как он сколачивает себе состояние, пользуясь неопытностью юнца или беспечностью приятеля, готового доверить ему даже жизнь.
«Когда же приходит старость и Раскаяние призывает его оглянуться на этот черный счет и снова отчитаться перед своей Совестью, - - Совесть бегло справляется со Сводом законов, - не находит там ни одного закона, который явно нарушался бы его поступками, - убеждается, что ему не грозят никакие штрафы или конфискации движимого и недвижимого имущества, - не видит ни бича, поднятого над его головой, ни темницы, отворяющей перед ним свои ворота. - Так чего же страшиться его Совести? - Она прочно окопалась за Буквой закона и сидит себе неуязвимая, со всех сторон настолько огражденная прецедентами и решениями , - что никакая проповедь не в состоянии выбить ее оттуда».
Тут капрал Трим и дядя Тоби переглянулись между собой. - Да, - да, Трим! - проговорил дядя Тоби, покачав головой, - жалкие это укрепления, Трим. - - - О, совсем дрянная работа, - отвечал Трим, - по сравнению с тем, что ваша милость и я умеем сооружать. - - - Характер этого последнего человека, - сказал доктор Слоп, перебивая Трима, - более отвратителен, нежели характеры обоих предыдущих, - - - он как будто списан с одного из ваших кляузников, которые бегают по судам. - - У нас совесть человека не могла бы так долго пребывать в ослеплении, - ведь по крайней мере три раза в году каждый из нас должен ходить к исповеди. - Разве это возвращает человеку зрение? - спросил дядя Тоби. - Продолжай, Трим, - сказал отец, - иначе Обадия вернется раньше, чем ты дойдешь до конца проповеди. - Она очень короткая, - возразил Трим. - Мне бы хотелось, чтобы она была подлиннее, - сказал дядя Тоби, - потому что она мне ужасно нравится. - Трим продолжал:
«Четвертый лишен даже такого прибежища, - он отбрасывает прочь все эти формальности медленного крючкотворства, - - презирает сомнительные махинации секретных происков и осторожных ходов для осуществления своих целей. - Поглядите на этого развязного наглеца, как он плутует, врет, приносит ложные клятвы, грабит, убивает! - - Ужасно! - - Но ничего лучшего и нельзя было ожидать в настоящем случае: - бедняга жил в темноте! - Совесть этого человека взял на свое попечение его священник; - а все наставления последнего ограничивались тем, что надо верить в папу; - ходить к обедне; - креститься; - почитывать молитвы, перебирая четки; - - - быть хорошим католиком, - и что этого за глаза довольно, чтобы попасть на небо. Как? - даже преступая клятвы? - Что ж, - ведь они сопровождались мысленными оговорками. - Но если это такой отъявленный негодяй, как вы его изображаете, - если он грабит, - если он убивает, - ужели при каждом из таких преступлений не наносит он раны своей Совести? - Разумеется, - но ведь он приводил ее на исповедь; - рана там нарывает, очищается и в короткое время совершенно вылечивается при помощи отпущения. - Ах, папизм! какую несешь ты ответственность! - Не довольствуясь тем, что человеческое сердце каждый день и на каждом шагу невольно роковым образом действует предательски по отношению к самому себе, - ты еще умышленно, распахнул настежь широкие ворота обмана перед этим неосмотрительным путником, - и без того, прости господи, легко сбивающимся с пути, - и уверенно обещаешь мир душе его там, где нет никакого мира.
«Примеры, взятые мной из обыденной жизни для иллюстрации сказанного, слишком общеизвестны, чтобы требовались дальнейшие доказательства. Если же кто-нибудь в них сомневается или считает невероятным, чтобы человек мог в такой степени стать жертвой самообмана, - я попрошу такого скептика минуточку поразмыслить, после чего отважусь доверить решение его собственному сердцу.
«Пусть он только примет во внимание, как различны степени его отвращения к ряду безнравственных поступков, по природе своей одинаково дурных и порочных, - и для него скоро станет ясно, что те из них, к которым его побуждали сильное влечение или привычка, бывают обыкновенно разукрашены всяческой мишурой, какую только в состоянии надеть на них снисходительная и льстивая рука; - другие же, к которым он не чувствует никакого расположения, выступают вдруг голыми и безобразными, окруженными всеми атрибутами безрассудства и бесчестия.
