А она мечтала познакомиться в Лондоне с русскими. Она хотела доплыть с ним до той вон скалы, там вообще никого нет.
Она стояла у него в головах и безмятежно смотрела на него. Вода струйками стекала с нее. А плавать она научилась в Шотландии, она там работала некоторое время санитаркой, помогала отцу, который жил в Париже. Пришлось ей быть и прислугой. Ее отец страшно бедствовал до тех пор, пока один лондонский комитет не помог ему вложить небольшие деньги в зеленную лавку. Она поступила в балетную школу. Все это им удалось сделать благодаря госпоже Петере. На западном берегу Шотландии море такое изумительное. Там растут пальмы. Она страшно рада, что познакомилась с ним. Ведь он из России. Но ее отца ему, наверное, никогда встречать не приходилось. Он офицер. Кузнецов. Полковник Кузнецов. В войну он прославился своей храбростью. Но на ее памяти он всегда был зеленщиком в Париже. Он ей рассказывал о России. Для нее это сказка. По словам ее отца, Петроград, то есть Ленинград, самый красивый город в мире. Она мечтала учиться там в балетной шкоде. Но в Париже русские такие чудные. Попробуй она назвать Петроград Ленинградом, ну, например, при этом вот капитане, Беляеве — он бы ей такого наговорил — не дай Боже. Разве им не достаточно того, что отец превратился в эмиграции в зеленщика? Скажите мне, князь?
Репнин поднялся и молча сел у ее ног. И она села на камень рядом с ним. Несколько минут они молчали. Ее слова задели его за живое. Эта девочка, которая показалась ему такой ребячливой и пустой, словно бы проникла в его сокровенные мысли. Это ничего не значит, что ее отец превратился в зеленщика, сказал он, чтобы как-нибудь подбодрить ее и утешить. Он припоминает эту фамилию?. Полковник Кузнецов садились ли они с отцом в Керчи на пароход?
Она прыснула: ее тогда и на свете не было!
Неважно. Она должна гордиться своим отцом. Он, как и многие другие, всем пожертвовал ради России, а Россия бессмертна. Только люди приходят и уходят.
При этих словах Ольга опустила взгляд, вокруг ее губ, сомкнувшихся, подобно створкам раковины, заиграла саркастическая улыбка школьницы, недоверчиво слушающей учителя. Зачем он говорит о бренности людей, она, например, не может так думать о себе, не может представить себе, что ее тоже не будет, поэтому она с ним не согласна. А отца ей очень жаль, он так бился в безвылазной нужде ради детей! С раннего утра разносил огромные корзины с картошкой и капустой.
По вечерам, когда она была маленькой, учил ее читать и писать. А потом шил согнувшись, до глубокой ночи. Да, да, шить он тоже умеет. И стряпать. И ботинки чинить. Эге-гей! Старик рукой нам машет!
Он не сразу понял, кого она имеет в виду. Какой еще старик? На его вопросительный взгляд она указала на байдарку, проплывавшую неподалеку. Сэр Малькольм, похожий на могучего эскимоса, греб к берегу.
Ольга не торопилась обратно. Может быть, они еще немного посидят на этом камне? Она попробует говорить с ним по-русски. Ей так хочется расспросить его о России. И вообще ей хочется о многом с ним поговорить. Правда, она не знает, прилично ли это. Всего два года, как она замужем, а столько всего за это время было в ее жизни. Гримаса отвращения, к ужасу Репнина, исказила ее личико. Она не скрывала своих чувств. А тут, на этом камне посреди моря, ей было так хорошо с ним. Не то что с ее стариком, бросила она и рассмеялась. Дерзкая откровенность этих слов покоробила Репнина.
Надо возвращаться, сказал он тихо. Ему и самому было приятно сидеть с ней вдвоем, но говорить он ей этого не стал.
Смешно возвращаться. Зачем, когда солнце еще светит вовсю? Куда спешить? Так здорово сидеть здесь посреди моря. Почему князь так торопится? Да, ее отцу приходилось и обувь чинить. Чему только не пришлось научиться русским эмигрантам и их детям, разбросанным по всему свету. Своих детей, если бы они у нее были, она бы воспитывала по-другому.
