— Полученные из разных источников сведения о так называемом Посланнике Удара Истины были столь разноречивы, что мы стали ожидать сразу нескольких загадочных вестников, по той же самой причине не слишком веря в их появление. Мы знали об этой туманной легенде, которая во «внутреннем круге» Ордена именуется «священным преданием». Вам, граф, легенда тоже известна, но чтобы предупредить ваш естественный вопрос, скажу, что речь идет о вашем необыкновенном предке, графе Робере де Ту, который столетие тому назад раскрыл некую ужасную тайну Ордена, однако не имел возможности убедить короля Филиппа Августа в достоверности своих показаний. Тогда граф Робер де Ту, воспользовавшись случаем, отправился в рядах крестоносного воинства на взятие столицы греческих схизматиков. Там, в Константинополе, он собрал отряд верных друзей-рыцарей и, отложившись от Ордена, скрылся в сельджукских землях. Согласно преданию, ему удалось прихватить еще и некую священную реликвию Ордена, которая могла быть использована в качестве ключа к раскрытию ужасной тайны проникших в Орден ассасинов или магов. Час этой реликвии — а теперь, как вы догадались, граф, речь идет об Ударе Истины — настал бы, если бы во «внутреннем круге» Ордена возобладала наконец партия рыцарей, до этого самого часа скрывавших свою преданность изначальному Уставу и чистым, богоугодным помыслам. Разумеется, чтобы иметь возможность передачи своего знания и реликвии в верные руки, графу Роберу де Ту пришлось снять с себя обет безбрачия. Так вы, граф, и оказались наследником его замыслов. О том, что происходило в Ордене с появлением Великого Мстителя или, если угодно, всех Великих Мстителей, нам известно теперь не больше, чем вам.
Потомку графа Робера суждено было стать Посланником. В том, что вы являетесь его потомком, у нас почти нет сомнений. Нам известно, что у вас под левым соском находится особая отметина рода де Ту, темное пятно, якобы свидетельствующее о месте, в какое основатель вашего рода был поражен копьем римского императора Юлия Цезаря. Некоторые признаки Посланника также налицо. От наших людей в Руме мы получили сведения, что Посланнику придется скрывать от врагов свою миссию, и он будет путешествовать в образе странствующего лекаря, способного исцелять безумие. Этому искусству Посланник обучался в племенах, земли которых рыцари графа Робера де Ту безвозмездно охраняли от разбойников. От наших шпионов в Трапезунде мы узнали, что Посланник будет выдавать себя за выходца с Кипра. Из Флоренции мы получили сведения, что Посланник, достигнув Франции, объявится на кладбище Невинноубиенных младенцев. Наконец нам было известно, что память Посланника, содержащая особо важные сведения, будет надежным образом защищена от любых вражеских посягательств даже в случае самых изощренных пыток. Мудрецы из тех самых племен, где Посланник обучался целительскому искусству, владеют тайными способами закрывать человеческую память на замок.
Итак, сходится все, кроме одного, а именно — сроков. Посланник должен был появиться больше года тому назад, вскоре после заключения тамплиеров под стражу. Сначала о нем не было никаких сведений, потом наша флорентийская миссия сообщила, что он якобы убит в дороге, а затем, по прошествии месяца, мы получили из Рума весть, что во Францию якобы отправлен другой Посланник, приметы которого во избежание каких-либо новых неприятностей не известны никому. Вот такая темная история, граф.
Пока речь Вильяма Ногарэ близилась к концу, я раздумывал, не пришла ли пора положить предел своей собственной откровенности, и, когда наступила тишина в комнате, за тонкой стеною которой король Филипп от Капетингов давал аудиенцию еще одному свидетелю заговора тамплиеров, я вздохнул и признался:
— Все дело в том, мессир, что у Посланника возникло сильное подозрение, будто в дороге его перехватили враждебные силы, и он совершил своевольный поступок, последствия которого, вероятно, откроются вполне разве что в Судный День.
Если бы кончики золотой бахромы не затрепетали, мерцая перед моими глазами, я, пожалуй, и не заметил бы, что черная фигура Вильяма Ногарэ переместилась к дверце, противоположной той, которая вела в королевский Карбункул.
— Что же нам делать с другими Посланниками, если таковые появятся? — вопросил Вильям Ногарэ.
