В любом случае беглецы будут уже далеко.Первое письмо было адресовано в Курдюковку учительнице Валентине Сергеевне. «Уважаемая Валентина Сергеевна! Извините, пожалуйста! (Владькино выражение). Нам надо срочно отправиться в поход дня на четыре. Предупреждаем Вас, как обещали. Извините, пожалуйста. (Владькино выражение.) Взять Вас с собой мы не можем. Дорога очень трудная. Мы уже ходили – знаем. Мы закалялись, а Вы нет. Холод, комары. У нас же брюки, а Вас закусают. Извините, пожалуйста! (Владькино выражение.) За нас не беспокойтесь. С пионерским приветом Никита Савостин и Петр Ложков».
Второе письмо было адресовано в Белую Глину Анастасии Ложковой. «Мама! Ты не беспокойся. Я на четыре дня. И вернусь. Это срочно. Не беспокойся. Потом все расскажу. Иду в поход. Петька».
Петьке очень хотелось пообещать матери, что он купит ей когда-нибудь большую пуховую шаль, на которую она всегда заглядывалась у председательши. Купит и еще что-нибудь получше… Но хвастаться было не в Петькиных привычках.Третье письмо назначалось бабке Алене.Бабка читать не умела, но для порядка решили известить ее наравне со всеми. «Бабушка! Я с Петькой иду в четырехдневный поход. Не беспокойся. Скоро вернусь. Хлеба, картошки, яиц и огурцов мы взяли. До свидания. Никита».
Проходя мимо сопляковской усадьбы, остановились посреди поляны, пожестикулировали, как бы совещаясь, взять утят сейчас же или на обратном пути от реки.Сошлись на том, что лучше – от реки.С удовлетворением заметили конец подзорной трубы, торчащий сквозь щель Владькиного сеновала.Эпоха скучных ожиданий кончилась.Перед ними открылась широкая дорога к сокровищам.
Второе странствие адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба
Дорога
Котомки и ватники висели под сосной нетронутыми. Быстренько оделись и стали взбираться на Рагозинскую гору прямиком, через лес, чтобы оставить деревню слева от себя. И пока не вышли на проселок, ломились через буерак, через заросли шиповника, через кучи перепрелого, десятилетней давности валежника.Начальник штаба подсчитал, что если они одолевали пересеченную пятикилометровку за каких-то сорок – пятьдесят минут, то пятьдесят или пятьдесят пять километров они должны одолеть за десять-одиннадцать часов с небольшими передышками между этапами.Но идти в телогрейках, с котомками за плечами, с фонарем, дротиком в руках, со стрелами за поясом и в тяжелых ботинках оказалось много сложнее, чем босиком, в одних трусах форсировать старицы, овраги, болота.У проселка оба, изрядно пропотевшие, остановились. Где-то внизу надрывно гудела машина. Попадаться кому-нибудь на глаза не входило в планы путешественников. К дороге вплотную примыкали сосны. Пушистые шапки их смыкались над головой, и поросший высоким пыреем проселок лежал в рябоватой тени. Только колеи на дороге никогда не зарастали травой. Их много по тайге, таких вот проселков. И не угадаешь, кто первым проложил их, когда. Можно идти, идти неглубокой колеей и никуда не прийти, и никого не встретить. По иному проселку за год лошадь не пройдет, человек не ступит, машина не пропылит…Однако гудение мотора приближалось. Из-за поворота выглянула нагруженная сеном трехтонка со снятыми бортами. Путешественники притаились за деревьями. Но когда трехтонка, тяжело одолевая метры подъема, прошла мимо, не сговариваясь, выскочили на дорогу, догнали машину и прицепили свои котомки на жердь, что шла поверх стога, и, длинная, торчала сзади метра на полтора. Идти без котомок стало легче. А шоферу из-за стога никогда не увидеть, что там у него подвешено, хоть еще одну машину прицепи.До войны, говорят, и в курдюковском колхозе была своя машина. Теперь давно уже нет.Сначала шли сзади и только поглядывали на заманчиво покачивающийся конец веревки, которой была притянута к стогу жердь. Потом не выдержал Петька и, ухватившись за веревку, в два приема влез наверх. Никита последовал за ним.Немножко грызла совесть, что вот – пошли в путешествие, а сами цепляются за машину.– В гору заберемся… – оправдался Петька.Никита кивнул. Никита прополз дальше. Над самой кабиной лег на живот и стал глядеть вперед. Петька решил, что Никита нашел себе какую-то движущуюся точку и отрешился от окружающего мира, а при этом начальник штаба всегда терял бдительность. Адмирал-генералиссимус взял обязанности наблюдателя на себя.