Командующий стал внимательно рассматривать снимки, один за другим. А я старался по выражению его лица понять, в курсе он или нет. Если в курсе — нам всем кранты. От снимка к снимку он хмурился все больше и больше. Отложив последнюю фотографию, он спросил:— Что это?Не ответив, я перемотал в видеокамере пленку на самое начало и включил воспроизведение. Командарм так и впился глазами в экран монитора.Запись длилась минут двадцать. Когда пленка кончилась, я выключил камеру.— Докладывай, капитан. Со всеми подробностями.«Не знал», — понял я, и у меня чуть отлегло от сердца.Командарм слушал, не перебивая. Только когда я упомянул генерал-майора Жеребцова, он жестом остановил меня и приказал адъютанту немедленно разыскать Жеребцова и доставить к нему.— Продолжай, капитан!Второй раз он прервал меня, когда я привел слова Дока о том, что ему рассказал его знакомый из лаборатории по опознанию трупов.— Соедините меня с начальником спецлаборатории номер 124! — бросил он в трубку. Дождавшись ответа, спросил:— К вам поступали трупы с удаленной роговицей глаз, с вырезанными железами, обескровленные?.. С какого времени?.. Как часто?..Это были наши солдаты?.. Спасибо, все.Как раз в ту минуту, когда я закончил доклад, в кабинет всунулся адъютант:— Жеребцов прибыл.— Давай его сюда!В кабинет бодро вошел Жеребцов. Левое ухо его закрывал внушительных размеров марлевый тампон, прилепленный лейкопластырем.— Товарищ генерал-лейтенант, генерал-майор Жеребцов по вашему приказанию… Тут он увидел нас, и челюсть у него так и отвисла.— …прибыл, — еле выдавил он из себя.— Вольно. Что у тебя с ухом?— В меня стрелял капитан Пастухов.— В самом деле? — повернулся ко мне командующий.— Так точно, товарищ генерал-лейтенант.— Зачем?— Чтобы убить, — ответил вместо меня Жеребцов.— Почему же не убил?— Не попал, товарищ генерал-лейтенант!— Странные дела. Что это у нас за спецназ такой? Со скольких метров он в тебя стрелял?— Примерно с шести.— С шести?! — Он повернулся ко мне. — Сколько ты на стрельбах выбиваешь?— Сто из ста.— Из какого оружия?— Из любого.— С какого расстояния?— С любого.— Из какого положения?— Из любого.— И с шести метров в него не попал?— Почему не попал, — сказал я, — как раз попал.— Ладно… А теперь иди сюда, Жеребцов, — приказал командующий и разложил на столе снимки. — Знаешь, что это такое?— Так точно, товарищ генерал-лейтенант.— Твоя работа?— Я выполнял приказ, товарищ генерал-лейтенант.— Чей?— Я не могу говорить об этом при посторонних.— Почему я ничего обо всем этом не знал?— Я не могу говорить об этом при посторонних, — повторил Жеребцов.— Выйди и жди!Жеребцов, пятясь, вышел. Командующий встал из-за стола и заходил вдоль своего кабинета. От стены до стены было метров семь, за это время он успевал произнести примерно пять или шесть фраз, включая междометия. И честно скажу: такого черного мата я никогда в жизни не слышал. Даже не подозревал, что такой существует. Правда, в армии я всего шесть лет, а он — лет на двадцать, а то и на тридцать больше. Или у них в Академии Генштаба такой спецкурс читают?Только на пятом или шестом витке генерал-лейтенант начал слегка повторяться. Видимо, он и сам это почувствовал. Поэтому вернулся к столу и долго сидел, закрыв лицо руками. Потом сказал:— Иди, капитан, отдыхай. И вы, ребята, тоже. Дальше я уж сам этим делом займусь. Только никому об этом — ни слова. Понимаете, надеюсь?— Так точно, товарищ генерал-лейтенант, — ответил я за всех.Вернувшись в часть, мы сгоняли Артиста за бутылкой — это у него в любой ситуации хорошо получалось — и помянули Тимоху.Бывшего каскадера «Мосфильма». Лейтенанта Тимофея Варпаховского. Светлая ему память. * * * Такой вот у нас денек получился. И я чувствовал, что этим дело не кончится.Внутренний голос мне это подсказывал. А он мне никогда не врет. Даже когда я сам себе пытаюсь врать. И на этот раз не соврал.На следующий день, как всегда после операции, нам полагался, как говорят на гражданке, отгул. Но уже в десять утра к нам в казарму вошел наш полковник Дьяков. Лицо у него было как после тяжелого боя с большими потерями с нашей стороны.— Что у вас там вчера случилось? — спросил он меня.— Я же представил рапорт.— А кроме того, что в рапорте?