Я молча поцеловал ее руку, а потом молча поцеловал вторую. Она же, верная своему обету, величественно прикоснулась губами к моему лбу, вновь охваченному жаром.
И вот в первых числах первого же месяца года одна тысяча триста девятого от Рождества Христова я покинул благословенную Флоренцию и, помнится, оглянулся издали на ее открытые врата, посреди которых остался в печали и тревоге мой верный и ласковый ангел-хранитель.

СВИТОК ЧЕТВЕРТЫЙ. ФРАНЦУЗСКОЕ КОРОЛЕВСТВО
Зима 1309 года — весна 1314 года
Французские земли были пусты и безвидны, ибо великий холод царил над ними. Дороги и поля, скованные белой коростой, день и ночь хрустели под ногами коней и колесами повозок, а ветки кустарников ломались в руках, как хрупкие птичьи косточки.
Тибальдо Сентилья оказался прав: несмотря на холод и разные грустные мысли, я прекрасно чувствовал себя, держась поблизости от мессера Боккаччо. Доброе вино горячило кровь, а от беспрестанных шуток неунывавшего торговца не только весело колотилось мое сердце, но даже изнемогали от смеха, как от тяжкого труда, мои скулы и ребра. Каждый вечер он рассказывал по две или три занимательных истории из своих путешествий или жизни своих знакомых, коих у него, похоже, насчитывалась целиком вся Италия, и наконец я не выдержал, решив отплатить ему за его щедрость хотя бы одной лептой, вполне достойной его большого, но невесомого казнохранилища. Я рассказал мессеру Боккаччо про одураченного лошадника, угодившего в бездну нечистот, а по избавлению из этого «чистилища» по-королевски одаренного судьбою. На всякий случай я изменил место происшествия, перенеся своих героев из Флоренции в более теплый Неаполь. Мессер Боккаччо хохотал так, что пятились кони и одна повозка едва не перевернулась.
— Вот так история! — несказанно радовался торговец. — Стоит всех моих да еще бочку бургундского впридачу! Навеки вам обязан, мой дорогой друг!
Однажды я почувствовал очень знакомый душок и подумал, не оказалась ли моя история до того хороша, что запах от нее распространился даже до нынешнего дня. Мессер Бокаччо заметил, с каким смущенным видом я потягиваю французский эфир, и сказал:
— Скоро Париж, друг мой. Привыкайте быстрее. Даже в Авиньоне наступление лета определяют не по распустившимся бутончикам, а по дотянувшемуся с севера аромату королевской столицы. «Вот, — говорят, морща носы, — завоняло Парижем, значит, лето уже на дворе». А теперь зима — так что вам повезло.
Если бы я не знал, где теперь нахожусь и куда еду и кто-нибудь указал бы мне на невзрачный, серый городишко, однажды появившийся вдали, я принял бы это место за селеньице из тосканского захолустья.
— А вот и Париж, — сказал мессер Боккаччо. — Конечно, это не Флоренция, однако не советую вам грустить, мой молодой друг. Здесь тоже можно найти на что посмотреть и где приятно провести время.
Над нами и над приближавшимся городом клубился туман, а когда рассеялся, моему взору предстали высокие шпили парижских соборов, нацеленные в небо, подобно копьям титанов.
Уже на подступах к столице Французского королевства мессеру Боккаччо повстречались добрые знакомые, и мы вступили в город шумной варварской толпою.
Оставив весь свой груз и всю свою свиту в одном из надежных постоялых дворов, добрый торговец, несмотря на мое сопротивление, настоял на том, что препроводить меня к цели моего путешествия остается до сих пор его неотъемлемой обязанностью, раз уж он дал обещание в том дому Ланфранко.
Простившись с ним около кладбищенской ограды и сделав еще несколько шагов в одиночестве, я оказался посреди бескрайнего поля, усеянного надгробиями, которые в своем обилии напоминали развалины древнего, давным-давно покинутого живыми душами города.
Здесь с холодом и в полном согласии с ним царила та самая тишина, которая именуется могильной. Тревожили ее только мои робкие шаги да хлопанье вороньих крыльев. Две или три серые птицы с черными головами лениво перелетали с одного камня на другой и недобро косились на пришельца.
