– Теперь они так и так не раскричатся.Петька глядел на Никиту и не сразу понял – что это, когда щеку обожгла горячая, как огонь, слеза.Бандиты доели остатки хлеба из их котомок.Проня сказал:– Не будем терять время, надо идти за жратвой.– Надо… – подтвердил чернобородый.– Деньги у тебя? Я покараулю здесь, – сказал Проня.Чернобородый, хохотнув, сразу оборвал смех.– Деньги я могу отдать тебе, сам покараулю.Между ними разгорелся спор. Никто не хотел оставлять другого возле ящика с драгоценностями.Наконец решили идти вместе. Это примирило обоих.– А с этими? – спросил чернобородый.– Пусть сдыхают.– К черту! Прикончим – это будет вернее!Проня опять разозлился.– Они сдохнут и так! Сдохнут от жажды! Мы заметем сразу все следы. Не трусь! Я знаю, что такое тайга. Их будут искать неделю, пока найдут! – Добавил: – И не к чему на себя лишнее брать… Мы еще в России…Где-то за Петькиной спиной взошло солнце и всполошило мошкару. Но сначала Петька еще чувствовал ее укусы, а потом все: и жажда, и отеки в затянутом веревками теле, и опухшее от укусов лицо – слилось для него в одно сплошное одеревенение.Грабители притушили костер, убрали за собой следы ночевки и, взяв ящик, потащили его в лес.Проходя мимо Петьки, чернобородый замахнулся, хотел ударить его. Проня взвизгнул:– Не надо синяков! Я говорю – не надо синяков!Чернобородый зарычал в ответ, но руку опустил.– Синяки будут от веревок.– Веревкой они сами себя уже исполосовали. А не сдохнут, так… мы вернее… С той самой скалы… И живого места не останется… Скажут – веревка не выдержала.Когда шаги их растворились в тайге, Петька выждал еще несколько минут и хотел окликнуть Никиту. Но Никита сам вдруг выпрямился, потянулся, насколько позволяли ему веревки, расправляя отекшие суставы, огляделся по сторонам.– Никита, – едва слышно, чужим, непослушным ртом, в котором едва ворочался деревянной колодой язык, позвал Петька. – Ты чего, Никита?Никита хотел улыбнуться, но только губы его дрогнули и непонятная гримаса исказила лицо.Никита хотел ответить громко, но тоже ответил едва слышно:– Это я нарочно, Петь… Чтоб тряпку вынули изо рта.Петька тоже шевельнул губами, но улыбка и у него не получилась.Некоторое время помолчали, широко открытыми ртами вдыхая воздух.Силы как будто возвратились немножко.Петька снова дернулся, снова попытался дотянуться до веревки зубами, но все было напрасно.Отдышавшись, тихо сказал Никите:– Попробуй зубами…Никита покачал головой. Он уже пробовал.Долго молчали.– Ты знаешь, Петь… – неожиданно сказал Никита. – Когда нам идти за утятами, бабка не пускала меня… Говорит, ушлю к матери… А я говорю: ну и усылай… Так мы с ней и не помирились…Петька застыл на секунду.– А я, Никит, ставень матери не наладил…. Давно говорила…И они снова долго молчали оба.Откуда-то понадвинулось на Петьку розовое-розовое марево и стало медленно обволакивать его голову. В этом мареве перед глазами Петьки вставало то горестное лицо матери, то покосившийся ставень. Он висел на одной петле и, поскрипывая на ветру, неслышно ударял о бревенчатую стену избы…– Петь… – снова позвал Никита.Петька очнулся.– Слышь, Петь… Ты прости меня… что вот я не догадался… предупредить тебя… о Проне… А? Прощаешь?– Что ты, Никит!.. – косноязычно зашептал Петька. – Ведь у меня же и своя голова на плечах, чтоб думать. Это я должен был думать… Ты и так подсказал много…– А главного не подсказал…– Если бы ты знал… – сказал Петька. Видение Петьке смутно – уже не слышалось и виделось, а как бы мерещилось на поляне, как вернулись под вечер Проня и чернобородый, как они снова долго пытались открыть железный ящик и это не удалось им, как напихивали в мешки продукты: хлеб, картошку, лук, сало. Как пили потом… И водка оглушительно булькала на весь лес…Чернобородый подошел и сказал:– Еще не сдохли…Проня утешил:– Немного осталось!..Потом они долго спорили, как им быть дальше: уходить теперь или ждать до утра.Чернобородый хотел сразу, но Проня действительно знал, что такое тайга. Проня говорил, что надо выспаться как следует и двигаться едва забрезжит, иначе они влетят в какое-нибудь болото раньше, чем выйдут на проселок. А на проселке к тому же их могут поджидать уже с готовым транспортом, у которого решетки на окнах. Затем Проня напомнил, что надо будет еще «как-то устроить этих змеенышей», будто ползли, ползли от горы, да так и не доползли никуда… или упали со скалы. Петька с трудом сообразил, что это говорят про него и про Никиту.