— Мне будет весьма любопытно встретиться со своими братьями, — ответил я так же честно, как и отвечал до сих пор.
— И чем бы вы хотели заняться, граф, до этой приятной встречи? — был новый вопрос «хитрого альбигойского лиса».
— Полагаю, что во власти Его Величества оказались многие важные бумаги и книги Ордена, — предположил я. — Теперь я готов смиренно просить Его Величество открыть мне доступ к этим письменам, кои не сумел бы прочитать простой неграмотный воин. Возможно, мне удастся обнаружить в них тайное слово, которое не только напомнит мне мое утраченное имя, но и раскроет тайны всех скрывающихся по углам мстителей.
— Несмотря на ваше беспамятство, граф, вы удивительно прозорливы, — усмехнулся Вильям Ногарэ. — Я как раз и намереваюсь проводить вас к этим письменам.
Он раскрыл передо мной дверь, которая вела в еще более темное помещение.
Таких дверей, что вели все глубже к тайнам следствия о богоотступнических деяниях Ордена тамплиеров, я смог бы насчитать впоследствии никак не меньше сотни, ведь в продолжении целого года безымянный граф де Ту пользовался доверием короля и прилежно исполнял обязанности секретаря комиссара инквизиции.
Роясь, как крыса, в книгах и пергаментах Ордена, я, разумеется, был озабочен прежде всего своим собственным «наследством», однако, к своему глубокому огорчению, не обнаружил в них ничего, что могло бы пролить свет на таинственную родословную, которую несомненно оставил после себя граф Робер де Ту, раз уж сам король, не колеблясь, причислял меня к этой династии. Только в одной из бумаг, что была написана десятилетие тому назад рукой морейского князя, затем отправлена Великому Магистру Ордена иоаннитов и, наконец, перехвачена тамплиерами, я наткнулся на необъяснимое сочетание имен Гуго де Ту и Жиля де Морея. В письме упоминалась некая «вторая степень вассального права», коей мог бы воспользоваться Жиль де Морей после смерти Гуго де Ту. Целую ночь напролет я ломал себе голову над тем, что могла бы означать эта «вторая степень», однако, не имея возможности задавать вопросы, я бросил и эту загадку в бездонное хранилище прочих загадок, только и составлявшее все мои графские владения.
Тайное слово так и не открылось мне среди тысяч и тысяч прочих, которые могли быть не менее тайными для кого-то другого, например, для предводителя тамплиеров Рума, Эда де Морея.
Эти неудачные поиски, однако, не охладили моего пыла. К удовольствию Вильяма Ногарэ и комиссара инквизиции, я продолжал дотошно рыться и громко чихать среди вороха конфискованных «заклинаний» Ордена. Среди французских, арабских, итальянских и прочих письмен, я принялся усердно искать следы той могущественной силы, что и поныне смеялась за спинами всех титанов войны и мудрости — тамплиеров и королей, ассасинов и дервишей. Эти демоны не оставляли никаких явных следов, хотя, как мне казалось, прошлись своими невесомыми стопами по каждому, попадавшемуся мне на глаза бумажному или пергаментному клочку.
Кроме того, я присутствовал на многих допросах как простых рыцарей-тамплиеров, так и их предводителей, Великого Магистра Жака де Молэ и Верховного Казначея Ордена Гуго де Перо, однако молчание воинов Храма и злобное недоумение инквизиторов так же мало способствовали моей придворной карьере.
На исходе года моего заключения в стенах королевского дворца, среди бумаг и золотой бахромы, все начали терять терпение: король, «хитрый альбигойский лис», комиссар инквизиции и сам безымянный граф де Ту. У последнего была на то своя причина, ибо подходил к концу срок, некогда упомянутый в обещании, которое граф де Ту, а также лошадник Андреуччо ди Пьетро и, наконец, просто влюбленный Джорджио дали одной прелестной даме по имени Фьямметта Буондельвенто.
— Я не смог найти ничего такого, что позволило бы мне помочь следствию, — прямо сказал граф де Ту Вильяму Ногарэ. — Опасаюсь, что только слово Великого Магистра способно воплотить тень Посланника в самого важного свидетеля, на которого так надеется Его Величество. Если кто теперь и нанесет Удар Истины, то скорее всего этим доброжелателем окажусь не я.