«Когда Давид застал Саула спящим в пещере и отрезал край от его верхней одежды, - сердцу его, читаем мы, стало больно, что он это сделал. - Но в истории с Урией, когда верный и храбрый слуга его, которого он должен бы любить и почитать, пал, чтобы освободить место его похоти, - когда совесть имела гораздо больше оснований поднять тревогу, - сердцу его не было больно. - Прошел почти год после этого преступления до того дня, как Натан был послан укорить его; и мы ниоткуда не видим, чтобы за все это время он хоть раз опечалился или сокрушался сердцем по поводу содеянного.
«Таким образом, совесть, этот первоначально толковый советчик, - - которого творец назначил на высокую должность нашего справедливого и нелицеприятного судьи, в силу несчастного стечения причин и помех часто так плохо замечает происходящее, - исправляет свою должность так нерадиво, - порой даже так нечисто, - что доверяться ей одной невозможно; и мы считаем необходимым, совершенно необходимым, присоединить к ней другой принцип, чтобы он ей помогал и даже ею руководил в ее решениях.
«Вот почему, если вы желаете составить себе правильное суждение о том, насчет чего для вас чрезвычайно важно не ошибиться, - - - а именно, как обстоит дело с вашей подлинной ценностью, как честного человека, как полезного гражданина, как верного подданного нашего короля или как искреннего слуги вашего бога, - зовите себе на помощь религию и нравственность. - - Посмотри, - что написано в законе божием? - - Что ты читаешь там? - Обратись за советом к спокойному разуму и нерушимым положениям правды и истины; - что они говорят?
«Пусть совесть выносит свое решение на основании этих показаний; - и тогда, если сердце твое тебя не осуждает, - этот случай и предполагает апостол, - а правило твое непогрешимо» (тут доктор Слоп заснул), - «ты можешь иметь упование на бога, - то есть иметь достаточные основания для веры в то, что суждение твое о себе есть суждение божие и представляет не что иное, как предвосхищение того праведного приговора, который будет некогда произнесен над тобой существом, которому ты должен будешь напоследок дать отчет в твоих поступках.
«Тогда действительно, как говорит автор Книги Иисуса, сына Сирахова: Блажен человек, которому не докучает множество грехов его. - Блажен человек, сердце которого не осуждает его. Богат ли он или беден, - если у него сердце доброе (сердце таким образом руководимое и вразумляемое), во всякое время на лице его будет радость, - ум его скажет ему больше, нежели семь стражей, сидящих на вершине башни». - - - Башня не имеет никакой силы, - сказал дядя Тоби, - если она не фланкирована. - «Из самых темных сомнений выведет он его увереннее, чем тысяча казуистов, и представит государству, в котором он живет, лучшее ручательство за его поведение, чем все оговорки и ограничения, которые наши законодатели вынуждены множить без конца, - - вынуждены, говорю я, при нынешнем положении вещей; ведь человеческие законы не являются с самого начала делом свободного выбора, но порождены были необходимостью защиты против злонамеренных действий людей, совесть которых не носит в себе никакого закона; они ставят себе целью, путем многочисленных предупредительных мер - во всех таких случаях распущенности и уклонений с пути истины, когда правила и запреты совести не в состоянии нас удержать, - придать им силу и заставить нас им подчиняться угрозами тюрем и виселиц».
- Мне совершенно ясно, - сказал отец, - что проповедь эта предназначалась для произнесения в Темпле, - - или на выездной сессии суда присяжных. - - Мне нравится в ней аргументация, - - и жаль, что доктор Слоп заснул раньше, чем она доказала ему ошибочность его предположения; - - - ведь теперь ясно, что священник, как я и думал с самого начала, не наносил апостолу Павлу ни малейшего оскорбления; - - и что между ними, братец, не было ни малейшего разногласия. - - - Велика важность, если бы даже они и разошлись во мнениях, - возразил дядя Тоби; - - наилучшие друзья в мире могут иногда повздорить. - - Твоя правда, брат Тоби, - сказал отец, пожав ему руку, - мы набьем себе трубки, братец, а потом Трим может читать дальше.