Я оказался перед высокими надгробиями, и вот камни, словно по воле подземного духа, вдруг расступились передо мной, и моим глазам открылись горы костей и черепов, громоздившиеся на широких плитах и прямо на голой земле. Зрелище россыпей праха человеческого повергло меня в дрожь. Казалось, целый вымерший город или даже целая страна, истлев до белых костей, поместилась на этих бесплодных камнях под столь же бесплодными, серыми небесами. Не слыша ни одного живого звука, я страшился оглянуться назад. Я страшился, что более не увижу никакого Парижа и что, верно, сразу узнаю, будто и не было тут вовсе никакого Парижа, а живой город только померещился мне в полусне-полуяви, и будто на самом деле по всему миру до самых его водных пределов раскинулось только это бесплодное поле развалин и праха. Что Вергилий! Мне теперь вполне хватило бы и самой безвестной и невзрачной души, готовой послужить мне добрым проводником по этим печальным землям. Ее бесплотная рука могла бы оказаться для меня в те мгновения самой надежной опорой.
Холод наконец преодолел все выставленные мною преграды, проникнув сквозь шерстяной с меховым подбоем плащ и сквозь остальную добрую дюжину одежд, и охватил меня всего от хребта до ребер.
Крепче вцепившись дрожащими руками в тяжелую шкатулку, я беспомощно глядел на россыпи черепов, принадлежавших некогда то ли тамплиерам, то ли их противникам, то ли тем, кому и до тамплиеров, и до их противников не было вовсе никакого дела, и так я все глядел и глядел на остывшие кости, не представляя, что же мне теперь делать.
— Вы у цели, мессир, — вдруг раздался за моими плечами глухой и довольно хриплый, словно простуженный, голос. — Бросайте прямо в кучу. Ни он и ни один из нас не заслуживает большего. Освободите себя от никчемного груза.
Я повернулся назад, и все мое тело в тот же миг оказалось сведено судорогой неописуемого ужаса.
Теперь не позади меня, а прямо передо мной, всего в дюжине шагов, неподвижно стояла толпа человеческих скелетов, облаченных в черные балахоны и подпоясанных белыми шнурками. У половины мертвяков в костяшках пальцев были зажаты высокие косы, один держал на иссохших руках завернутый в ветошь скелетик младенца, другой взвешивал на рыночных весах для пряностей какие-то совсем крохотные косточки, у четвертого сидела на плече полуистлевшая ворона, а еще двое придерживали колесо, которое можно было бы назвать тележным, если только представить себе телегу размером с зерновой сарай.
— Ваше удивление, мессир, весьма удивительно, — донесся голос от скелета, стоявшего во главе загробной толпы, и я заметил, что он ростом ниже остальных и вдобавок выделяется среди прочих выходцев из-под могильных камней пояском ярко-красного цвета. — Вы что же, отправляясь в наш славный город, ожидали встретить здесь таких же, как вы, дурно пахнущих потом и испражнениями, вечно суетящихся и лгущих, подверженных страху и блудному греху людишек? Чего же вы хотели, мессир?
Я не мог выговорить ни слова и отвечал только дробным стуком зубов, вполне уместным в такой компании.
Не дождавшись от меня верной молитвы или хотя бы языческого заклинания, способного сбросить всякую нежить обратно в подземные бездны, мертвяки приободрились и стали наступать на меня, мерзко ломаясь и пританцовывая. Скелетик младенца дразнил меня перестуком зубов, полуистлевшая ворона роняла перья и щелкала клювом, а колесо от исполинской телеги покатилось мне навстречу. Только теперь я заметил, что на нем болтаются разные куклы, привязанные за шеи к спицам: короли и королевы, рыцари в белых и черных плащиках, купцы и нищие. Только говорящий скелет остался на месте, устремив в меня черный взор пустых глазниц и, казалось, насмешливо улыбаясь.
Мертвяки наступали, угрожающе трясли косами, взмахивали костлявыми руками, страшный младенец норовил укусить меня за палец, а ворона тянулась клюнуть меня в глаз, и наконец колесо переменчивой Фортуны готово было вот-вот наехать на меня — но вдруг вся эта мрачная толпа, даже не прикоснувшись ко мне, проскользнула мимо.
Пронзительные вопли и завывания, изображавшие какое-то дикое пение, раздались за моей спиной, а сквозь эти звуки, пугавшие живую душу не меньше безмолвных скелетов, донесся шум трещоток и звон колокольцев. Невольно повернулся я вновь вокруг своей оси и увидел, как навстречу скелетам с другой стороны костяных россыпей приближается толпа голосящих на все лады слепцов, кривоногих и горбатых калек, карликов, нищих и прокаженных. Все они двигались прямо через россыпи праха, отпихивая ногами и палками крупные крестцы и черепа, и вскоре встречное движение всего этого живого и мертвого безобразия слилось и преобразовалось в невиданный и жуткий хоровод.