И хогя он знал, что это прозвучит фальшиво, Репнин в утешение ей стал говорить; все произошедшее было предопределено и должно было произойти. Царство прогнило. Они все виноваты, но больше всех виноват Зимний дворец, царь, Распутин и все это растленное общество. А теперь их внуки расплачиваются за грехи отцов. Меньше всех виновата армия. Офицерство. Например, ее отец.
Все это надо забыть. В .Лондоне он познакомит ее с Надей.
О нет, нет, вскрикнула она, точно он ее ударил. Она и ее отец никогда ничего не забудут. Это была великая держава. Могущественная. Овеянная славой. Заметенная снегами, ей не было равных. А русский флот, во флоте служил брат ее отца! А старый морской русский флаг! Она и сейчас, стоит ей закрыть глаза, видит, как русская армада выступает в поход. Идет вокруг Европы. Пересекает море. Огибает Африку. И в едином порыве кидается в бой, на смерть.
Репнин усмехнулся и язвительно проговорил:
— Ну, бывало во флоте и другое. Бунты. Офицерские оргии во время погрузки угля.
Смех застрял у него в горле, когда она с неожиданным жаром воскликнула:
— Ну и пусть! Я бы сама согласилась пойти в каюту к любому из тех, кто был на этих кораблях. Они отправлялись на смерть. Когда надо было идти на Цусиму, на смерть, никаких бунтов не было. Сколько раз отец повторял это слово: Цусима, Цусима. Они понимали, какая участь их ждет. Но в русском флоте не было такого корабля, который бы сдался. У врага были превосходящие силы, современная техника, а мы против них выставили тяжелые, неповоротливые суда, груды железного хлама, но и объятые пламенем, они не прекращали огня. Смерть. Они умирали по-русски. У них была другая психология, чем у вас и всех русских из отеля «Крым». Они думали лишь об одном. Это был порыв энтузиазма. Все они добровольно шли на смерть. Разве это не фантастика? Call it what you will. Называйте это, как вам угодно.
Репнин смотрел на молодую женщину, потрясенный.
Но пусть он не думает, что все это она наплела ему здесь, увлекшись мечтами о море, о флоте, об офицерах, танцах и балах в Кронштадте,— нет, она точно так же не отказала бы в своей любви любому из тех, кто погибал на реке Ялу. Целые батареи сгорели на Ялу под огнем японской артиллерии, но никто не отступил. А тут на нее так странно смотрят, когда она появляется с сэром Малькольмом. Думают, она его наложница. О, как важно женщине быть в обществе с тем, кем она могла бы гордиться! Она, к сожалению, лишена этой радости в своем браке. А насчет Ялу она сказала сущую правду, она бы не отказала никому из них в любви. Она готова была бы провести с ними ночь перед гибелью, когда они в лунном сиянии вознесутся к небу. Ну все, нам пора возвращаться! — и с диким воплем: Ялу! Ялу! Ялу! она вскочила на ноги.
Ольга показала ему глазами: надо прыгать в воду, как показывают мужу, любовнику или жениху на отдыхе,— и Репнин сейчас же ощутил непреодолимую разницу лет, которая их разделяла. Когда-то в Керчи такой же была его Надя. Он любовался Ольгой — нежной девичьей линией бедер и плеч, сильными ножками молодой балерины. Казалось, еще мгновение, и, раздумав прыгать в воду, она упадет перед ним на колени. Ее чудесные глаза смотрели на него с вызовом, полным чувственного желания, которого она не стеснялась. Должно быть, он по меньшей мере на тридцать лет моложе сэра Малькольма, пробормотала она. Ведь верно? И крикнула с веселой беззаботностью:
— За мной! Пошли вместе! Ваш ход, князь1 Ребячливая, наивная девчонка, подумал Репнин, была и Надя, когда пустилась вместе с ним скитаться по свету. А девчонка тем временем подскочила на камне, как бы шагнув одной ногой вверх, и, повиснув на мгновение над морем в пустоте, распрямилась и с высоты врезалась головой в волны. Несколько мгновений ее не было видно, но потом она появилась под скалами, отфыркиваясь от морской пены.