Машина одолела подъем, дорога шла теперь то по ровному, то даже под гору, и Петька принимал решение сойти на землю, но замечал впереди новый взгорок и намечал: «Вот одолеем…»Ехали, пока машина вдруг не свернула резко влево, потом опять направо, и Никита заметил далеко впереди, в лощине, деревенские крыши. Сразу шарахнулся назад от кабины.– Засули!Подхватив котомки, кубарем скатились на землю и тут же скрылись в тайге.Совесть мучала их недолго, так как они шли, шли прямиком через лес, и Лысуха казалась все время очень близкой, но оставалась по-прежнему впереди.Солнце перевалило далеко за полдень. Привязали ватники сзади к мешкам. Пот разъедал лицо, и, останавливаясь время от времени, чтобы утереть его кепками, и тяжело дыша, молча, с трудом раздвигая пересохшие губы, они ободряли друг друга неловкими улыбками: мол, ничего, вот дойдем и уж тогда сядем, напьемся…Единственная бутылка воды в котомке Никиты могла в дальнейшем оказаться нужнее. И после долгих колебаний они сделали лишь по одному глотку. Вернее, набрали по полному рту воды и, взглядывая друг на друга сквозь застилающий глаза соленый пот, долго шли, держа эту воду во рту. Когда же Петька решился глотнуть ее, оказалось, что в раздутых щеках был один воздух: вода, за исключением махонькой капельки, давно уже просочилась в горло.Так героически продвигались они вплоть до Лысухи. Так героически сдержались и не упали на подкашивающихся ногах у подножья Лысухи…Они упали прямо перед собой, плашмя, с котомками за плечами, – упали и долго, ничего не соображая, лежали без мысли, без движений только у подножья Черной, или Змеиной, горы возле тоненького, благодатно журчащего ручейка.Где-то выше бил родник. Но добираться до него сил уже не было.Сначала лежали без движения, потом, уткнувшись в ручеек, пили студеную, прозрачную, как воздух, текучую воду, потом, освободившись от котомок, лежали, раскинув руки, на спинах, глядели в небо и в гору.Они сделали четверть круга в обход Змеиной, прежде чем упасть.В скалах, высоко над ними, двумя черными пятнами пустоты зияли выходы из пещер. Странности человеческого существа Тайга плотным кольцом обложила склоны Черной горы и кое-где даже длинными, точно пальцы, языками взбежала вверх по Черной, словно бы хотела поглотить ее, утопить в своей зелени – и не могла.Ручеек, возле которого свалились путешественники, пробегал через поляну, и, немного отдышавшись, друзья решили, что лучшего места для ночлега им не найти.Дождя не предполагалось, топлива вокруг было предостаточно, иней ночами еще не выпадал, и строить шалаш не имело смысла. Никита читал у Джека Лондона, что даже на севере спят возле костра прямо на снегу.Сбросив лишнюю одежду, оставшись в одних рубашках и брюках, натаскали целую кучу хвороста. Тонкого – на растопку, толстого – на ночь, целыми бревешками.На смену всеподавляющей усталости пришли голод и радостное возбуждение победы: все складывалось пока как по расписанию.Завтрашний день раскроет перед ними долгожданную тайну и, может быть… Но об этом они не говорили. Они лишь иногда поглядывали вверх, на освещенные желтыми лучами скалы и молчали. Они уже знали, что нельзя ничему радоваться прежде времени. И пока определенно они могли сказать лишь то, что доберутся до Змеиной пещеры и обследуют ее, чего бы это им ни стоило…Запахло печеной картошкой, запахло дымной водой из котелка, сухой хворост горел ровно и ярко.Поели. Поели медленно, с достоинством, со смаком похрустывая обугленными корочками печеного картофеля на зубах.На закуску испекли по яйцу.Чтобы яйца не раздавились в мешках, испекли и остальные.Аккуратно завернули соль, собрали остатки провизии, плотно увязали мешки и подвесили их на дереве.Пить горячую воду охоты не было. Чуть поколебавшись, выплеснули ее. Набрали из ручья и, прикладываясь по очереди, вытянули целый котелок.Из мягких пихтовых веток сделали себе постели, по клочочкам набрали сухого мха и улеглись на него с наслаждением, с каким, должно быть, цари не ложились на свои перины.Глядели в небо, в гору, на медленно ползущую по ее склону тень. И одинаковые блуждающие улыбки время от времени трогали их губы.