Я тряхнул головой, посмотрел направо и налево и увидел множество здоровых и полных жизни горожан из самых разных сословий, теснившихся справа и слева поодаль и с благоговейным страхом на лицах пристально следивших за этим кладбищенским представлением.
— Пляска Макабра, — раздался негромкий хриплый голос совсем рядом, и я обнаружил, что низенький скелет с алым пояском стоит, едва не прислонившись к моему левому плечу. — Пляска Макабра. Прекрасное и поучительное зрелище. Вы, мессир, появились как нельзя вовремя. Только что же вы стоите в бездействии? Кости праведного рыцаря так и рвутся из заключения под ноги к этим веселым уродцам.
Мои руки совсем закоченели и казались не живее костяшек моего нового знакомца. Я ничуть не соврал бы, если бы оправдался тем, что не могу пошевелить пальцами. Но пока я был способен только беспомощно раскрывать рот, не в силах исторгнуть из себя ни одного живого и осмысленного звука.
Тогда скелет поднял свою белую руку, и я увидел в его обтянутых иссохшими жилами пальцах ключ, такой же, какой до сих пор находился в висевшем на моем поясе кошельке. Ловкими движениями мертвяк отпер замочек шкатулки, откинул крышку и подхватил пергаментный свиток, покоившийся поверх вываренных костей тамплиера.
— Что же велит завещание этого чувствительного старика? — пробормотал скелет, развертывая свиток и поднося его к своим пустым глазницам. — Вот пожалуйста! «Прах к праху». И вот еще: «не достойного к человеческому погребению и попиравшего Крест Господень смешать с прахом на „камнях покаяния“. Дорого бы отдал король Франции за такие добрые слова!
Тут, справившись наконец с собой, я сумел протолкнуть через свое одеревеневшее горло первые слова:
— Что вам нужно?
— Мне? — усмехнулся скелет. — Уже ничего. Все дело в вас самих. Вы стоите у цели. Исполняйте последнюю волю раскаявшегося. Разве исполнение последней воли раскаявшегося не окажется лучшим Ударом Истины?
Вот когда я догадался, что мертвяк ждал именно меня! И все остальные мертвецы поднялись из-под гробовых плит лишь для того, чтобы встретить тайного посланника этой впечатляющей Пляской Смерти. Я пришел на кладбище Невинноубиенных младенцев и, сам о том не ведая, своим появлением двинул ветхое колесо Фортуны и закружил весь этот мрачный хоровод.
Собравшись с духом, я сделал шаг вперед и высыпал кости на «камень покаяния», прямо под ноги танцующим Пляску Макабра.
— Как видите, мессир, — проговорил скелет за моей спиной, — я слишком долго ожидал вас на этом месте и слишком долго ожидал этого часа. Но этот час все же настал. Теперь мир изменится.
Голос его уже изменился, сделавшись более живым и человеческим, и, когда я повернулся в четвертый раз, то увидел уже не бесстрастную усмешку черепа, а живое человеческое лицо. Передо мной теперь стоял добродушно улыбавшийся старичок, а мертвая голова, служившая ему искусно сооруженной маской, уже валялась у его ног на холодной земле.
Прозрев и увидев мир в истинном свете (а если свет и не был истинным, то, по крайней мере, в нем лучше виделась моя тайна), я почти невольно приветствовал старика на арабском:
— Да продлит Всемогущий твои дни на земле, о мудрый Хасан Добрая Ночь.
— Монсиньор, — усмехнулся старик, — мне не понятна речь неверных.
С этими словами он бросил свиток в шкатулку, затем властным движением взял у меня из рук опустевший реликварий и двинулся с ним к толпе очарованных Пляскою Смерти горожан.
Глас небесный раздался вдруг над кладбищем. Толпа вздрогнула, и я, вздрогнув вместе с нею, стал искать глазами того великана, коему могла бы принадлежать такая громовая глотка.
— Грешники! — прогремело с небес. — Что пришли вы смотреть?! Что привело вас сюда, где живым невеждам нет места?!