— Вот как, граф, — явственно омрачившись, пробормотал Вильям Ногарэ и потеребил золотую кисть, свисавшую вдоль парчовой занавеси. — Но Старый Жак до сих пор молчит.
— Молчит, — сочувственно кивнул я.
— Я передам ваши слова Его Величеству, ничего не прибавив от себя, — заверил меня Вильям Ногарэ, и спустя неделю передо мной открылись самые величественные, украшенные львиными мордами двери Дворца, которые вели в большой приемный зал.
— Граф де Ту! — выкрикнул герольд слова, странным образом относившиеся ко мне, и я, блистая роскошным котарди цвета тигровой розы и загодя начищенными застежками, двинулся вперед, к королевскому трону, между рядами перешептывавшихся придворных.
Хотя на праздник по поводу годовщины восшествия на франкский престол Филиппа от Капетингов по прозвищу Красавец я вошел одним из последних, однако именно в день своего праздника король приготовил подарок для меня, безымянного графа де Ту.
Подойдя к подножию трона, я совершил соответствующий большому торжеству поклон и отошел в сторону, по правую руку от короля, и притом вовсе не так отдалился от трона, как полагалось бы вошедшему в числе тех самых последних. Полторы сотни испепеляющих взоров вперилось в меня, однако всего один короткий взгляд короля без труда погасил их всех. Переглянувшись еще и с Вильямом Ногарэ, я отступил на шаг от прохода, чтобы наблюдать за «львиными вратами» из-за подходящего укрытия — грузного и широкого тела какого-то пожилого придворного.
Герольды объявили еще три ничего не значивших для меня имени, и вот наконец сердце мое дрогнуло и сжалось в комок, как почуявший опасность еж.
— Маркиз и маркиза д'Эклэр! — раздалось в стенах Дворца.
Я увидел острый кончик черного башмачка, фалду темно-алого, как медленная кровь, сюрко; я увидел блеск золотых звезд с причудливо изогнутыми лучами и вот, ослепленный, закрыл глаза.
Оказавшись в непроницаемой тьме, созданной как бы по моей собственной воле, и переведя дыхание, я спросил себя, почему же король Франции не был убит год назад, спустя миг, после того, как острый черный башмачок впервые коснулся порога Карбункула.
В том, что уже в тот день, наступивший и затем растаявший в ночном сумраке год тому назад, смерть короля оказалась при дверях Карбункула, я ничуть не сомневался. Ибо ни кем иным не могла быть маркиза д'Эклэр, маркиза Молнии, как только самой Черной Молнией, Акисой, ассасином от ассасин!
И я посреди тьмы ответил самому себе: король получил в подарок еще один год жизни только по одной из двух причин. Или потому что он еще целый год не принимал решения, которое утвердило бы его смертный приговор, или потому что ассасины вообще любят «праздничные убийства» с большим ужасом и воистину вселенским устрашением народов. Третью возможную причину — будто бы что-то помешало прекрасной, несравненной, бесконечно опасной Акисе совершить покушение — я попросту не принял на счет. Помешать ей могли только безымянный граф де Ту и великолепный, доблестный и неустрашимый Эд де Морей, но королю Филиппу от Капетингов Эд де Морей, увы, не служил.
Не мог, не имел никакого права сомневаться я и в том, что наступивший день должен стать для короля последним, а начавшийся праздник — самым кровавым из всех дворцовых праздников франкской короны.
Сверкавшие глаза прекрасной Акисы вполне подтверждали мои самые дурные предчувствия. Признаюсь: увидев из своей засады очаровательную маркизу с драгоценной диадемой в прихотливо убранных и невинно покрытых прозрачной вуалью, черных, как смола драконова дерева, волосах, я испытал греховную радость от того, что не давал Фьямметте клятвы верности, а только дал ей обещание на окончательный ответ, как если бы вовсе не она, а я был строптивой возлюбленной славного воина.
С этой мыслью я раскрыл глаза.
Акиса Черная Молния торжественно шествовала к трону, под руку со своим новоявленным супругом, которого, на мой беглый взгляд, вряд ли можно было бы признать третьим Посланником Удара Истины, направленным в Париж из пустынь и миражей Востока. В том, что Акиса не теряла во Франции времени даром, я мог убедиться уже по ее блистательной походке и умению носить европейское платье.