Петька думал о том, что уважение к ним со стороны однокашников, сменившееся в последнее время любопытством с некоторым оттенком иронии, должно будет вернуться опять. Вернуться и не поколебаться никогда в будущем.Завтра они найдут… Если бы можно было представить себе, что там найдут они! Но раз это тайник, должна быть какая-то посуда: кувшин, бочонок, ящик… А может, там целый склад золота? Огромный подвал и, как в кино: рассыпанные по полу бриллианты, драгоценные камни в распахнутых сундуках, красивое оружие на стенах, настоящие древние луки, копья, рыцарские доспехи… Нет, в революцию доспехов уже не было.Потом, когда погасла вершина Черной горы, улыбки уже не появлялись на их губах. Если бы они признались друг другу, они обнаружили бы, что думают об одном и том же: о доме… Вот так всегда! Кажется, все надоело, хочется куда-то уйти, уехать, бежать… А когда уйдешь, вдруг подхлынет что-то к самому горлу, и маленьким-маленьким себя чувствуешь… Маленьким и виноватым. Ты жив, здоров, тебе хорошо. А как там, дома?.. Здоровы ли там, живы ли?..Петька вспомнил, что мать еще два дня назад просила его приладить сорванный ветром ставень, и Петька почувствовал, как в уголках глаз его защемило, будто от пота…Они молчали и думали каждый о своем, пока, медленная, не пришла к обоим дрема. Тревога Петька не мог бы сказать, отчего проснулся вдруг среди ночи. И сколько ни думал потом, не мог понять. Будто что-то толкнуло его в бок. Он разом прянул от земли, сел и уставился в темноту – туда, куда напряженно глядел неведомо когда проснувшийся Никита.Костер тлел сбоку от Петьки – между ним и Никитой.Все это длилось каких-нибудь несколько мгновений. Но именно в эти мгновения Петька отчетливо увидел перед собой призрак седого сумасшедшего Прони. Ни подумать ни о чем, ни сказать что-нибудь Петька не успел. Он схватил лук и выпустил стрелу в темноту – туда, где только что, буквально секунду назад, видел недвижного, будто бы растворившегося во мраке Проню.В ответ раздался явственный вскрик. Что-то похожее на «Ук…»Петька замер, будто окаменел, весь превращенный в зрение. Но темнота зияла перед ним, и безлюдье этой зияющей темноты казалось еще более жутким, чем только что почудившийся призрак.Вдруг дальше той темноты, где увиделся Проня, хрустнула ветка.Петька вздрогнул. Холодные мурашки пробежали от лопаток вниз по телу.Краем глаза Петька видел, как сидящий на своей «постели» Никита, не оборачиваясь, чтобы нащупать хворост, взял позади себя несколько сухих веточек и, продолжая напряженно вглядываться прямо перед собой, подбросил ветки в огонь. Потом еще, еще. Петька схватил и бросил в костер желтую сосновую лапу. Огонь затрещал и сразу взвился высоко над поляной. Ночь как бы раздвинулась при этом, и Петька увидел, что там, куда он только что стрелял, никого не было. Они продолжали подбрасывать хворост. Огонь запылал широко, вольготно, и темь отступила от них. Человек не мог явиться и исчезнуть в одно мгновение. А в призраки Петька давно уже не верил…Поблизости ни души. Они были одни в тайге, возможно, на десятки километров вокруг. Однако тревога не покидала обоих.Только теперь Петька заметил, как оглушительно колотится его сердце.Подняв откинутый ватник, Никита набросил его на плечи, повернулся к огню и, обхватив колени руками, стал глядеть в огонь.А Петька некоторое время еще кустик за кустиком обшаривал взглядом поляну.Наконец куснул пересохшую нижнюю губу.Заметил, что Никита в продолжение этих сумбурных мгновений, переживания которых могли бы сравниться с переживаниями целых месяцев, не проронил ни слова. Хотел разозлиться. Но вспомнил, что и сам не издал ни звука, а действовал, подчиняясь каким-то случайным импульсам.Стиснув в руке дротик, Петька тоже повернулся к костру.Поглядели друг на друга.В глазах Никиты никогда ничего нельзя прочесть.– Ну… – сказал Петька чужим, изменившимся голосом. Кашлянул, чтобы восстановить его.Никита шевельнул бровями и, опустив глаза, опять уставился в огонь.– Померещилось… – сказал Никита. Но брови его сошлись у переносицы. А Петька знал, что, когда Никита сдвигает брови, в круглом шаре его лихорадочно заседает сразу тысяча Организаций Объединенных Наций. Петька даже представлял себе, как мельтешат и переплетаются, мешая друг другу, в голове начальника штаба идеи, будто тоненькие, с ниточку, змейки, пока наконец одной из них, самой выносливой, удастся выпутаться из общего клубка, рвануться и выскочить наружу.