- Ну, а ты что об этом думаешь? - сказал отец, обращаясь к капралу Триму, после того как достал свою табакерку.
- Я думаю, - отвечал капрал, - что семь стражей на башне, которые, верно, у них там часовые, - - это больше, с позволения вашей милости, чем было надобно; - ведь если продолжать в таком роде, то можно растрепать весь полк, чего никогда не сделает командир, любящий своих солдат, если он может без этого обойтись; ведь двое часовых, - прибавил капрал, - вполне заменяют двадцать. - Я сам раз сто разводил караулы, - продолжал Трим, выросши на целый дюйм при этих словах, - но за все время, как я имел честь служить его величеству королю Вильгельму, хотя мне приходилось сменять самые ответственные посты, ни разу не поставил я больше двух человек. - Совершенно правильно, Трим, - сказал дядя Тоби, - - но ты не принимаешь в расчет, Трим, что башни в дни Соломона были не такие, как наши бастионы, фланкированные и защищенные другими укреплениями; - все это, Трим, изобретено было уже после смерти Соломона, а в его время не было ни горнверков, ни равелинов перед куртиной, - ни таких рвов, как мы прокладываем, с кюветом посредине и с прикрытыми путями и обнесенными палисадом контрэскарпами по всей их длине, чтобы обезопасить себя против неожиданных нападений; таким образом, семь человек на башне были, вероятно, караульным отрядом, поставленным там не только для дозора, но и для защиты башни. - С позволения вашей милости, отряд этот все-таки не мог быть больше нежели капральским постом. - Отец про себя улыбнулся, - но не подал виду: - тема разговора между дядей Тоби и Тримом, принимая во внимание случившееся, была слишком серьезна и не допускала никаких шуток. - Вот почему, сунув в рот только что закуренную трубку, - он ограничился приказанием Триму продолжать чтение. Тот прочитал следующее:
«Иметь всегда страх божий и всегда руководиться в наших взаимных отношениях вечными мерилами добра и зла - вот две скрижали, первая из которых заключает религиозные обязанности, а вторая - нравственные; они так тесно между собой связаны, что их невозможно разделить, даже мысленно (а тем более в действительности, несмотря на многочисленные попытки, которые делались в этом направлении), не разбив их и не нанеся ущерба как одной, так и другой.
«Я сказал, что такие попытки делались много раз, - и это правда; - - в самом деле, что может быть зауряднее человека, лишенного всякого чувства религии - и настолько при этом честного, чтобы не делать вид, будто оно у него есть, который, однако, принял бы за жесточайшее оскорбление, если бы вы вздумали хоть сколько-нибудь заподозрить его нравственные качества, - или предположить в нем хоть малейшую недобросовестность или неразборчивость.
«Когда у нас есть какой-нибудь повод для подобного предположения, - то как ни неприятно относиться с недоверием к столь милой добродетели, как нравственная честность, - все-таки, если бы в настоящем случае нам пришлось добраться до ее корней, я убежден, что мы бы нашли мало причин завидовать благородству побуждений такого человека…
«Как бы высокопарно ни ораторствовал он на эту тему, все-таки напоследок окажется, что они сводятся всего лишь к его выгодам, его гордости, его благополучию или какой-нибудь мимолетной страстишке, которая способна дать нам лишь слабую уверенность, что он останется на высоте в случае серьезных испытаний.
«Я поясню мою мысль примером.
«Мне известно, что ни банкир, с которым я имею дело, ни врач, к которому я обыкновенно обращаюсь» (Нет никакой надобности, - воскликнул, проснувшись, доктор Слоп, - обращаться в таких случаях к врачу), - «не являются людьми набожными: их насмешки над религией и презрительные отзывы о всех ее предписаниях, которые я слышу каждый день, не оставляют на этот счет никаких сомнений. Тем не менее я вручаю мое состояние первому, - и доверяю мою жизнь, еще более драгоценное мое достояние, честному искусству второго.
«Теперь позвольте мне разобрать причины моего неограниченного доверия к этим людям. - Во-первых, я считаю невероятным, чтобы кто-нибудь из них употребил мне во вред власть, которую я им препоручаю; - на мой взгляд, честность есть недурное средство для достижения практических целей в свете; - я знаю, что успех человека в жизни зависит от незапятнанности его репутации. - Словом, я убежден, что они не могут мне повредить, не причинив себе самим еще большего вреда.