Как удивился я, когда обнаружил гиганта: им оказался не кто иной как сам старичок, голос которого теперь словно бы окутывал его всего, подобно огненному облаку. Взгляды испуганных горожан, окутанных облаками иной природы, а именно колеблющимися облаками водяного пара, прикованы были уже не к хороводу мертвяков и убогих, а только к одному маленькому скелету в сером балахоне с алым пояском.
— Что привело вас сюда? — грозно вопрошал владыка города мертвых. — Что пригнало вас сюда, подобно стаду баранов?! Я скажу вам что! Страх! Страх гонит туда, где еще страшней! Страх гонит грешника в ад! Страх адских мук заставляет вас, безмозглых баранов, грешить! А почему, я вас спрашиваю?! Молчите?! Страх сдавил ваше горло! Я отвечу вам! Чем ужасней грядущая мука за ваши грехи, тем сильнее страх. Чем сильнее страх, тем больше хочется грешить. Чем больше хочется грешить, тем скорее грешишь, ибо, если не грешишь, страх перед грехом становится еще нестерпимей. Чем скорее грешишь, тем быстрее попадешь в ад. Чем быстрее попадешь в ад, тем скорее начнется адская мука. А когда страшная мука начнется, пустой страх кончится. Имеющий уши, да слышит! Что видели вы тут? Что видели вы, я вас спрашиваю?! — При этих словах старичок поднял выше шкатулку из слоновой кости. — Вы видели, как смешались кости самого доблестного рыцаря с костями грешников и отъявленных трусов. И чем же, скажите, отличаются его кости от прочих? Идите и отберите их! Идите и отберите семена от плевел! Я скажу вам: он был богаче вас всех и даже праведнее вас всех, ибо в того из вас, кто никогда не божился, не ругал хотя бы в мыслях Господа и его Пречистую Матерь, кто из вас не совратил про себя меньше хотя бы трех десятков хорошеньких девиц, встречавшихся на улице, в того я первым брошу камень, но, увы, этот камень так и останется лежать на земле; и я скажу вам, сей доблестный рыцарь повидал все пределы земли и все самые отдаленные царства, кои окружены бескрайними водами, и вы видите, чего он достиг. Всю жизнь великая сила гнала его кругами к этому месту. Что за сила, я вас спрашиваю?!
Великий глас умолк, оставив в холодном эфире слабый, со всех сторон доносившийся звон. Хоровод Смерти разорвался, и скелеты вместе с убогими, похрустывая попадавшимися под ноги костями, стали осторожно обступать удивительного проповедника. Облака пара еще сильнее затрепетали над толпой горожан, и вот толпа породила первое робкое слово:
— Страх!
И тут же это слово рассыпалось и затрещало на множество голосов, мужских и женских:
— Страх! Страх! Страх!
— Страх! Страх! Страх! — подхватили убогие и калеки визгливыми голосами.
— Страх! — перекрыл весь этот хор величественный глас старика. — И вот ныне: «прах к праху»!
И старик бросил шкатулку на «камни покаяния», она раскололась, и орава убогих и калек кинулась в драку за рубины и аметисты, украшавшие ее со всех сторон.
— Кости к костям! — возгласил старик. — А душа, к чему душа, и куда она делась, я вас спрашиваю?!
Толпа молчала, в благоговейном ужасе глядя на проповедника.
— Быть может, ее унесло так же, как и последнее слово этого гордеца?
Только он выговорил эти слова, как с отдаленного надгробия сорвалась серая птица с черной головой, ворона. Хлопая крыльями, она повисла над головой старика и, вырвав из его поднявшейся руки свиток с завещанием тамплиера, полетела прочь.
Пар над толпой исчез. Все горожане затаили дыхание, следя за полетом колдовской птицы, вскоре канувшей невесть куда, и только калеки продолжали свое сражение за драгоценные камни, сверкавшие среди кипения грязных лохмотьев.
— Что вам до чужой души? — возгласил теперь старик. — Ее уже и след простыл. И нет никакой пользы знать, куда она делась. Подумайте о своей душе, ибо о костях и думать нечего, им все равно не избежать этого места. Слушайте, грешники, что возвещу я вам! Скоро, скоро придет конец этому миру! И вот вам знамение конца: не пройдет и года, как обрушится в Риме Святой Престол, ибо восседали на нем нечестивцы, и все узреют мерзость запустения, и некому будет отпустить вам грехи, ибо все монахи, все священники сами погрязли в грехах. Вы — по колено, а они — по шею. Что за великая сила заставила грешить слуг Господа, я вас спрашиваю?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69