— Старик ждет — сквозь смех прокричала она ему снизу и расхохоталась еще громче: — А я жду вас, князь.
Потом он вспоминал, как прыгнул очертя голову в морс, на 66 ЗОВ столь шишка была жажда настичь Н6 самое ее, Но этот голос. Ее молодость одержала победу над ним. Но в воде он понял, что море за это время сильно похолодало и надо собрать все силы, чтобы не оказаться в смешном положении утопающего подле этого юного, прелестного создания, которое, быть может, еще не стало женщиной! Репнин старался плыть размеренно и ровно, разрезая волны правой рукой, а левой охватывая и как бы обнимая волну. Мысленно он молил море быть к нему милостивым. И хотя усталость быстро сказалась и на этот раз, он мужественно плыл дальше, стараясь не отставать от своей спутницы.
Вскоре она снова начала свои игры в воде, подныривая под него, как дельфин, играющий с утопленником, а потом обхватила Репнина рукой вокруг пояса, точно ребенка, поддерживая на поверхности. Напрасно он сопротивлялся.
Берег был уже недалеко.
Под конец она прильнула к нему всем телом, прижавшись щекой к его плечу, а временами касаясь его грудью. Потом они плыли на спине, медленно приближаясь к отмели.
Она приветствовала берег ликующими криками и смехом, Репнин молча делал последние усилия. Рот снова был полон воды, он уже добрался до отмели, но волны с силой тащили его обратно в море.
Она вышла на берег и ждала его, стоя перед ним почти совсем обнаженной. Она была олицетворением молодости.
ТОНУЩАЯ ИЗОЛЬДА
Полдень прервал купание туристов из отеля «Крым» в расселине Тристана. Пикник с шампанским верхней палаты сэра Малькольма состоялся на пологой вершине мыса, на траве; нижняя палата довольствовалась снедью из пакетиков, полученных в отеле. Верхняя компания состояла из Парков и графа Андрея с генеральшей, Репнина и госпожи Петере, внизу, у пещер, располагались остальные.
За обедом громада шотландец вернулся к полемике о любви Тристана и Изольды — кого на самом деле любил Тристан и любила ли Тристана Изольда.
Восседая под огромным зонтом, откуда открывалась неоглядная даль океана, он рассуждал: одни лишь шотландцы способны оценить песни о несчастном Тристане, ибо только они умеют любить. Да еще, может быть, русские знают, что такое любовь. Но уж ни в коем случае не англичане-.
Ироническая усмешка Репнина заставила и леди Парк вступить в разговор и поддержать высказывание мужа о русских. В России, как она слышала, существует пари на смерть. Проигравший должен покончить -жизнь самоубийством. Самое поразительное, что это пари никогда не нарушалось. Какая-то невероятная нация, не правда ли? Называйте это как вам угодно! — повторила она.
Парк, ухмыляясь, подливал шампанское Репнину. Из распахнутой рубахи у него на груди выбивались буйные седые космы/ Репнин добродушно поглядывал на него. Если в вечернем костюме в отеле старику удавалось скостить годок-другой из тех семидесяти четырех, которые у него были, то в купальных плавках, в полуголом виде, с вытянутыми огромными ножищами в набрякших синих венах и обвисшей кожей, поросшей седой растительностью, он при всем желании не мог скрыть свой истинный возраст. В его иссохшем, костистом теле еще угадывалась сила, но все fee оно казалось полумертвым. Когда Репнин отвернул от него голову, он встретился со взглядом его молодой жены, смятенным и наполненным ужасом. Она догадалась, о чем думал Репнин.
И мысли его снова приняли нескромный оборот. Он спрашивал себя, что делает старик с молоденькой и нежной девушкой, такой соблазнительной, такой прелестной? Репнин и сам не понимал, откуда у него такие мысли. Раньше ему не приходилось думать таким образом о чужих жёнах. С каких пор он так грязно думает о любви? Может, секс все же и есть корень жизни? Sex is at the rooth of everything?