— Николай Дементьевич, мало у вас своих проблем? Ничего хорошего не случилось. А что случилось — об этом доложено командующему армией.— Выходит, вы у него вчера были?— Пришлось.— Ладно. Не хочешь — не говори.— Не имею права.— Я так и понял. Собирайтесь, он вас вызывает. К одиннадцати ноль-ноль. — Он помолчал и добавил:— Без оружия.— Форма одежды парадная? — поинтересовался Артист.— Парадная? — переспросил полковник. — Не думаю. Нет, не думаю, — повторил он.Мы побрились, надраились, навели марафет и в десять пятьдесят шесть были уже на КПП штаба армии: подобранные, подтянутые струночкой, словно бы облитые полевой камуфляжкой, — не на всяком и парадная форма так сидит, с боевыми наградами — у кого что было. А у всех было — от медали «За отвагу» у Мухи и Трубача до «Ордена Мужества» и американского «Бронзового орла» у меня; «Орла» вручил мне посол США за освобождение их журналистов. Я взглянул на нашу группу как бы со стороны, и мне понравилось. Как раньше говорили: военная косточка. Или как полковник Дьяков иногда говорит: «Элита!» Правда, говорит он это только тогда, когда делает нам втык за какой-нибудь прокол, и добавляет при этом: «Мать вашу!»На КПП нас встретили, как делегацию НАТО: полная корректность и нуль эмоций. Один дежурный офицер передал нас другому, тот — третьему, и ровно в одиннадцать ноль-ноль адъютант открыл перед нами двери кабинета командующего:— Вас ждут.Командарм, похоже, эту ночь на спал — таким тяжелым и обрюзгшим было его лицо. В кабинете сидел еще один человек — лет пятидесяти, с бледным сухим лицом, в очках с тонкой золоченой оправой. Он был в штатском, но темно-синий костюм на нем сидел, как форма на кадровом офицере.— Товарищ генерал-лейтенант, по вашему приказанию… — Вижу, что прибыли. Это товарищ из Управления по планированию специальных мероприятий. Ему представьтесь.— Капитан Пастухов, — назвался я.А за мной и ребята, по старшинству.Док:— Капитан медицинской службы Перегудов.Боцман:— Старший лейтенант Хохлов.Трубач:— Старший лейтенант Ухов.Артист:— Лейтенант Злотников.Муха:— Лейтенант Мухин.— Вольно. Садитесь, — кивнул командующий.Но гостя нам так и не представил. Товарищ из Управления по планированию специальных мероприятий. И будет с вас. Я и не подозревал, что такое управление существует. А какие специальные мероприятия оно планирует — об этом только сейчас стал догадываться.— У меня к вам, товарищи офицеры, несколько вопросов, — начал штатский. — Скажите, капитан Пастухов, эти материалы, которые вы вчера доставили… У них есть копии?Я сразу понял, куда он клонит. И ответил:— У нас — нет.— А у них?— Думаю, нет. Кассета не доснята, многие пленки не проявлены. Негативы снимков наверняка есть. Но снимки мелкие, даже погон не видно. А лица в марлевых полумасках.— У вас не было намерения сделать копию видеопленки?— Зачем? Если бы дело касалось только генерал-майора Жеребцова, эти материалы мы отнесли бы прямо в ОБСЕ. И прославили бы его на весь мир.— Почему же вы так не сделали?— Потому что на весь мир прославилась бы и Российская армия. А она и так прославлена с головы до ног.— Значит, вы думали о чести Российской армии?— А вы? — неожиданно вмешался Док. — Когда планировали это мероприятие? Если планировали его вы.Таким я Дока никогда не видел. Он с трудом сдерживал бешенство.Штатский словно бы не услышал его вопроса.— Спасибо, — сказал он. — Я удовлетворен вашими ответами.— Анатолий Федорович, я хотел бы поговорить с моими офицерами наедине, — обратился к нему командующий.«Анатолий Федорович — вот, значит, как его зовут», — взял я себе на заметку.— Разумеется. Ничего не имею против, — ответил штатский и вышел.Командующий проводил его тяжелым взглядом и повернулся к нам:— Курит кто-нибудь? Угостите сигаретой.Док выложил перед ним пачку «Мальборо» и зажигалку. Он был единственным, кто в нашей команде курил. Раньше Артист и Муха смолили, но после двух подряд тридцатикилометровых марш-бросков по горам с полной выкладкой, которые я специально для них устроил, как-то быстренько бросили. А вот у Дока не получалось.Командующий закурил и довольно долго молчал. Потом сказал:— Плохие у меня для вас новости, ребята. Очень плохие. От меня потребовали, чтобы я отдал вас под трибунал.