Флорентиец содрогнулся и побледнел.
— Мессер! Я рад приветствовать вас, — взволновано проговорил он, используя именно итальянское обращение: «мессер». — Я готов служить вам. Прошу вас, давайте сохраним на короткое время те же самые роли. Это просто необходимо.
Потом он бросил на рыцаря Эда короткий и острый взгляд, который мне совсем не понравился и навел на мысль, что в горах Халдии мы удостоились встречи с самым великим провидцем нашего времени.
Итак, как мне показалось, флорентиец побледнел еще сильнее, а рыцарь Эд сохранил невозмутимое выражение и даже добродушно улыбнулся.
— А где вы остановились, досточтимые синьоры? — спросил Тибальдо Сентилья.
— Пока что на том самом месте, где мы с вами разговариваем, уважаемый синьор Сентилья, — ответил рыцарь Эд явно в приподнятом настроении, которому я пока не находил причины.
— Очень хорошо! — еще более радостно проговорил флорентиец, укрепив меня в своих подозрениях. — Корабль будет готов отплыть наутро. А я уже сейчас готов предложить вам довольно сносное местечко, где можно скоротать ночь. Мы даже можем не заходить в город, чтобы вовсе не иметь дело с ужасными поборами. Эти несносные греки напридумывали такие подати и сборы, какие и евреям в головы не приходили. Здесь неподалеку есть очень приличный постоялый двор. Жаркое не подгорает. Крысы не видал ни одной. И кстати, отхожее место поливают смесью мела со щелоком. Я вам скажу, там не зазорно остановиться и владетельному князю. Соглашайтесь, синьоры.
— Мы с удовольствием примем ваше предложение, — сказал рыцарь Эд, словно бы назло мне избегая моего взгляда, в котором предупреждение об опасности пылало, должно быть ярче всякого греческого огня.
Пока мы поднимались в сторону приличной, но таившей невесть какие ловушки, гостиницы, мой нежданный «братец» болтал без умолку. Пока наши желудки терпели голод, наши мозги успели пересытиться всевозможными сведениями о каких-то фокейских квасцах и красотках из генуэзского квартала, о том, как различать по качеству ворс на коврах из Атталии, и о том, где можно взять подешевле ладанную камедь.
Воспользовавшись узкой лестницей, я потянул комтура назад и шепнул ему:
— Брат Эд, дело сделано. Самое время вам исчезать из вида.
— Мессир, — шепнул он в ответ. — Прошу вас, не думайте, что только вы один горите желанием заглянуть во внутренности механизма. Да, я сделал свое дело, а потому и жизнь мне более не дорога. Считайте так. К тому же мои последние дни наполнены до краев. Никогда я еще не чувствовал себя таким бодрым и жизнерадостным. Представьте себе, что, подобно Одиссею, я оказался между Сциллой и Харибдой. В горах меня несомненно отыщет Акиса. И помните мои слова: разве я смогу обнажить клинок. Здесь же еще остается возможность сунуть его в капкан вместо своей ноги. Наконец мне не терпится проверить предсказания нашего Дельфийского оракула. Если они окажутся верными, я на обратном пути воздам ему достойную хвалу.
Я понял, что уговорить истинного рыцаря обойти опасное место мне никак не удастся, да и вправду нет никакой необходимости настаивать на своем. Я лишь поклялся про себя, что приложу все свои силы, чтобы оказать ему помощь в трудный час, и, не исполнив долга, не ступить ногой на корабль.
Пропустив мимо ушей тюки с черным иракским мылом и ирландской саржой, я выступил на шаг вперед флорентийца и спросил его, что слышно из Франции.
— Что слышно? — переспросил он. — Да ничего особенного. Король встряхивает Святой Престол и не без успеха: с него уже сыпется позолота. Я плавал по делам в Александрию. Возможно, что-то упустил. А вы ждете каких-то известий из Франции, мессер ?
— Жду, — коротко ответил я, оставив флорентийца в некотором недоумении.
Постоялый двор действительно оказался весьма пристойным местом для ночлега, хотя, конечно, проигрывал в сравнении с крепостью, затерянной в безлюдных горах Империи. Свежее белье и горячее кушанье как будто дожидались нашего прихода.
В отличие от рыцаря Эда, спокойно смотревшего прямо перед собой, я озирался по сторонам, явно роняя свое достоинство, однако ничего не мог с собой поделать и примечал всякий уголок, всякую бочку, где может притаиться убийца, присматривался ко всем окошкам, которые можно было использовать в качестве лазейки для маневра или бегства, додумывался, где могут быть расположены потайные дверцы, ведущие на задний двор.