«Но допустим, что дело обстоит иначе, именно, что их выгода заключалась бы в противоположном образе действий; что при известных обстоятельствах банкир мог бы, не портя своей репутации, присвоить мое состояние и пустить меня по миру, - а врач мог бы даже отправить на тот свет и после моей смерти завладеть моим имуществом, не пороча ни себя, ни своего ремесла. - На что же в них могу я в таких случаях положиться? - Религия, самый мощный из всех двигателей, отпадает. - Личная выгода, второе по силе побуждение, действует решительно против меня. - Что же остается мне бросить на другую чашку весов, чтобы перетянуть это искушение? - Увы! У меня нет ничего, - ничего, кроме вещи, которая легче мыльного пузыря, - я должен положиться на милость чести или другого подобного ей непостоянного чувства. - Слабая порука за два драгоценнейшие мои блага: - собственность мою и мою жизнь!
«Если, следовательно, мы не можем положиться на нравственность, не подкрепленную религией, - то, с другой стороны, ничего лучшего нельзя ожидать от религии, не связанной с нравственностью. Тем не менее совсем не редкость увидеть человека, стоящего на очень низком нравственном уровне, который все-таки чрезвычайно высокого мнения о себе как о человеке религиозном.
«Он не только алчен, мстителен, неумолим, - но оставляет даже желать лучшего по части простой честности. - Однако, поскольку он громит неверие нашего времени, - ревностно исполняет некоторые религиозные обязанности, - по два раза в день ходит в церковь, - чтит таинства - и развлекается некоторыми вспомогательными средствами религии, - он обманывает свою совесть, считая себя на этом основании человеком религиозным, исполняющим все свои обязанности по отношению к богу. Благодаря этому самообману такой человек в духовной своей гордости смотрит обыкновенно сверху вниз на других людей, у которых меньше показной набожности, - хотя, может быть, в десять раз больше моральной честности, нежели у него.
«Это тоже тяжкий грех под солнцем , и я думаю, что ни одно ошибочное убеждение не наделало в свое время больше зла. - В доказательство рассмотрите историю римской церкви». ( - Что вы под этим разумеете? - вскричал доктор Слоп.) - «Припомните, сколько жестокости, убийств, грабежей, кровопролития» ( - Пусть винят собственное упрямство, - вскричал доктор Слоп) - «освящено было религией, не руководимой строгими требованиями нравственности.
«В каких только странах на свете…» (При этих словах Трим начал делать правой рукой колебательные движения, то приближая ее к проповеди, то протягивая во всю длину, и остановился только по окончании фразы.)
«В каких только странах на свете не производил опустошений крестоносный меч сбитого с толку странствующего рыцаря, не щадившего ни возраста, ни заслуг, ни пола, ни общественного положения; сражаясь под знаменами религии, освобождавшей его от подчинения законам справедливости и человеколюбия, он не проявлял ни той, ни другого, безжалостно попирал их ногами, - не внемля крикам несчастных и не зная сострадания к их бедствиям».
- Я бывал во многих сражениях, с позволения вашей милости, - сказал со вздохом Трим, - но в таких ужасных, как это, мне быть не доводилось. - У меня рука не поднялась бы навести ружье на беззащитных людей, - хотя бы меня произвели в генералы. - Да что вы смыслите в таких делах? - сказал доктор Слоп, посмотрев на Трима с презрением, которого вовсе не заслуживало честное сердце капрала. - Что вы понимаете, приятель, в сражении, о котором говорите? - Я знаю то, - отвечал Трим, - что никогда в жизни не отказывал в пощаде людям, которые меня о ней просили; - а что до женщин и детей, - продолжал Трим, - то прежде чем в них прицелиться, я бы тысячу раз лишился жизни. - Вот тебе крона, Трим, можешь выпить сегодня с Обадией, - сказал дядя Тоби, - а Обадия получит от меня другую крону. - Бог да благословит вашу милость, - отвечал Трим, - а я бы предпочел отдать свою крону этим бедным женщинам и детям. - - Ты у меня молодчина, Трим, - сказал дядя Тоби. - - - Отец кивнул головой, - как бы желая сказать - - да, он молодец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
«Когда же приходит старость и Раскаяние призывает его оглянуться на этот черный счет и снова отчитаться перед своей Совестью, - - Совесть бегло справляется со Сводом законов, - не находит там ни одного закона, который явно нарушался бы его поступками, - убеждается, что ему не грозят никакие штрафы или конфискации движимого и недвижимого имущества, - не видит ни бича, поднятого над его головой, ни темницы, отворяющей перед ним свои ворота. - Так чего же страшиться его Совести? - Она прочно окопалась за Буквой закона и сидит себе неуязвимая, со всех сторон настолько огражденная прецедентами и решениями , - что никакая проповедь не в состоянии выбить ее оттуда».