Петька подбрасывал и подбрасывал хворост. Теперь они видели не только всю поляну, но и кусты за ней и пустоту между деревьями.Снова поглядели друг на друга.Петька хотел спросить, что померещилось Никите, но почему-то был уверен, что Никите померещилось то же самое, что и ему. Спросил:– Ты слышал?.. – спросил опять не своим голосом, опять едва слышно.Никита кивнул. Огляделся.Где-то рядом ухнула сова.Петька улыбнулся.– Слышишь?Мало ли звуков по тайге! Она любыми голосами: то заплачет, то засмеется вдруг.– А потом ветка хрустнула, да? – неожиданно спросил Никита, опять шевеля своими бесцветными бровями.Теперь кивнул Петька, чувствуя, как снова пересыхают губы. Тоже огляделся. Еще раз прошарил взглядом каждый куст.Надо бы встать и, ради спокойствия, пройти туда, где увиделся Проня. Но оба не решались на это, и оба молчаливо понимали друг друга.– Гляди-ка! – ошеломив Никиту, воскликнул Петька. – Светает же!Они и не заметили, что небо, скрытое от них Змеиной горой, давно поблекло у горизонта и бледнота эта, гася звезды, растекалась все шире, шире.Петька придвинулся ближе к огню, вздохнул глубоко-глубоко, как не вздыхал еще ни разу в жизни, потом с наслаждением выдохнул и… захохотал вдруг.Никита тоже заулыбался в ответ.Тайга, с детства знакомая, с детства привычная тайга окружала их, и не было в этой тайге врагов – были вечнозеленые деревья, глупое зверье, которое бежит от одного посвиста, и были травы, и были непоседливые синицы, и были дурные, с человечьими голосами совы.– Чего ты проснулся? – спросил Петька.Никита пожал плечами.– Лежал, лежал – и проснулся…Петька перестал смеяться. Наклоняясь к огню, опять незаметно вздохнул.Так они и сидели, пока небо вовсе не побелело, пока тайга не приобрела свою действительную – зеленую окраску, пока не загомонило вокруг на все лады птичье царство, пока первый горячий луч не прорвался из-за горы и не позолотил верхушку самой высокой сосны.Тогда они оба встали и – Петька с дротиком, будто случайно, Никита, будто случайно, со штыком – прошли к тому месту, где «стоял» Проня.Ни малейшего следа на мху, ни царапины на кустах.Петька прошелся, ступая нарочито тяжело, – за ним тоже не осталось следов. Никита опять зашевелил бровями.Обшарили все на десятки метров вокруг и не обнаружили ничего подозрительного.Окончательно приободрившийся Петька решил, что глупо предполагать здесь Проню. И зачем они ему нужны, а если нужны, чего бы он церемонился, разглядывая их?Стрела торчала, крепко воткнувшись в прогнивший, давно поваленный ствол березы.Никита отошел и еще раз выстрелил в ствол. Пробивая кору, стрела стукнула. Этот звук они вполне могли принять ночью за испуганный и возмущенный возглас притаившегося человека: «Ук!..»Петька возвратился к костру, отвязал мешки, зарыл в золу четыре картофелины, испек их, приготовил огурцы, отрезал два ломтя хлеба. И только тогда подошел к костру Никита.– Ну, чего ты там?.. – спросил Петька.– На всякий случай, – с облегчением ответил Никита, и Петька понял, что ничего подозрительного ему так и не удалось найти.– Шамаем! – сказал Петька. – Надо управиться по холодку. Первые законы пещер Вчерашняя грусть и ночные страхи забылись, едва путешественники сделали первый шаг от опушки леса вверх по склону горы. Мешки, оружие, веревки – все взяли с собой.Взбираться поэтому было трудно, но зато они могли не волноваться на случай внезапной задержки в пещерах: провизия есть, вода есть… Да и не хотелось оставлять что-нибудь на «заколдованной» поляне.Сил напрасно не тратили и через каждые пятьдесят – шестьдесят метров подъема присаживались отдохнуть. К полудню, когда солнце оказалось прямо над вершиной Черной горы, они уже стояли на каменистой площадке, которую вырубила сама природа на средине горы между ее основанием и вершиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Второе письмо было адресовано в Белую Глину Анастасии Ложковой. «Мама! Ты не беспокойся. Я на четыре дня. И вернусь. Это срочно. Не беспокойся. Потом все расскажу. Иду в поход. Петька».
