — обратился я к наместнику, — как мне стало понятно из вашего рассказа, мои черты и повадки напоминают вам того таинственного рыцаря Милона Безродного, которого знали вы и отец достойного комтура Эда.
— Именно так, мой драгоценный гость Робер, — подтвердил наместник, — и я подумал, не являетесь ли вы его родственником, а если так, то не узнаем ли мы наконец его высокородное происхождение.
Самым краем взора я заметил некую тревожную перемену в рыцаре Эде и, присмотревшись к нему с большим тщанием, внезапно разгадал тайный смысл происходящего за этой роскошной трапезой, и только лишь — первый тайный смысл, за которым, как за первой подкладкой купеческого кафтана, могли найтись и другие, стоящие подороже.
Итак, будь я чист в своем прошлом, достаточно наивен и достаточно высокороден, то несомненно должен был бы вспылить, ведь грек настойчиво намекал на мою возможную родственную связь с человеком, по природе, возможно, доблестным и великодушным, но все же носившим прозвище Безродный. Проявляя неописуемое гостеприимство, грек открыто, на виду у комтура, который был здесь залогом моей чести, ставил передо мной настоящий волчий капкан, словно желая проверить, что я за зверь, и заодно показать мою шкуру рыцарю Эду поближе. Наместник знал нечто весьма значимое, чего пока не знали мы оба.
— Увы, не имею источника, чтобы погасить огонь вашего вполне справедливого любопытства, великий кефал, — честно глядя ему в глаза, сказал я. — Обстоятельства моей судьбы еще более запутаны. Не то, что каких-либо родственников, но даже родного отца мне не пришлось увидеть ни разу в жизни.
— Вот как, достославный рыцарь! — сочувственно воскликнул наместник, при этом, однако же, вздохнув с явным облегчением. — У нас, собравшихся у этого камелька, весьма сходные судьбы. Вот еще одно странное совпадение.
— Так вы уверены, великий кефал, что я не мог оказаться тем самым ребенком, который был передан на руки сарацинам и дервишу Хасану по прозвищу Добрая Ночь? — совсем облегчил я наместнику его трудную охоту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69