Еще у самых дверей комтур что-то коротко шепнул на ухо Франсуа, и тот исчез. Затея комтура хотя и осталась непонятной, однако все же убедила меня в том, что рыцарь Эд не готовит себе участь жертвенной овцы.
Когда мы расположились за столом, то, несмотря ни на что, завели с флорентийцем веселую беседу. Ей весьма способствовал вид умело поджаренной баранины, которую мы запивали легким греческим вином. Разумеется, мой бокал прикоснулся к губам только вслед за бокалом флорентийца, что, я полагаю, не скрылось от него, раз в его глазах блеснули холодные огоньки.
— Наше сходство все же не дает мне покоя, — сказал я. — Вы, я думаю, тоже не считаете его простым совпадением.
— Истинно так, мессер, — с гордостью проговорил флорентиец. — Если между нами нет родственной связи, значит, существует связь высшая, духовная. Это еще раз убеждает меня в том, что я причастен к великой миссии.
— И все же любопытно было бы узнать о вашем происхождении, досточтимый Тибальдо, — настойчиво заметил я. — Может быть, мы все-таки найдем общие нити.
Взгляд флорентийца потух, а губы, поджавшись, стали еще тоньше.
— Увы, я не могу похвалиться своим родом, — признался он, — поскольку своего отца не знаю совсем.
— Вот мы почти уже родственники, — со смехом заявил я. — Со мной случилась та же самая история.
Флорентиец посмотрел на меня с некоторой тревогой и, вновь бросив короткий взгляд на рыцаря Эда, добавил, что зато может не стыдиться своей матери, которая прожила благочестивую жизнь во Флоренции и, вдовствуя, находилась под покровительством известного купеческого рода Ланфранко.
— Простите мою назойливость, а не оказывалась ли ваша достопочтенная матушка во времена своей молодости пленницей каких-нибудь султанов? — перейдя все границы приличия, спросил я, считая, однако, что в качестве посланника таинственных сил имею право на любые дознания.
Именно в таком духе и воспринял мое любопытство Тибальдо Сентилья, раз уж не вспылил, а только потупился.
— Ничего подобного не рассказывала мне ни она, ни люди из дома Ланфранко, которым я обязан своим нынешним положением, — смущенно проговорил он.
Больших усилий стоило мне сдержать вопрос о том, не была ли благочестивая матушка Тибальдо Сентильи глухонемой красавицей.
Между тем, флорентиец посмотрел на рыцаря Эда так, будто вознамерился одним честным взглядом наверстать упущенное и заслужить его братское доверие.
— Могу добавить только то, что ношу в своей памяти родовое предание, которое способно вызвать ваше любопытство, — проговорил он почти шепотом. — Я слышал, будто бы толика крови, текущей в моих жилах, досталась мне от некого знатного рыцаря, который был как франком, так и тамплиером.
— Действительно, предание не только любопытно, но и загадочно, — согласился комтур, — особенно если учесть обет безбрачия, который тамплиеры принимают так же, как и монахи.
Флорентиец не обиделся, а только пожал плечами.
— Я не настаиваю на его правдивости, — без боя отступил он. — Более того, сомневаюсь не менее вашего. Имя этого предка, напоминающего мне мираж в пустыне, не возбуждает в моем сердце никаких чувств. Я не обнаружил его в анналах славных деяний и подвигов прошлых времен.
— Зато наше любопытство теперь возбуждено вдвойне, — проявил учтивость рыцарь Эд. — Каково же оно, это имя, откройте нам.
— Гуго, — сказал флорентиец. — Гуго де Ту. Наступила очередь рыцаря Эда бледнеть, превращаясь на несколько мгновений в каменное изваяние. Вероятно, и сам я не сумел скрыть совершенной растерянности, поскольку Тибальдо Сентилья удостоил нас обоих поровну таким взглядом, в котором подозрительность быстро обратилась в лукавство.
— Вам же, досточтимые синьоры, — недоверчиво проговорил он, — это имя как будто известно. Или же я ошибаюсь?
— Не ошибаетесь, синьор Сентилья, — решительно ответил рыцарь Эд, оправившись от неожиданного наскока. — Совпадение то или знак свыше, утверждать не берусь, но без утайки скажу, что ваш легендарный предок был одним из самых благородных и доблестных рыцарей, кои мне известны.