Петьке очень хотелось пообещать матери, что он купит ей когда-нибудь большую пуховую шаль, на которую она всегда заглядывалась у председательши. Купит и еще что-нибудь получше… Но хвастаться было не в Петькиных привычках.Третье письмо назначалось бабке Алене.Бабка читать не умела, но для порядка решили известить ее наравне со всеми. «Бабушка! Я с Петькой иду в четырехдневный поход. Не беспокойся. Скоро вернусь. Хлеба, картошки, яиц и огурцов мы взяли. До свидания. Никита».
Проходя мимо сопляковской усадьбы, остановились посреди поляны, пожестикулировали, как бы совещаясь, взять утят сейчас же или на обратном пути от реки.Сошлись на том, что лучше – от реки.С удовлетворением заметили конец подзорной трубы, торчащий сквозь щель Владькиного сеновала.Эпоха скучных ожиданий кончилась.Перед ними открылась широкая дорога к сокровищам.
Второе странствие адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба
Дорога
Котомки и ватники висели под сосной нетронутыми. Быстренько оделись и стали взбираться на Рагозинскую гору прямиком, через лес, чтобы оставить деревню слева от себя. И пока не вышли на проселок, ломились через буерак, через заросли шиповника, через кучи перепрелого, десятилетней давности валежника.Начальник штаба подсчитал, что если они одолевали пересеченную пятикилометровку за каких-то сорок – пятьдесят минут, то пятьдесят или пятьдесят пять километров они должны одолеть за десять-одиннадцать часов с небольшими передышками между этапами.Но идти в телогрейках, с котомками за плечами, с фонарем, дротиком в руках, со стрелами за поясом и в тяжелых ботинках оказалось много сложнее, чем босиком, в одних трусах форсировать старицы, овраги, болота.У проселка оба, изрядно пропотевшие, остановились. Где-то внизу надрывно гудела машина. Попадаться кому-нибудь на глаза не входило в планы путешественников. К дороге вплотную примыкали сосны. Пушистые шапки их смыкались над головой, и поросший высоким пыреем проселок лежал в рябоватой тени. Только колеи на дороге никогда не зарастали травой. Их много по тайге, таких вот проселков. И не угадаешь, кто первым проложил их, когда. Можно идти, идти неглубокой колеей и никуда не прийти, и никого не встретить. По иному проселку за год лошадь не пройдет, человек не ступит, машина не пропылит…Однако гудение мотора приближалось. Из-за поворота выглянула нагруженная сеном трехтонка со снятыми бортами. Путешественники притаились за деревьями. Но когда трехтонка, тяжело одолевая метры подъема, прошла мимо, не сговариваясь, выскочили на дорогу, догнали машину и прицепили свои котомки на жердь, что шла поверх стога, и, длинная, торчала сзади метра на полтора. Идти без котомок стало легче. А шоферу из-за стога никогда не увидеть, что там у него подвешено, хоть еще одну машину прицепи.До войны, говорят, и в курдюковском колхозе была своя машина. Теперь давно уже нет.Сначала шли сзади и только поглядывали на заманчиво покачивающийся конец веревки, которой была притянута к стогу жердь. Потом не выдержал Петька и, ухватившись за веревку, в два приема влез наверх. Никита последовал за ним.Немножко грызла совесть, что вот – пошли в путешествие, а сами цепляются за машину.– В гору заберемся… – оправдался Петька.Никита кивнул. Никита прополз дальше. Над самой кабиной лег на живот и стал глядеть вперед. Петька решил, что Никита нашел себе какую-то движущуюся точку и отрешился от окружающего мира, а при этом начальник штаба всегда терял бдительность. Адмирал-генералиссимус взял обязанности наблюдателя на себя.Машина одолела подъем, дорога шла теперь то по ровному, то даже под гору, и Петька принимал решение сойти на землю, но замечал впереди новый взгорок и намечал: «Вот одолеем…»Ехали, пока машина вдруг не свернула резко влево, потом опять направо, и Никита заметил далеко впереди, в лощине, деревенские крыши. Сразу шарахнулся назад от кабины.– Засули!Подхватив котомки, кубарем скатились на землю и тут же скрылись в тайге.