И тут Репнин услышал шепот покойного Барлова, который бубнил ему в ухо: «Помните, князь, санитарок из Керчи? Как они умоляли со слезами на глазах взять их с собой на корабль и жаждали залезть в постель к любому командиру — чем старше, тем лучше только бы он их не прогонял. А что они вытворяли в постели! Каким только извращениям не потакали!» Это была вакханалия. А, теперь сэр Малькольм искал подтверждения самоотверженной любви Тристана к прекрасной Изольде, которую он оставил и пошел воевать за своего короля и отечество. For king and country.
Из всего общества лишь госпожа Петере, прикрывшая свое обгоревшее лицо чем-то вроде марокканской паранджи, как мусульманки на улицах проституток в Тунисе, отважилась возразить сэру Малькольму: у сэра Малькольма слова всегда расходятся с делом. Он и по сей день, отправляясь по делам в Европу один, без Ольги, норовит остановиться на ночь в Париже. Тряхнуть стариной. Тристан был цельная натура. Что же касается короля бриттов Артура, то он должен был защищать свою, землю не только от англосаксонцев, но и от шотландцев, о чем умалчивает сэр Малькольм. Да и был ли Тристан так уж верен своему королю?
И хотя все это было сказано как бы в шутку, со смехом, в обществе возникла неловкая пауза. Репнин сидел потупившись. (Ему давно уже надоели эти глупые послеобеденные шутки и дебаты, принятые в Лондоне.)
Он засмотрелся вдаль и словно не слышал того, о чем говорилось вокруг. Интересно, можно ли их тут, на высоком откосе, разглядеть с проходящего мимо корабля? Видно ли оттуда кучку людей, сбившихся под защитой солнечного зонта и что-то жующих? Под разглагольствования о Тристане и Изольде. А также о любви, не первое столетие составляющей непременную тему разговоров во время экскурсий. Но может быть, как раз на этом берегу томился Тристан, дожидаясь, когда на пучине морской покажется корабль с Изольдой, умеющей врачевать раны и везущей умирающему Тристану целебный бальзам? Он ждал условного знака — белого паруса. Но вместо него появился черный. Нет Изольды. Нет бальзама.
Покровский, сидевший рядом с Репниным, укрепил над головой генеральши, отдыхавшей в шезлонге, большую белую простыню. Белое полотнище трепетало на ветру. Дерзкое замечание госпожи Петере заставило умолкнуть сэра Малькольма. Леди Парк отошла от компании на несколько шагов, словно бы привлеченная каким-то цветком.
Склонившись к Репнину, Покровский снова заговорил с ним по-русски: не правда ли, эти старые сентиментальные истории, которые в Англии обожают пережевывать во всяком обществе, русских — и мужчин и женщин — повергают в печаль, зато англичан и англичанок они веселят. И вызывают аппетит. Англичане хохочут и уплетают еду.
Какой иконописный лик, снова подумал Репнин, изучающим взглядом окинув Покровского. Поглощенный натягиванием белого полотнища над головой генеральши — должно быть, с моря оно было видно издалека, Покровский никого вокруг не замечал и обращался только к Репнину. Долго еще потом, в Лондоне, Репнин вспоминал выражение глаз генеральши, когда она подняла взгляд на своего зятя. Как она смотрела на него! Взгляд ее был озарен страстью, с какой смотрят лишь на любовника или молодого мужа.
Репнин ощущал скованность в этой компании, где все были давно знакомы друг с другом и все же сохранили церемонность в обращении, двигаясь, смеясь и разговаривая, точно бы дело происходило у подъезда какого-нибудь испанского театра. Он чувствовал себя утомленным и не ответил Покровскому. И снова засмотрелся на совершенство геометрических очертаний раскопок, хорошо видных в глубине расселины.
Пикник подошел к концу, ближайшие соседи по шезлонгам и те перестали переговариваться друг с другом, и все общество затихло. Они отдыхали молча до трех часов, развалившись в шезлонгах, почитывая что-то и тихо посмеиваясь. Парк первым подал голос примерно в три часа пополудни. Море за это время отлично прогрелось, и можно продолжить купание. Он стал спускаться вниз по расселине вслед за шофером госпожи Петере, который принес ему черные резиновые ласты для подводного плавания и байдарку.