— За что?! — вырвалось у Мухи.— Невыполнение боевого приказа. Нападение на генерала Жеребцова… Что ж ты его не пристрелил, капитан? Сам же сказал: он тебе в башку целил. И свидетелей у тебя вон сколько! Пристрелил бы — и дело с концом. Тоже мне, спецназ хренов!— В следующий раз так и сделаю, — пообещал я.— Не будет у тебя следующего раза. И ни у кого из вас не будет. Вы разжалованы и уволены из армии. Вчистую.Я даже засмеялся.— Не складывается, товарищ генерал-лейтенант. Это все равно что приказать: отрубить голову и повесить. Если мы разжалованы и уволены, значит — мы штатские.При чем здесь военный трибунал? А если трибунал, зачем увольнение? А вдруг трибунал решит, что правильней нас расстрелять?— Трибунала не будет. Я сказал, что сяду рядом с вами, потому что тоже не выполнил бы такого приказа. А Жеребцов сядет — за то, что его отдал.— Полегчало, — заметил я. — Трибунала, значит, не будет, а приказ об увольнении остается в силе?— Да, — сказал он и погасил сигарету. И тут же закурил новую.— Но за что? — снова спросил, почти крикнул Муха.— Не за что, а почему, — поправил командующий. — Или зачем.— Зачем? — повторил Муха.— Вы слишком много знаете. Программа, по которой проводились эти дела, закрыта… — Так это была целая программа? — спросил я. — И, наверное, кодовое название у нее было? Безумно интересно — какое же?— "Помоги другу".— Как?! — заорал я. — «Помоги другу»?! Да там что, в этом Управлении по планированию специальных мероприятий, параноики сидят? А может — поэты? «Помоги другу»! Сразу и не сообразишь, что кощунственней — сама программа или ее название! «Помоги другу»! Это надо же до такого додуматься!— Не забывай, капитан: благодаря этой программе многим нашим солдатам удалось спасти жизнь.— Многим — это скольким? — спросил Док.— У меня нет этой информации.— Может, стоит поинтересоваться? И сравнить: сколько тканей и органов было получено в ходе реализации этой программы и сколько использовано в наших госпиталях. С учетом того, что этим занималась не только команда капитана Труханова.Командующий нахмурился.— Вы хотите сказать… — Ничего конкретного, — возразил Док. — Просто мысли вслух. Однажды я видел биржевой каталог. Меня интересовало хирургическое оборудование для полевых госпиталей. И случайно я обратил внимание на строчку: «Препарат Ф». Мне объяснили: это гормональная вытяжка из эмбрионов, которые получают при абортах.И настоятельно советовали не вникать.— При чем здесь аборты? — не понял командующий.— Я не знаю, сколько стоит почка или роговица глаза, но цены могут быть сопоставимы с ценой препарата Ф. А цена его: сто тысяч долларов за один грамм.— За один грамм?! — поразился командующий.— Вот именно, — подтвердил Док.— Мы произведем самую тщательную проверку. Мой адъютант лично этим займется. Он парень въедливый. И если что… — О чем вы говорите?! — вмешался я. — О другом нужно говорить: сколько матерей не смогли в последний раз увидеть лицо своего сына!— Я повторяю: программа закрыта, — ответил командующий. — Продолжение ее признано нецелесообразным. Не без вашей помощи, — добавил он.Я поправил:— Скажите лучше: не без помощи полевого командира Исы Мадуева.— Сейчас это уже не имеет значения. Программы нет. Но если о ней станет известно — даже задним числом… Вы задействованы на самых опасных заданиях. Нельзя исключать, что кто-то из вас может попасть к боевикам. И под пытками рассказать о ней. Ваше увольнение эту опасность нейтрализует.— Товарищ генерал-лейтенант, это вы сами придумали? — изумился я.Он хмуро покачал головой:— Нет.Мы молчали. Совершенно обалдели. Логика была — высший пилотаж. И единственный из нас, кто нашелся, был Артист. Он подошел к столу командующего и вежливо попросил:— Можно на секунду вашу сигарету?Взял из рук ничего не понимающего командарма дымящуюся «Мальборо», подсел к столу, поддернул обшлаг форменки на левой руке и приложил сигарету к коже повыше запястья. И эдак медленно, не торопясь, потушил. После чего вернул сигарету командующему, сказал «Извините» и сел на свое место.Мы-то знали этот фокус Артиста, а командующий просто офонарел.