Совесть мучала их недолго, так как они шли, шли прямиком через лес, и Лысуха казалась все время очень близкой, но оставалась по-прежнему впереди.Солнце перевалило далеко за полдень. Привязали ватники сзади к мешкам. Пот разъедал лицо, и, останавливаясь время от времени, чтобы утереть его кепками, и тяжело дыша, молча, с трудом раздвигая пересохшие губы, они ободряли друг друга неловкими улыбками: мол, ничего, вот дойдем и уж тогда сядем, напьемся…Единственная бутылка воды в котомке Никиты могла в дальнейшем оказаться нужнее. И после долгих колебаний они сделали лишь по одному глотку. Вернее, набрали по полному рту воды и, взглядывая друг на друга сквозь застилающий глаза соленый пот, долго шли, держа эту воду во рту. Когда же Петька решился глотнуть ее, оказалось, что в раздутых щеках был один воздух: вода, за исключением махонькой капельки, давно уже просочилась в горло.Так героически продвигались они вплоть до Лысухи. Так героически сдержались и не упали на подкашивающихся ногах у подножья Лысухи…Они упали прямо перед собой, плашмя, с котомками за плечами, – упали и долго, ничего не соображая, лежали без мысли, без движений только у подножья Черной, или Змеиной, горы возле тоненького, благодатно журчащего ручейка.Где-то выше бил родник. Но добираться до него сил уже не было.Сначала лежали без движения, потом, уткнувшись в ручеек, пили студеную, прозрачную, как воздух, текучую воду, потом, освободившись от котомок, лежали, раскинув руки, на спинах, глядели в небо и в гору.Они сделали четверть круга в обход Змеиной, прежде чем упасть.В скалах, высоко над ними, двумя черными пятнами пустоты зияли выходы из пещер. Странности человеческого существа Тайга плотным кольцом обложила склоны Черной горы и кое-где даже длинными, точно пальцы, языками взбежала вверх по Черной, словно бы хотела поглотить ее, утопить в своей зелени – и не могла.Ручеек, возле которого свалились путешественники, пробегал через поляну, и, немного отдышавшись, друзья решили, что лучшего места для ночлега им не найти.Дождя не предполагалось, топлива вокруг было предостаточно, иней ночами еще не выпадал, и строить шалаш не имело смысла. Никита читал у Джека Лондона, что даже на севере спят возле костра прямо на снегу.Сбросив лишнюю одежду, оставшись в одних рубашках и брюках, натаскали целую кучу хвороста. Тонкого – на растопку, толстого – на ночь, целыми бревешками.На смену всеподавляющей усталости пришли голод и радостное возбуждение победы: все складывалось пока как по расписанию.Завтрашний день раскроет перед ними долгожданную тайну и, может быть… Но об этом они не говорили. Они лишь иногда поглядывали вверх, на освещенные желтыми лучами скалы и молчали. Они уже знали, что нельзя ничему радоваться прежде времени. И пока определенно они могли сказать лишь то, что доберутся до Змеиной пещеры и обследуют ее, чего бы это им ни стоило…Запахло печеной картошкой, запахло дымной водой из котелка, сухой хворост горел ровно и ярко.Поели. Поели медленно, с достоинством, со смаком похрустывая обугленными корочками печеного картофеля на зубах.На закуску испекли по яйцу.Чтобы яйца не раздавились в мешках, испекли и остальные.Аккуратно завернули соль, собрали остатки провизии, плотно увязали мешки и подвесили их на дереве.Пить горячую воду охоты не было. Чуть поколебавшись, выплеснули ее. Набрали из ручья и, прикладываясь по очереди, вытянули целый котелок.Из мягких пихтовых веток сделали себе постели, по клочочкам набрали сухого мха и улеглись на него с наслаждением, с каким, должно быть, цари не ложились на свои перины.Глядели в небо, в гору, на медленно ползущую по ее склону тень. И одинаковые блуждающие улыбки время от времени трогали их губы.Петька думал о том, что уважение к ним со стороны однокашников, сменившееся в последнее время любопытством с некоторым оттенком иронии, должно будет вернуться опять. Вернуться и не поколебаться никогда в будущем.