Тут капрал Трим и дядя Тоби переглянулись между собой. - Да, - да, Трим! - проговорил дядя Тоби, покачав головой, - жалкие это укрепления, Трим. - - - О, совсем дрянная работа, - отвечал Трим, - по сравнению с тем, что ваша милость и я умеем сооружать. - - - Характер этого последнего человека, - сказал доктор Слоп, перебивая Трима, - более отвратителен, нежели характеры обоих предыдущих, - - - он как будто списан с одного из ваших кляузников, которые бегают по судам. - - У нас совесть человека не могла бы так долго пребывать в ослеплении, - ведь по крайней мере три раза в году каждый из нас должен ходить к исповеди. - Разве это возвращает человеку зрение? - спросил дядя Тоби. - Продолжай, Трим, - сказал отец, - иначе Обадия вернется раньше, чем ты дойдешь до конца проповеди. - Она очень короткая, - возразил Трим. - Мне бы хотелось, чтобы она была подлиннее, - сказал дядя Тоби, - потому что она мне ужасно нравится. - Трим продолжал:
«Четвертый лишен даже такого прибежища, - он отбрасывает прочь все эти формальности медленного крючкотворства, - - презирает сомнительные махинации секретных происков и осторожных ходов для осуществления своих целей. - Поглядите на этого развязного наглеца, как он плутует, врет, приносит ложные клятвы, грабит, убивает! - - Ужасно! - - Но ничего лучшего и нельзя было ожидать в настоящем случае: - бедняга жил в темноте! - Совесть этого человека взял на свое попечение его священник; - а все наставления последнего ограничивались тем, что надо верить в папу; - ходить к обедне; - креститься; - почитывать молитвы, перебирая четки; - - - быть хорошим католиком, - и что этого за глаза довольно, чтобы попасть на небо. Как? - даже преступая клятвы? - Что ж, - ведь они сопровождались мысленными оговорками. - Но если это такой отъявленный негодяй, как вы его изображаете, - если он грабит, - если он убивает, - ужели при каждом из таких преступлений не наносит он раны своей Совести? - Разумеется, - но ведь он приводил ее на исповедь; - рана там нарывает, очищается и в короткое время совершенно вылечивается при помощи отпущения. - Ах, папизм! какую несешь ты ответственность! - Не довольствуясь тем, что человеческое сердце каждый день и на каждом шагу невольно роковым образом действует предательски по отношению к самому себе, - ты еще умышленно, распахнул настежь широкие ворота обмана перед этим неосмотрительным путником, - и без того, прости господи, легко сбивающимся с пути, - и уверенно обещаешь мир душе его там, где нет никакого мира.
«Примеры, взятые мной из обыденной жизни для иллюстрации сказанного, слишком общеизвестны, чтобы требовались дальнейшие доказательства. Если же кто-нибудь в них сомневается или считает невероятным, чтобы человек мог в такой степени стать жертвой самообмана, - я попрошу такого скептика минуточку поразмыслить, после чего отважусь доверить решение его собственному сердцу.
«Пусть он только примет во внимание, как различны степени его отвращения к ряду безнравственных поступков, по природе своей одинаково дурных и порочных, - и для него скоро станет ясно, что те из них, к которым его побуждали сильное влечение или привычка, бывают обыкновенно разукрашены всяческой мишурой, какую только в состоянии надеть на них снисходительная и льстивая рука; - другие же, к которым он не чувствует никакого расположения, выступают вдруг голыми и безобразными, окруженными всеми атрибутами безрассудства и бесчестия.