— Вот как! — воскликнул флорентиец со вздохом, полным радости и облегчения. — Верно, знак свыше. Наконец-то я смогу узнать достоверную историю его жизни. Не соблаговолите ли, доблестный комтур, поведать ее мне, ведь уже завтра нам, по всей видимости, придется расстаться, если не до Второго Пришествия, то несомненно на годы.
— Почитаю за долг исполнить ваше желание, синьор Сентилья, — сказал рыцарь Эд, однако по его голосу я определил, что для исполнения такого долга комтуру придется объехать какую-то высокую гору. — Рассказ займет достаточно времени, и потому я хотел бы перед тем ненадолго отлучиться и взглянуть, как там Франсуа устроил наших коней. Он, знаете ли, еще не опытен в этом деле.
Я смотрел на рыцаря Эда во все глаза, но он, как бы намеренно отводя свой взгляд в сторону от меня, неторопливо поднялся, затем повернулся, показав мне спину, и стал спускаться вниз по деревянной лестнице, громко и, я бы сказал, повелительно, скрипя ступенями.
Спохватившись вновь, я так и впился глазами в другого собеседника, оставшегося на месте прямо напротив меня. Мне показалось, что черты флорентийца еще сильнее заострились, а во взгляде появился хищный блеск.
— Что же, — вздохнул Сентилья, — приятно ожидать мгновения, когда тайное станет явным.
Я с улыбкой согласился, чувствуя, что все мои мускулы невольно напряглись, точно для опасного прыжка через глубокую пропасть.
— Пока доблестный рыцарь отсутствует, я предлагаю вам, мессер, совершить возлияние в честь наших предков, как известных, так и оставшихся покрытыми тьмою времен, — изрек флорентиец таким плавным голосом, будто произносил по памяти поэтические строки.
Он оторвал пузатый кувшин от стола и, придерживая одной рукой его вместительную округлость, другой рукой стал клонить его горлышко к моей глиняной кружке.
В тот же миг, когда виноградная кровь полилась в кружку, призрак огромного крыла, охвативший стену и потолок, мелькнул за спиной флорентийца, и что-то, уже за моей спиной, с легким шуршанием устремилось вниз.
Я вздрогнул, ибо черное крыло несомненно выдало человека, с ловкостью опытного охотника метнувшегося вслед за комтуром.
— Что с вами, мессер? — хладнокровно полюбопытствовал флорентиец, проявляя особую учтивость в наполнении моей кружки тонкой и медленной струйкой вина.
— Ничего особенного, синьор Сентилья, — едва не позевывая, ответил я, готовый сорваться, как стрела с натянутой до плеча тетивы. — Сущая мелочь. Коротко говоря, вдруг приспичило. Хочу воспользоваться вашим советом и посетить редкостное по своей чистоте и убранству отхожее место этого дворца гостеприимства. Не соизволите ли указать мне путь в это достопримечательное заведение?
— С радостью, мессер, — кивнул флорентиец, ничуть не дрогнувшими руками завершая свое важное дело. — Я немедленно провожу вас туда.
— Не стоит трудов, — сказал я, морщась, как бы от уже неудержимой потребности. — Просто наставьте на путь истинный.
— И все же позвольте оказать вам, любезность, мессер, — коротко улыбнувшись, уперся на своем Сентилья и, поставив кувшин на стол, легко и живо вскочил с места.
Я заторопился вперед него, немного горбясь и для видимости прижимая руку к животу. На этот раз я мог позволить себе поозираться вокруг вдоволь. Я еще раз запечатлел в памяти все ходы и пустоты, а затем юркнул в темную клетушку, предназначенную для дел, которые на животе, а не на уме.
Первым движением рук я набросил крючок, а потом до боли в глазах пригляделся к отверстию в досках, дабы не провалиться в ад раньше флорентийца.
Второе отверстие, а именно окошко, которое вело, если не в рай, то по крайней мере на просторы грешной земли, оказалось не шире адского хода и годилось разве что для кошки.
Мое отчаяние оказалось, однако, преждевременным: прямо над окном я нащупал грубую доску, которая, немного поколебавшись, осталась в моих руках.
Я поставил ее к стенке и стал громко кряхтеть, освобождаясь от греческой роскоши.
— Готов подержать вашу одежду, мессер, — тихо посочувствовал мне снаружи Сентилья.