Петькин мозг то чуть просветлялся, то снова мутнел, и Петька погружался в вязкий-вязкий туман. Ни жажды, ни боли он уже не чувствовал. И когда думал о себе, думал не о том Петьке, что привязан у дерева, а о каком-то другом, непонятном, который не может ничего чувствовать и ходит и что-то делает, но будто он из воздуха: ходит, не прикасаясь к земле, делает, ничего не трогая руками…Костер бандиты не хотели разжигать. Но когда выпили водки, осмелели и разожгли небольшой.Поужинав, стали рано укладываться спать.Чернобородый спросил:– У тебя есть наследники?Проня усмехнулся.– Нет! Я не дурак – обзаводиться наследниками.– Куда ж ты денешь столько денег?Проня захихикал, как хихикал в деревне, когда мальчишки просили его сплясать.– Я всю жизнь добирался до этих денег, – сказал Проня. – И я давно обдумал, как израсходовать их, чтобы не осталось наследникам! А у тебя что – есть они?– Нет… Я хочу купить яхту, – мечтательно отозвался чернобородый. – Нью-Йорк! Лондон! Париж! И чтобы женщины вокруг меня, слуги, слуги… Ботинка не сниму сам! И сначала, конечно, Париж… Париж, где я чистил ботинки другим! Париж, где я перед другими открывал двери! Чтобы теперь открывали мне!– Может, ты тоже что-нибудь имел здесь, в России?– Я-то? Нет. При большевиках не развернешься.– А я дворянин… – с гордостью произнес Проня.– Кой, к черту, толк, что ты дворянин! – усмехнулся чернобородый. – Тоже ботинки чистил!..Проня скрипнул зубами, но смолчал.Они открыли новую бутылку водки.Дальнейшего Петька не слышал. И не видел, когда пришла ночь, когда уснули грабители на поляне. Тела у Петьки больше не было: не было отекших рук и ног, не было иссушенного рта, не было ничего – было только алое марево вокруг. Сначала не было ничего, а потом это марево и смутные, дорогие Петьке видения в этом мареве.Сорок первый год. Война. Уходит на фронт отец. Мать плачет. А Петька прыгает от радости на топчане. Зачем плакать? Ведь это счастье – идти бить фашистов, стать героем, вернуться в орденах! И Петька завидует отцу, завидует всем взрослым, что могут получать оружие.Потом играет гармошка на улице, голосят бабы, скрипят подводы…Сначала они скрипят вблизи, потом все дальше, дальше, потом у самого горизонта, потом их уже не видно, а бабы все идут, идут следом за подводами, и плачут, и падают на землю, и встают, и идут опять…Потом похоронная. И мать уже не плакала. Мать положила ее за портрет Ленина в углу. И хотя Петька знал, что доить корову еще рано, мать взяла подойник и пошла за лес, в поле, доить корову… Она была там долго, но когда вернулась, опять не плакала.Петька хотел пойти работать возчиком. Чудак: разве бы его взяли тогда в возчики!Мать сказала серьезно:– Не надо, Петь. Я пока сама. Ты учись. А тогда помогнешь. Грамотному – оно все легче…Потом победа.И одни мальчишки ликовали в этот день. А бабы опять плакали. Сначала плакали. А потом голосили песни. Длинные, бесконечные…Пили брагу и протяжно-протяжно голосили: Ой, за горкой, за горою… Вернулся в Белую Глину только Федька, дядьки косого Андрея сын. Да вернулся ненадолго, чтобы уехать, Никитин отец.Потом голодный год… И Петька ходил собирать мерзлую картошку по полям. Никите мать присылала деньги, но на эти деньги купить было нечего, и Никита тоже ходил с Петькой по полям…Наконец впервые выдали хлеб на трудодни, стало появляться белое, душистое масло в туесках, захрюкали поросята на подворьях…Петька видит себя в розовом мареве спящим на материной кровати.Мать говорит ему:– Петь, слышь, Петь… Надо бы ставень починить…И Петька слышит, как хлопает на ветру покосившийся ставень, а проснуться не может.Мать говорит еще что-то.Петька спит.Тогда мать начинает трясти его за плечо.– Петька! Слышь! Петька!Но почему это мать говорит Мишкиным голосом?Петька хочет услышать ее знакомый тихий голос, а она трясет его изо всей силы и шепчет, совсем как Мишка:– Петька! Это я! Петька!