«Когда Давид застал Саула спящим в пещере и отрезал край от его верхней одежды, - сердцу его, читаем мы, стало больно, что он это сделал. - Но в истории с Урией, когда верный и храбрый слуга его, которого он должен бы любить и почитать, пал, чтобы освободить место его похоти, - когда совесть имела гораздо больше оснований поднять тревогу, - сердцу его не было больно. - Прошел почти год после этого преступления до того дня, как Натан был послан укорить его; и мы ниоткуда не видим, чтобы за все это время он хоть раз опечалился или сокрушался сердцем по поводу содеянного.
«Таким образом, совесть, этот первоначально толковый советчик, - - которого творец назначил на высокую должность нашего справедливого и нелицеприятного судьи, в силу несчастного стечения причин и помех часто так плохо замечает происходящее, - исправляет свою должность так нерадиво, - порой даже так нечисто, - что доверяться ей одной невозможно; и мы считаем необходимым, совершенно необходимым, присоединить к ней другой принцип, чтобы он ей помогал и даже ею руководил в ее решениях.
«Вот почему, если вы желаете составить себе правильное суждение о том, насчет чего для вас чрезвычайно важно не ошибиться, - - - а именно, как обстоит дело с вашей подлинной ценностью, как честного человека, как полезного гражданина, как верного подданного нашего короля или как искреннего слуги вашего бога, - зовите себе на помощь религию и нравственность. - - Посмотри, - что написано в законе божием? - - Что ты читаешь там? - Обратись за советом к спокойному разуму и нерушимым положениям правды и истины; - что они говорят?
«Пусть совесть выносит свое решение на основании этих показаний; - и тогда, если сердце твое тебя не осуждает, - этот случай и предполагает апостол, - а правило твое непогрешимо» (тут доктор Слоп заснул), - «ты можешь иметь упование на бога, - то есть иметь достаточные основания для веры в то, что суждение твое о себе есть суждение божие и представляет не что иное, как предвосхищение того праведного приговора, который будет некогда произнесен над тобой существом, которому ты должен будешь напоследок дать отчет в твоих поступках.
«Тогда действительно, как говорит автор Книги Иисуса, сына Сирахова: Блажен человек, которому не докучает множество грехов его. - Блажен человек, сердце которого не осуждает его. Богат ли он или беден, - если у него сердце доброе (сердце таким образом руководимое и вразумляемое), во всякое время на лице его будет радость, - ум его скажет ему больше, нежели семь стражей, сидящих на вершине башни». - - - Башня не имеет никакой силы, - сказал дядя Тоби, - если она не фланкирована. - «Из самых темных сомнений выведет он его увереннее, чем тысяча казуистов, и представит государству, в котором он живет, лучшее ручательство за его поведение, чем все оговорки и ограничения, которые наши законодатели вынуждены множить без конца, - - вынуждены, говорю я, при нынешнем положении вещей; ведь человеческие законы не являются с самого начала делом свободного выбора, но порождены были необходимостью защиты против злонамеренных действий людей, совесть которых не носит в себе никакого закона; они ставят себе целью, путем многочисленных предупредительных мер - во всех таких случаях распущенности и уклонений с пути истины, когда правила и запреты совести не в состоянии нас удержать, - придать им силу и заставить нас им подчиняться угрозами тюрем и виселиц».
- Мне совершенно ясно, - сказал отец, - что проповедь эта предназначалась для произнесения в Темпле, - - или на выездной сессии суда присяжных. - - Мне нравится в ней аргументация, - - и жаль, что доктор Слоп заснул раньше, чем она доказала ему ошибочность его предположения; - - - ведь теперь ясно, что священник, как я и думал с самого начала, не наносил апостолу Павлу ни малейшего оскорбления; - - и что между ними, братец, не было ни малейшего разногласия. - - - Велика важность, если бы даже они и разошлись во мнениях, - возразил дядя Тоби; - - наилучшие друзья в мире могут иногда повздорить. - - Твоя правда, брат Тоби, - сказал отец, пожав ему руку, - мы набьем себе трубки, братец, а потом Трим может читать дальше.
- Ну, а ты что об этом думаешь? - сказал отец, обращаясь к капралу Триму, после того как достал свою табакерку.