Завтра они найдут… Если бы можно было представить себе, что там найдут они! Но раз это тайник, должна быть какая-то посуда: кувшин, бочонок, ящик… А может, там целый склад золота? Огромный подвал и, как в кино: рассыпанные по полу бриллианты, драгоценные камни в распахнутых сундуках, красивое оружие на стенах, настоящие древние луки, копья, рыцарские доспехи… Нет, в революцию доспехов уже не было.Потом, когда погасла вершина Черной горы, улыбки уже не появлялись на их губах. Если бы они признались друг другу, они обнаружили бы, что думают об одном и том же: о доме… Вот так всегда! Кажется, все надоело, хочется куда-то уйти, уехать, бежать… А когда уйдешь, вдруг подхлынет что-то к самому горлу, и маленьким-маленьким себя чувствуешь… Маленьким и виноватым. Ты жив, здоров, тебе хорошо. А как там, дома?.. Здоровы ли там, живы ли?..Петька вспомнил, что мать еще два дня назад просила его приладить сорванный ветром ставень, и Петька почувствовал, как в уголках глаз его защемило, будто от пота…Они молчали и думали каждый о своем, пока, медленная, не пришла к обоим дрема. Тревога Петька не мог бы сказать, отчего проснулся вдруг среди ночи. И сколько ни думал потом, не мог понять. Будто что-то толкнуло его в бок. Он разом прянул от земли, сел и уставился в темноту – туда, куда напряженно глядел неведомо когда проснувшийся Никита.Костер тлел сбоку от Петьки – между ним и Никитой.Все это длилось каких-нибудь несколько мгновений. Но именно в эти мгновения Петька отчетливо увидел перед собой призрак седого сумасшедшего Прони. Ни подумать ни о чем, ни сказать что-нибудь Петька не успел. Он схватил лук и выпустил стрелу в темноту – туда, где только что, буквально секунду назад, видел недвижного, будто бы растворившегося во мраке Проню.В ответ раздался явственный вскрик. Что-то похожее на «Ук…»Петька замер, будто окаменел, весь превращенный в зрение. Но темнота зияла перед ним, и безлюдье этой зияющей темноты казалось еще более жутким, чем только что почудившийся призрак.Вдруг дальше той темноты, где увиделся Проня, хрустнула ветка.Петька вздрогнул. Холодные мурашки пробежали от лопаток вниз по телу.Краем глаза Петька видел, как сидящий на своей «постели» Никита, не оборачиваясь, чтобы нащупать хворост, взял позади себя несколько сухих веточек и, продолжая напряженно вглядываться прямо перед собой, подбросил ветки в огонь. Потом еще, еще. Петька схватил и бросил в костер желтую сосновую лапу. Огонь затрещал и сразу взвился высоко над поляной. Ночь как бы раздвинулась при этом, и Петька увидел, что там, куда он только что стрелял, никого не было. Они продолжали подбрасывать хворост. Огонь запылал широко, вольготно, и темь отступила от них. Человек не мог явиться и исчезнуть в одно мгновение. А в призраки Петька давно уже не верил…Поблизости ни души. Они были одни в тайге, возможно, на десятки километров вокруг. Однако тревога не покидала обоих.Только теперь Петька заметил, как оглушительно колотится его сердце.Подняв откинутый ватник, Никита набросил его на плечи, повернулся к огню и, обхватив колени руками, стал глядеть в огонь.А Петька некоторое время еще кустик за кустиком обшаривал взглядом поляну.Наконец куснул пересохшую нижнюю губу.Заметил, что Никита в продолжение этих сумбурных мгновений, переживания которых могли бы сравниться с переживаниями целых месяцев, не проронил ни слова. Хотел разозлиться. Но вспомнил, что и сам не издал ни звука, а действовал, подчиняясь каким-то случайным импульсам.Стиснув в руке дротик, Петька тоже повернулся к костру.Поглядели друг на друга.В глазах Никиты никогда ничего нельзя прочесть.– Ну… – сказал Петька чужим, изменившимся голосом. Кашлянул, чтобы восстановить его.Никита шевельнул бровями и, опустив глаза, опять уставился в огонь.– Померещилось… – сказал Никита. Но брови его сошлись у переносицы. А Петька знал, что, когда Никита сдвигает брови, в круглом шаре его лихорадочно заседает сразу тысяча Организаций Объединенных Наций. Петька даже представлял себе, как мельтешат и переплетаются, мешая друг другу, в голове начальника штаба идеи, будто тоненькие, с ниточку, змейки, пока наконец одной из них, самой выносливой, удастся выпутаться из общего клубка, рвануться и выскочить наружу.