Собственно, это был никакой не фокус. Как-то в казарме мы заговорили о пытках. Ну, мало ли о чем говорят в казармах. Чаще, конечно, о бабах, но и другие темы проскальзывают. Вот и вывернулось из трепа: может ли человек выдержать пытку? Знали, конечно, из книг: может. Партизаны в войну, а еще раньше Джордано Бруно, ранние христиане, протопоп Аввакум. Но — как? Вот тогда Артист нам это и продемонстрировал. А потом рассказал. Он с детства жутко боялся боли.Когда в школе объявляли, что завтра будут делать прививки, всю ночь не спал. А перед любым уколом вообще обмирал от ужаса. И однажды, он уже в театральном учился, вышло так, что его девушка сказала ему, что полюбила другого. Артист вспоминал: «Я понял, что схожу с ума. И чтобы хоть как-то отвлечься, случайно ткнул сигаретой в руку. И ощутил не боль, а облегчение. Боль, конечно, тоже была. Но это было — как комариный укус». Вот тогда, сказал он, я и понял, что есть кое-что сильнее любой боли. Ненависть, ярость, гордость, любовь. Только о них надо думать, а не о боли. Предложил: не хотите попробовать? И мы попробовали, каждый. И ничего, нормально выдержали. С того дня у каждого на левой руке, повыше запястья, по метке осталось. А у самого Артиста их было четыре. Не слишком-то, видно, ему везло в любви.Командующий долго рассматривал потушенную сигарету, потом бросил ее в пепельницу и спросил:— Что вы этим хотели сказать? Артист только плечами пожал:— Да ничего.Командующий жахнул по столу ладонью так, что на пол посыпались бумаги и карандаши.— Не я этот приказ подписал, ясно? Не я!Я спросил:— А кто?— На, капитан, читай!Я взял листок приказа, отпечатанный на служебном бланке. Подпись на нем была: заместитель министра обороны. Я передал приказ Доку, он — Боцману, бумага обошла всех и вернулась на стол командующего.— Теперь верите? — спросил он. — Я был категорически против. Самым категорическим образом!— И ничего не смогли сделать? Он только развел руками:— Ничего… Извините, ребята, но так получилось.— Не расстраивайтесь, товарищ генерал-лейтенант, — успокоил я его. — Я все думал: почему у нас ничего не получается? В Афгане обосрались, в Чечне обсираемся на каждом шагу. А причина-то очень простая. Если боевой генерал, командующий действующей армией, бессилен против министерской вши — это не армия.Это выгребная яма. И сидеть в ней по уши в говне — увольте!Я содрал свои капитанские погоны, «Орден Мужества», первую мою медаль «За отвагу», которой очень гордился, и все это добро положил на письменный стол командующего. То же самое сделали Док, потом Артист, Боцман, Трубач и Муха.Через минуту перед командующим уже лежала целая горка офицерских погон и боевых наград свободной России.— А чего ж «Орла» не бросаешь? — хмуро поинтересовался он.— Этот орден был мне вручен правительством Соединенных Штатов. А к нему никаких претензий у меня нет. Честь имею!С порога я оглянулся. Командующий сидел за своим столом, невидяще глядя перед собой. Жалко мне было его? Нет. Тимоху мне было жалко. Других ребят, которые полегли в развалинах Грозного и на всех хасавюртах. И тех, кто из Афгана вернулся домой в цинке под условным шифром «груз 200». Вот их мне было до муки жалко. А его — нет. * * * Через два дня мы обменялись адресами и распрощались на Курском вокзале.Артист, Муха и Трубач были коренными москвичами, тут были их родительские дома, и старики были еще живы. Боцман был из Калуги, там у него была жена и трехлетний сын, жили в двухкомнатной «хрущевке», которую дали жене от фабрики. У Дока была однокомнатная квартира в Подольске, он получил ее при разделе его двухкомнатной московской квартиры после развода с женой. А мне, моей жене Ольге и дочке Настене путь лежал сначала в Зарайск, а потом еще дальше — в деревню Затопино на берегу речки Чесны. Там догнивала изба-пятистенка, пустовавшая после смерти матери, всего на три года пережившей отца.Другого дома у меня не было. Глава третья. Форс-мажор I Приказ был понятным. Хоть и не сразу. Предельно четким. Если отбросить словесную шелуху. А с точки зрения нормальной человеческой морали, которой привык руководствоваться полковник Константин Дмитриевич Голубков, не слишком, впрочем, об этом задумываясь, — просто чудовищным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45