Будто его ударили, Петька разом вскинулся весь. Холодная, росная ночь вокруг. И холод, и роса будто вплеснули в Петьку остатки прежних сил, приглушили жажду.Какие-то мгновения Петька ничего не может сообразить и лишь потом осознает, что ему не снился Мишкин голос, что Мишка трясет его за плечо и, возбужденный, повторяет:– Ты чего это, Петька? Это же я, Петьк!– Мишка! – сорвавшимся голосом вскрикнул Петька. И заспешил: – Там Никита! Слышь! Беги к Никите!– Знаю, знаю! – забормотал Мишка, орудуя ножом возле веревок. – Там Владька! Тише! Молчи! Как и почему засмущались Мишка и Владька Что Петька с Никитой опять исчезли, Владька и Мишка поняли в тот же день, не дождавшись их, чтобы передать утят. Они обследовали тогда всю Стерлю – от устья до водопада.Мишка сходил в Курдюковку, к Матвеичу, но опять ничего не узнал, сходил к Валентине Сергеевне и, на этот раз более дипломатичный, чем раньше, тоже ничего не узнал. Утром следующего дня, когда стало известно всей деревне, что Никита и Петька исчезли, Мишка опять отправился на разведку.Рано утром за два дня до этого Мишка видел отправляющихся вверх по Туре беглецов, и раз они не были в Курдюковке, естественно было предположить, что они зачем-то ходили в Туринку.Мишка разыскал Серегу-рыбака, поговорил с ним о том о сем, потом, будто невзначай, спросил, не заходил ли к нему Петька.И тут Серега с радостью рассказал, как бушевал в деревне пастух Грабушка. Фамилия у него – Гарбушев, но ее переделали сначала на Грабушева, а потом и на Грабушку.Был Грабушка всю войну сборщиком. Потом председательствовал несколько месяцев. Дом себе отгрохал, поросят в подполе растил, две коровы – да себя и на мать-старуху держит. Потом поймали его на махинациях, как-то вывернулся. В войну жал всю деревню и теперь свое умудряется брать. Мужиков в деревне нет. А пацанов с коровами не пошлешь. Всех, кто мало-мальски годен к работе, председатель гонит в поле. Стадо пасти некому. А у здоровилы Грабушки какая-то справка из поликлиники, что может не работать. Вот Грабушка и удумал переквалифицироваться в пастухи – так и так своих коровенок пасти надо. Дерет с женщин деньгами, плату требует как раз в уборочную, когда заменить его некем…Словом, Грабушка носился по всей деревне, грозил убить «сопляков». Уж что там они натворили – Серега не знал, но, видать, крепко насолили мужику, потому что он чуть не каждого расспрашивал: кто это такие, откуда. По приметам – Никита и Петька.Пацаны не выдали. А женщины смеются, довольные. Еще никто не доводил Грабушку, чтобы он так носился.Мишка распрощался с Серегой и двинулся в поле.Грабушка опять сидел на пригорке, курил.Мишка подошел к нему сзади.– Здравствуйте, дядя пастух.Грабушка подскочил, как ужаленный, схватил кнут, и Мишка едва успел отпрянуть назад, так что кончик кнута просвистел возле самого его носа.– А-а!..– Дядя, вы что?! – закричал Мишка. – Я вас очень уважаю! Я по делу к вам!– По какому такому делу?.. – настороженно спросил Грабушка.– Меня пионерская организация уполномочила. – Мишка совершенно беззастенчиво взял на себя эту великую миссию – представлять пионерскую организацию. – Нам сказали, вчера тут что-то набезобразничали двое. Будем исключать их из школы.Грабушка мгновенно переменился, довольный, показал желтые зубы.– Гнать, лупить, убивать надо! – сказал Грабушка.– Будем гнать, – сурово подтвердил Мишка. – Уже все решено. Надо только оформить. Ревут, просят прощения. Но ведь надо было раньше думать, правда? – спросил Мишка.Грабушка только потряс кнутом и сел на прежнее место, готовый слушать, что надо от него.Мишка сел рядом.– Понимаете… Мы их уже выгнали. Уже плачут, – повторил Мишка. – Нам только надо записать, за что… Ну, за что мы их выгнали. А то же мы их выгнали, а не знаем… – Мишка запутался. – Ну, и не знаем, за что выгнали! Вот меня и послали, чтоб я вас расспросил.Грабушка не заставил себя уговаривать. Грабушка рассказал, как он хорошо встретил этих «шпынят», даже хотел взять себе в помощники, говорят – жить не на что, вот он и хотел «снизойтить», как он потом рассказывал им про Змеиную гору, про пещеру, где змей живет, – все рассказывал. А потом они его за это – свиньи – обозвали.– Как обозвали? – уточнил Мишка.– Мироедом, вот как! – весь наливаясь краской, что тот бурак, ответил Грабушка.