- Я думаю, - отвечал капрал, - что семь стражей на башне, которые, верно, у них там часовые, - - это больше, с позволения вашей милости, чем было надобно; - ведь если продолжать в таком роде, то можно растрепать весь полк, чего никогда не сделает командир, любящий своих солдат, если он может без этого обойтись; ведь двое часовых, - прибавил капрал, - вполне заменяют двадцать. - Я сам раз сто разводил караулы, - продолжал Трим, выросши на целый дюйм при этих словах, - но за все время, как я имел честь служить его величеству королю Вильгельму, хотя мне приходилось сменять самые ответственные посты, ни разу не поставил я больше двух человек. - Совершенно правильно, Трим, - сказал дядя Тоби, - - но ты не принимаешь в расчет, Трим, что башни в дни Соломона были не такие, как наши бастионы, фланкированные и защищенные другими укреплениями; - все это, Трим, изобретено было уже после смерти Соломона, а в его время не было ни горнверков, ни равелинов перед куртиной, - ни таких рвов, как мы прокладываем, с кюветом посредине и с прикрытыми путями и обнесенными палисадом контрэскарпами по всей их длине, чтобы обезопасить себя против неожиданных нападений; таким образом, семь человек на башне были, вероятно, караульным отрядом, поставленным там не только для дозора, но и для защиты башни. - С позволения вашей милости, отряд этот все-таки не мог быть больше нежели капральским постом. - Отец про себя улыбнулся, - но не подал виду: - тема разговора между дядей Тоби и Тримом, принимая во внимание случившееся, была слишком серьезна и не допускала никаких шуток. - Вот почему, сунув в рот только что закуренную трубку, - он ограничился приказанием Триму продолжать чтение. Тот прочитал следующее:
«Иметь всегда страх божий и всегда руководиться в наших взаимных отношениях вечными мерилами добра и зла - вот две скрижали, первая из которых заключает религиозные обязанности, а вторая - нравственные; они так тесно между собой связаны, что их невозможно разделить, даже мысленно (а тем более в действительности, несмотря на многочисленные попытки, которые делались в этом направлении), не разбив их и не нанеся ущерба как одной, так и другой.
«Я сказал, что такие попытки делались много раз, - и это правда; - - в самом деле, что может быть зауряднее человека, лишенного всякого чувства религии - и настолько при этом честного, чтобы не делать вид, будто оно у него есть, который, однако, принял бы за жесточайшее оскорбление, если бы вы вздумали хоть сколько-нибудь заподозрить его нравственные качества, - или предположить в нем хоть малейшую недобросовестность или неразборчивость.
«Когда у нас есть какой-нибудь повод для подобного предположения, - то как ни неприятно относиться с недоверием к столь милой добродетели, как нравственная честность, - все-таки, если бы в настоящем случае нам пришлось добраться до ее корней, я убежден, что мы бы нашли мало причин завидовать благородству побуждений такого человека…
«Как бы высокопарно ни ораторствовал он на эту тему, все-таки напоследок окажется, что они сводятся всего лишь к его выгодам, его гордости, его благополучию или какой-нибудь мимолетной страстишке, которая способна дать нам лишь слабую уверенность, что он останется на высоте в случае серьезных испытаний.
«Я поясню мою мысль примером.
«Мне известно, что ни банкир, с которым я имею дело, ни врач, к которому я обыкновенно обращаюсь» (Нет никакой надобности, - воскликнул, проснувшись, доктор Слоп, - обращаться в таких случаях к врачу), - «не являются людьми набожными: их насмешки над религией и презрительные отзывы о всех ее предписаниях, которые я слышу каждый день, не оставляют на этот счет никаких сомнений. Тем не менее я вручаю мое состояние первому, - и доверяю мою жизнь, еще более драгоценное мое достояние, честному искусству второго.
«Теперь позвольте мне разобрать причины моего неограниченного доверия к этим людям. - Во-первых, я считаю невероятным, чтобы кто-нибудь из них употребил мне во вред власть, которую я им препоручаю; - на мой взгляд, честность есть недурное средство для достижения практических целей в свете; - я знаю, что успех человека в жизни зависит от незапятнанности его репутации. - Словом, я убежден, что они не могут мне повредить, не причинив себе самим еще большего вреда.