Она двигалась вперед, к своей кровавой цели, а я все отступал, прячась за толстого сановника и вполне разумея, что мой главный и последний долг — уберечь короля, кем бы он ни был в действительности, врагом Истины или ее ближним вассалом.
Всего на десять шагов приблизилась Акиса Черная Молния к трону от «львиных дверей», когда я, упустив ее всего на мгновение из виду, перевел взгляд на короля.
Король же, вероятно, с самого появления маркизы д'Эклэр неотступно следил за всеми моими движениями.
Я позволил себе улыбнуться королю, и он понимающе кивнул безымянному графу де Ту. Однако ни сам король, ни Вильям Ногарэ не должны были раскрыть тайного смысла улыбки графа де Ту и того тайного слова, которое теперь могло быть им произнесено. В это самое мгновение я почувствовал себя посланником тех смеющихся духов, которые так искусно жонглировали судьбами слуг и королей.
Я успел порадоваться еще одному обстоятельству: теперь у меня был выбор, не слишком богатый, но вполне достойный моей гордыни. Жизнь короля была в моих руках.
Взглядом я отсчитал от трона шесть шагов — как раз достаточных для ассасина, чтобы тот, не торопясь, сделал свое дело.
До этой мысленной меты Акисе оставалось пройти не больше одного десятка шагов.
Прищурившись, я вглядывался в причудливо изогнутые звезды на ее темно-алом сюрко, в ее пояс, напоминавший жемчужное ожерелье и даже в прозрачную вуаль на ее волосах, стараясь отгадать, где же у нее припрятан малый Зуб Кобры.
За четыре шага Акисы до зловещей, незримой черты я вывел заключение, что смертоносное жало укрыто у нее или в неприметном кармане под левой грудью, чуть выше пояса, или еще выше слева, над самой грудью, под краем безрукавного сюрко.
Тучное тело придворного, служившее мне крепостной стеной, расплывалось в моих глазах и, мешая наблюдениям, сверкало серебряным шитьем.
За два шага я, наконец, принял невольный вызов, и, как только острый носок черного башмачка, коснулся лепестка мраморной лилии на полу, я смело и дерзко выступил из-за укрытия, заложив правую руку под локоть левой руки — на место, прекрасно известное всем ассасинам.
По залу пронесся шепот, напоминавший гнев осиного роя. Пестрые, горделивые осы не могли не рассердиться: ведь я нагло выступил на полный шаг за предел, положенный для всех выстроившихся по сторонам от трона придворных и знатных гостей Двора. Полтораста изумленных и злобных взоров совершенно безболезненно впились в меня: всех взбудоражило движение моей ноги, но ни одного из нобилей или стражей не смутил жест моей правой руки — никого из приглашенных на королевский праздник, кроме той, которая весьма искусно сделала вид, будто вовсе не заметила никому не известного наглеца.
Только ресницы ее дрогнули, пронзив мое сердце, подобно арбалетным стрелам. Только ее черные брови, острее ассасинских кинжалов, чуть изогнулись. Только ее смуглые щеки чуть побледнели, словно отражая смертельную бледность уже повергнутой жертвы. Только ее алые губы сжались так, что я теперь уже никак не мог рассчитывать на ответный поцелуй.
Только маркиза д'Эклэр, Черная Молния, готовая поразить Францию, знала, что моя правая рука, вооруженная железной Петлей Асраила — коей, увы, у меня не было и в помине — успеет остановить ее кинжал, как бы близко ни подошла она к своей жертве.
О, как страстно желал я преклонить колено перед Акисой!
«Красавица! — так и кричал мой взгляд. — Кто другой знает о твоей силе?! Кто другой поклоняется ей?! Кто другой благоговеет так, как я, глядя в твои бездонные и страшные зрачки?! Кто еще здесь может оценить по достоинству твою выдержку, с какую ты, прелестная посланница Смерти, скрываешь в себе ее неудержимую волю?! Кого другого ты можешь ненавидеть в этот час со столь беспредельной силой, как ни меня, твоего верного рыцаря?! Так сжалься, подари мне хоть один знак твоего внимания, подари мне хоть одну .улыбку, равную по силе блеску твоего оружия!»
Маркиза д'Эклэр гордо прошла мимо меня к подножию трона и, исполнив изумительно совершенный поклон, приветствовала короля с таким чистым нормандским выговором, что мне оставалось только устыдиться своему кипрскому невежеству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69