Я уверил его, что человеку, всю жизнь ходившему по нужде в патрицианской тоге, никакой помощи не требуется, и вышвырнул комок парчи наружу. Ни единого звука не донеслось в ответ, и это убедило меня в том, что засады или просто какого-нибудь зеваки по ту сторону стены нет.
Остальное оказалось делом навыка, явно приобретенного в неких особо опасных отхожих местах, о которых моя память пока умалчивала столь же упорно, сколь и о том, где я научился всего по пяти звездочкам, видимым в окошке, определять, на какую сторону света придется высовывать голову или же зад.
Выскочив в ночную тьму, я сначала прислушался, потом перебежал за угол, потом живо перемахнул еще через одну стену и оказался во дворе гостиницы, как раз между конюшней и дверью, что вела в таверну и жилые помещения.
Главной целью я ставил себе не столько защитить комтура от врагов — за себя-то он мог постоять, — сколько поторопить его, предупреждая о явно сгущавшейся опасности.
Вжавшись спиной в стену и озираясь, как вор, я стал готовить новую перебежку для того мгновения, когда только увижу рыцаря Эда или его возможного убийцу.
Наконец в дверях конюшни показался некто, кого я по очертаниям тела и по походке определил как комтура. Я не стал его окликать, тихо наблюдая за его перемещением от конюшни до дверей таверны. Комтур шел очень медленно, словно делая вид, что отправляется опрокинуть в себя последний кувшин, содержимое которого уж верно свалит его с ног до самого утра.
Всеми своими повадками жертва добилась того, что охотник оставил осмотрительность, на которую был способен. Невзрачная тень отделилась от одного из столбов сеновала и, став еще ниже, двинулась вслед за комтуром. Куда было этой пигалице меряться силами с грозным великаном, шествовавшим сквозь сумрак ночи! Но как раз видимой немощностью та тень и была опасна.
Я заметил тонкую руку, поднимавшуюся над головой призрака, и в то же мгновение превратился в сокола, камнем бьющего с высоты полевую мышь.
В два стремительных прыжка я настиг убийцу, налетел на его плечи, одной рукой обхватил за шею, другой вцепился в кулак, сжимавший смертоносный кинжал, и, наконец, опрокидывая злодея на левый бок, вдавил с размаху ему в пах пятку левой ноги.
Только когда мы оба рухнули на землю и убийца издал глухой стон, я заметил, как радостно забилось мое сердце от того, что на этот раз в мои руки попалась вовсе не Черная Молния, а ведь еще мгновение назад у меня даже в мыслях не было, что засаду на постоялом дворе могла устроить именно она, а вовсе не флорентиец.
Убийца не столько пытался вырваться сам, сколько норовил вывернуть руку и ужалить меня жаждущим крови острием.
Отсвет из таверны сверкнул на золотистом и чуть скошенном книзу лезвии, и вдруг моя память, молчаливая, как старая могила, шепнула мне, что из кулака негодяя торчит настоящий ассасинский кинжал священной мести, а именно — Зуб Кобры, то есть двойной кинжал, меньшее лезвие которого входит в рукоятку большего, как в ножны.
Собрав в один вздох все свои силы, я рывком перевернул негодяя лицом в землю, уперся коленом в локоть несущей смерть руки, схватил за рукоятку малый Зуб и, легко вынув его, привычным и совершенно невольным движением воткнул в плоть, в то самое место, где кость ключицы, по которой заскользило лезвие, сама направила жало в глубокое сплетение жил, в которых таится одно из средоточий жизни.
Тело подо мной затрепетало, разрываясь с душою, только что желавшей горького изгнания чужой души, и замерло.
— Брат Эд! — крикнул я, срывая голос от яростного шепота. — Все открылось! Уходите!
Темный великан, ничего не говоря мне в ответ, что я объяснил естественной в тот миг необходимостью полной тишины, быстрыми шагами двинулся к конюшне, зашел в нее и тут же стал выводить коня.
Меня тем временем ожидало новое испытание меткости. Дверь таверны распахнулась, и свет еще на один миг разоблачил мрачную фигуру, покрытую широким балахоном. Подобно демону смерти бесшумно заскользила она по двору напрямик к конюшне.
Из скрюченных пальцев мертвеца я вырвал большой Зуб Кобры, пригодный для броска лучше малого, и кинжал тут же устремился к новой жертве, хищно засвистев полостью и оставив далеко позади мое благоразумие, слишком поздно подсказавшее мне, что перебегающего к конюшне человека может вести цель вовсе не злодейская.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69