«Но допустим, что дело обстоит иначе, именно, что их выгода заключалась бы в противоположном образе действий; что при известных обстоятельствах банкир мог бы, не портя своей репутации, присвоить мое состояние и пустить меня по миру, - а врач мог бы даже отправить на тот свет и после моей смерти завладеть моим имуществом, не пороча ни себя, ни своего ремесла. - На что же в них могу я в таких случаях положиться? - Религия, самый мощный из всех двигателей, отпадает. - Личная выгода, второе по силе побуждение, действует решительно против меня. - Что же остается мне бросить на другую чашку весов, чтобы перетянуть это искушение? - Увы! У меня нет ничего, - ничего, кроме вещи, которая легче мыльного пузыря, - я должен положиться на милость чести или другого подобного ей непостоянного чувства. - Слабая порука за два драгоценнейшие мои блага: - собственность мою и мою жизнь!
«Если, следовательно, мы не можем положиться на нравственность, не подкрепленную религией, - то, с другой стороны, ничего лучшего нельзя ожидать от религии, не связанной с нравственностью. Тем не менее совсем не редкость увидеть человека, стоящего на очень низком нравственном уровне, который все-таки чрезвычайно высокого мнения о себе как о человеке религиозном.
«Он не только алчен, мстителен, неумолим, - но оставляет даже желать лучшего по части простой честности. - Однако, поскольку он громит неверие нашего времени, - ревностно исполняет некоторые религиозные обязанности, - по два раза в день ходит в церковь, - чтит таинства - и развлекается некоторыми вспомогательными средствами религии, - он обманывает свою совесть, считая себя на этом основании человеком религиозным, исполняющим все свои обязанности по отношению к богу. Благодаря этому самообману такой человек в духовной своей гордости смотрит обыкновенно сверху вниз на других людей, у которых меньше показной набожности, - хотя, может быть, в десять раз больше моральной честности, нежели у него.
«Это тоже тяжкий грех под солнцем , и я думаю, что ни одно ошибочное убеждение не наделало в свое время больше зла. - В доказательство рассмотрите историю римской церкви». ( - Что вы под этим разумеете? - вскричал доктор Слоп.) - «Припомните, сколько жестокости, убийств, грабежей, кровопролития» ( - Пусть винят собственное упрямство, - вскричал доктор Слоп) - «освящено было религией, не руководимой строгими требованиями нравственности.
«В каких только странах на свете…» (При этих словах Трим начал делать правой рукой колебательные движения, то приближая ее к проповеди, то протягивая во всю длину, и остановился только по окончании фразы.)
«В каких только странах на свете не производил опустошений крестоносный меч сбитого с толку странствующего рыцаря, не щадившего ни возраста, ни заслуг, ни пола, ни общественного положения; сражаясь под знаменами религии, освобождавшей его от подчинения законам справедливости и человеколюбия, он не проявлял ни той, ни другого, безжалостно попирал их ногами, - не внемля крикам несчастных и не зная сострадания к их бедствиям».
- Я бывал во многих сражениях, с позволения вашей милости, - сказал со вздохом Трим, - но в таких ужасных, как это, мне быть не доводилось. - У меня рука не поднялась бы навести ружье на беззащитных людей, - хотя бы меня произвели в генералы. - Да что вы смыслите в таких делах? - сказал доктор Слоп, посмотрев на Трима с презрением, которого вовсе не заслуживало честное сердце капрала. - Что вы понимаете, приятель, в сражении, о котором говорите? - Я знаю то, - отвечал Трим, - что никогда в жизни не отказывал в пощаде людям, которые меня о ней просили; - а что до женщин и детей, - продолжал Трим, - то прежде чем в них прицелиться, я бы тысячу раз лишился жизни. - Вот тебе крона, Трим, можешь выпить сегодня с Обадией, - сказал дядя Тоби, - а Обадия получит от меня другую крону. - Бог да благословит вашу милость, - отвечал Трим, - а я бы предпочел отдать свою крону этим бедным женщинам и детям. - - Ты у меня молодчина, Трим, - сказал дядя Тоби. - - - Отец кивнул головой, - как бы желая сказать - - да, он молодец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62