Петька подбрасывал и подбрасывал хворост. Теперь они видели не только всю поляну, но и кусты за ней и пустоту между деревьями.Снова поглядели друг на друга.Петька хотел спросить, что померещилось Никите, но почему-то был уверен, что Никите померещилось то же самое, что и ему. Спросил:– Ты слышал?.. – спросил опять не своим голосом, опять едва слышно.Никита кивнул. Огляделся.Где-то рядом ухнула сова.Петька улыбнулся.– Слышишь?Мало ли звуков по тайге! Она любыми голосами: то заплачет, то засмеется вдруг.– А потом ветка хрустнула, да? – неожиданно спросил Никита, опять шевеля своими бесцветными бровями.Теперь кивнул Петька, чувствуя, как снова пересыхают губы. Тоже огляделся. Еще раз прошарил взглядом каждый куст.Надо бы встать и, ради спокойствия, пройти туда, где увиделся Проня. Но оба не решались на это, и оба молчаливо понимали друг друга.– Гляди-ка! – ошеломив Никиту, воскликнул Петька. – Светает же!Они и не заметили, что небо, скрытое от них Змеиной горой, давно поблекло у горизонта и бледнота эта, гася звезды, растекалась все шире, шире.Петька придвинулся ближе к огню, вздохнул глубоко-глубоко, как не вздыхал еще ни разу в жизни, потом с наслаждением выдохнул и… захохотал вдруг.Никита тоже заулыбался в ответ.Тайга, с детства знакомая, с детства привычная тайга окружала их, и не было в этой тайге врагов – были вечнозеленые деревья, глупое зверье, которое бежит от одного посвиста, и были травы, и были непоседливые синицы, и были дурные, с человечьими голосами совы.– Чего ты проснулся? – спросил Петька.Никита пожал плечами.– Лежал, лежал – и проснулся…Петька перестал смеяться. Наклоняясь к огню, опять незаметно вздохнул.Так они и сидели, пока небо вовсе не побелело, пока тайга не приобрела свою действительную – зеленую окраску, пока не загомонило вокруг на все лады птичье царство, пока первый горячий луч не прорвался из-за горы и не позолотил верхушку самой высокой сосны.Тогда они оба встали и – Петька с дротиком, будто случайно, Никита, будто случайно, со штыком – прошли к тому месту, где «стоял» Проня.Ни малейшего следа на мху, ни царапины на кустах.Петька прошелся, ступая нарочито тяжело, – за ним тоже не осталось следов. Никита опять зашевелил бровями.Обшарили все на десятки метров вокруг и не обнаружили ничего подозрительного.Окончательно приободрившийся Петька решил, что глупо предполагать здесь Проню. И зачем они ему нужны, а если нужны, чего бы он церемонился, разглядывая их?Стрела торчала, крепко воткнувшись в прогнивший, давно поваленный ствол березы.Никита отошел и еще раз выстрелил в ствол. Пробивая кору, стрела стукнула. Этот звук они вполне могли принять ночью за испуганный и возмущенный возглас притаившегося человека: «Ук!..»Петька возвратился к костру, отвязал мешки, зарыл в золу четыре картофелины, испек их, приготовил огурцы, отрезал два ломтя хлеба. И только тогда подошел к костру Никита.– Ну, чего ты там?.. – спросил Петька.– На всякий случай, – с облегчением ответил Никита, и Петька понял, что ничего подозрительного ему так и не удалось найти.– Шамаем! – сказал Петька. – Надо управиться по холодку. Первые законы пещер Вчерашняя грусть и ночные страхи забылись, едва путешественники сделали первый шаг от опушки леса вверх по склону горы. Мешки, оружие, веревки – все взяли с собой.Взбираться поэтому было трудно, но зато они могли не волноваться на случай внезапной задержки в пещерах: провизия есть, вода есть… Да и не хотелось оставлять что-нибудь на «заколдованной» поляне.Сил напрасно не тратили и через каждые пятьдесят – шестьдесят метров подъема присаживались отдохнуть. К полудню, когда солнце оказалось прямо над вершиной Черной горы, они уже стояли на каменистой площадке, которую вырубила сама природа на средине горы между ее основанием и вершиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35