Леди Парк, растянувшись ничком несколько поодаль на траве, спала или притворялась спящей. И только миниатюрный радиоприемник тихонько мурлыкал возле нее.
Поднялся со своего места и Покровский и, высокий, совершенно белый и изможденный, стал собираться на берег. Он тоже решил спустить на воду свою байдарку и проверял ее на траве, влезая и вылезая из нее, подобно белокожему эскимосу, с металлическим веслом в руках, сверкавшим на солнце. Наконец и он поплелся вниз походкой лунатика. Но может быть, Репнину так представлялось, когда он вспоминал об этом дне задним числом. Тотчас вслед за своим зятем стала спускаться на берег и генеральша, ее шаги отзывались дробным стуком деревянной подошвы голландских сандалий по камню. Скользя на крутой тропе, генеральша раскинула в сторону руки, словно по узкому бревну перебегала с берега в лодку. Поравнявшись с Репниным, она обронила:
— Как жаль, что вы не взяли Надю с собой в Корнуолл! Какой сегодня восхитительный летний денек! —- и генеральша засмеялась, убегая. (Эта англичанка говорила так чисто по-русски, как будто вчера приехала из Москвы.)
Глядя ей вслед, Репнин опять подумал: должно быть, она русская.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Она стояла у него в головах и безмятежно смотрела на него. Вода струйками стекала с нее. А плавать она научилась в Шотландии, она там работала некоторое время санитаркой, помогала отцу, который жил в Париже. Пришлось ей быть и прислугой. Ее отец страшно бедствовал до тех пор, пока один лондонский комитет не помог ему вложить небольшие деньги в зеленную лавку. Она поступила в балетную школу. Все это им удалось сделать благодаря госпоже Петере. На западном берегу Шотландии море такое изумительное. Там растут пальмы. Она страшно рада, что познакомилась с ним. Ведь он из России. Но ее отца ему, наверное, никогда встречать не приходилось. Он офицер. Кузнецов. Полковник Кузнецов. В войну он прославился своей храбростью. Но на ее памяти он всегда был зеленщиком в Париже. Он ей рассказывал о России. Для нее это сказка. По словам ее отца, Петроград, то есть Ленинград, самый красивый город в мире. Она мечтала учиться там в балетной шкоде. Но в Париже русские такие чудные. Попробуй она назвать Петроград Ленинградом, ну, например, при этом вот капитане, Беляеве — он бы ей такого наговорил — не дай Боже. Разве им не достаточно того, что отец превратился в эмиграции в зеленщика? Скажите мне, князь?
Репнин поднялся и молча сел у ее ног. И она села на камень рядом с ним. Несколько минут они молчали. Ее слова задели его за живое. Эта девочка, которая показалась ему такой ребячливой и пустой, словно бы проникла в его сокровенные мысли. Это ничего не значит, что ее отец превратился в зеленщика, сказал он, чтобы как-нибудь подбодрить ее и утешить. Он припоминает эту фамилию?. Полковник Кузнецов садились ли они с отцом в Керчи на пароход?
Она прыснула: ее тогда и на свете не было!
Неважно. Она должна гордиться своим отцом. Он, как и многие другие, всем пожертвовал ради России, а Россия бессмертна. Только люди приходят и уходят.
При этих словах Ольга опустила взгляд, вокруг ее губ, сомкнувшихся, подобно створкам раковины, заиграла саркастическая улыбка школьницы, недоверчиво слушающей учителя. Зачем он говорит о бренности людей, она, например, не может так думать о себе, не может представить себе, что ее тоже не будет, поэтому она с ним не согласна. А отца ей очень жаль, он так бился в безвылазной нужде ради детей! С раннего утра разносил огромные корзины с картошкой и капустой.
По вечерам, когда она была маленькой, учил ее читать и писать. А потом шил согнувшись, до глубокой ночи. Да, да, шить он тоже умеет. И стряпать. И ботинки чинить. Эге-гей! Старик рукой нам машет!
Он не сразу понял, кого она имеет в виду. Какой еще старик? На его вопросительный взгляд она указала на байдарку, проплывавшую неподалеку. Сэр Малькольм, похожий на могучего эскимоса, греб к берегу.