– Значит, пещерой интересовались… – переспросил Мишка. – Это какой пещерой? Нам – чтобы записать.– Энтой! Что на Змеиной горе, за Лысухой!– Больше ничем не интересовались? – спросил Мишка.– Нет!Миша встал, задумчиво, как и положено солидному «представителю», прошелся взад-вперед мимо Грабушки, задумчиво спустился с бугра, задумчиво обернулся внизу и вежливо сказал:– Дядь, а ведь ты вправду мироед. И кулак.На этот раз Грабушка не останавливался, чтобы поплакать. Мишке пришлось бежать по прямой как струна линии, перпендикулярной Туре, без единой передышки, слыша за спиной однообразный настигающий топот и время от времени – свист кнута.Мишка взял хороший разгон, поэтому шлепнулся в воду метра за четыре от берега и саженками, ставя рекордное время, понесся к противоположному берегу.Если бы Мишка прыгнул на метр ближе, камень, что полетел из рук Грабушки, плюхнулся бы не в воду за его спиной, а точно в спину.Мишка помахал Грабушке с противоположного берега рукой и, не выжимая мокрой одежды, побежал в Сопляковку.После короткого совещания корсары пришли к выводу о необходимости преследования исчезнувшего противника.Быстренько заготовили продукты и стали ждать, когда все уснут. Но женщины разговорились у Петькиной матери, поэтому, видя, что конца беседы не будет еще долго, Мишка и Владька разом «засмущались», вышмыгнули за дверь, побежали домой, схватили заготовленную амуницию и спустя час уже вышагивали под покровом темноты в сторону Змеиной горы.Часа четыре они шли по дороге, потом свернули в лес, развели костер, поспали до зари, а рано утром со свежими силами опять двинулись в путь.Попутной машины им не подвернулось, они шли пешком почти до самых Засуль, потому что решили сделать угол и подойти к Змеиной горе справа, вместо того чтобы пробираться напролом через тайгу по диагонали.Сумерки захватили их еще далеко от Змеиной, и они собрались сделать новый привал, когда Мишка уловил запах костра. На этот запах они продирались уже в кромешной темноте, исцарапанные, в ботинках, полных воды. Однако надежда выследить противника, который завтра, возможно, бесследно исчезнет, гнала их вперед. Впоследствии они диву давались, как смогли перебраться живыми через сплошное болото, куда, по рассказам, и бывалые охотники редко захаживали. Змеиная гора вообще считалась проклятым местом. А с тех пор, как в деревнях остались одни женщины, в эти края и вовсе никто не заглядывал: детей пугали ими. Первая ссора бандитов Петька не думал о том, что это вода льется к нему в горло из бутылки, – это лилась жизнь, которая уже уходила от него, а теперь возвращалась холодными, благодатными глотками.Они выпили все, что было в запасе у Владьки с Мишкой. Мишка хотел броситься искать еще воды, Петька остановил его: не надо…– Бежим?.. – шепотом спросил Мишка.К Петьке вернулась жизнь, но вместе с тем вернулось и чувство усталости, изнеможения, боль в каждом суставе. Они были всего метрах в пятидесяти от поляны, на которой спали бандиты.– Слушайте меня, – сказал Петька. Окликнул в темноту: – Никит…– Ов… – отозвался начальник штаба, как будто не бывало в жизни никаких таких происшествий и в голове его опять заворошились мириады перепутанных до рассеянности идей.– Порядок? – спросил Петька.– Порядок! – ответил Никита.– Слушайте меня… – продолжал Петька, обращаясь к Мишке и Владьке. – Бежать нам нельзя. Да мы и не сможем еще. Но не в том дело. Это бандиты, надо не упустить их. Понятно?– Понятно, – сказал Мишка. – Иду следить.Петька остановил его.– Бандиты – это раз, с одной стороны, то есть. У них наш клад – это с другой стороны. Сокровище, понятно?– П-понятно, – сглотнул Мишка.– Ладно… – сказал Петька. – А мы уйдем туда, полежим… – показал в темноту.Мишка снял было телогрейку. Петька отказался от нее. Взял телогрейку Владька. Мишка исчез в темноте.Туман опять заволакивал Петькину голову. Точно пьяные, прошли вслед за Владькой дальше, в гущу леса.И то ли засыпая, то ли опять теряя сознание, слышали, как Владька укрывает их телогрейками – своей и Мишкиной. Не слышали, как Владька навестил Мишку, как прилег рядом, как сменялись они возле поляны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35