Ольга не торопилась обратно. Может быть, они еще немного посидят на этом камне? Она попробует говорить с ним по-русски. Ей так хочется расспросить его о России. И вообще ей хочется о многом с ним поговорить. Правда, она не знает, прилично ли это. Всего два года, как она замужем, а столько всего за это время было в ее жизни. Гримаса отвращения, к ужасу Репнина, исказила ее личико. Она не скрывала своих чувств. А тут, на этом камне посреди моря, ей было так хорошо с ним. Не то что с ее стариком, бросила она и рассмеялась. Дерзкая откровенность этих слов покоробила Репнина.
Надо возвращаться, сказал он тихо. Ему и самому было приятно сидеть с ней вдвоем, но говорить он ей этого не стал.
Смешно возвращаться. Зачем, когда солнце еще светит вовсю? Куда спешить? Так здорово сидеть здесь посреди моря. Почему князь так торопится? Да, ее отцу приходилось и обувь чинить. Чему только не пришлось научиться русским эмигрантам и их детям, разбросанным по всему свету. Своих детей, если бы они у нее были, она бы воспитывала по-другому.
И хогя он знал, что это прозвучит фальшиво, Репнин в утешение ей стал говорить; все произошедшее было предопределено и должно было произойти. Царство прогнило. Они все виноваты, но больше всех виноват Зимний дворец, царь, Распутин и все это растленное общество. А теперь их внуки расплачиваются за грехи отцов. Меньше всех виновата армия. Офицерство. Например, ее отец.
Все это надо забыть. В .Лондоне он познакомит ее с Надей.
О нет, нет, вскрикнула она, точно он ее ударил. Она и ее отец никогда ничего не забудут. Это была великая держава. Могущественная. Овеянная славой. Заметенная снегами, ей не было равных. А русский флот, во флоте служил брат ее отца! А старый морской русский флаг! Она и сейчас, стоит ей закрыть глаза, видит, как русская армада выступает в поход. Идет вокруг Европы. Пересекает море. Огибает Африку. И в едином порыве кидается в бой, на смерть.
Репнин усмехнулся и язвительно проговорил:
— Ну, бывало во флоте и другое. Бунты. Офицерские оргии во время погрузки угля.
Смех застрял у него в горле, когда она с неожиданным жаром воскликнула:
— Ну и пусть! Я бы сама согласилась пойти в каюту к любому из тех, кто был на этих кораблях. Они отправлялись на смерть. Когда надо было идти на Цусиму, на смерть, никаких бунтов не было. Сколько раз отец повторял это слово: Цусима, Цусима. Они понимали, какая участь их ждет. Но в русском флоте не было такого корабля, который бы сдался. У врага были превосходящие силы, современная техника, а мы против них выставили тяжелые, неповоротливые суда, груды железного хлама, но и объятые пламенем, они не прекращали огня. Смерть. Они умирали по-русски. У них была другая психология, чем у вас и всех русских из отеля «Крым». Они думали лишь об одном. Это был порыв энтузиазма. Все они добровольно шли на смерть. Разве это не фантастика? Call it what you will. Называйте это, как вам угодно.
Репнин смотрел на молодую женщину, потрясенный.
Но пусть он не думает, что все это она наплела ему здесь, увлекшись мечтами о море, о флоте, об офицерах, танцах и балах в Кронштадте,— нет, она точно так же не отказала бы в своей любви любому из тех, кто погибал на реке Ялу. Целые батареи сгорели на Ялу под огнем японской артиллерии, но никто не отступил. А тут на нее так странно смотрят, когда она появляется с сэром Малькольмом. Думают, она его наложница. О, как важно женщине быть в обществе с тем, кем она могла бы гордиться! Она, к сожалению, лишена этой радости в своем браке. А насчет Ялу она сказала сущую правду, она бы не отказала никому из них в любви. Она готова была бы провести с ними ночь перед гибелью, когда они в лунном сиянии вознесутся к небу. Ну все, нам пора возвращаться! — и с диким воплем: Ялу! Ялу! Ялу! она вскочила на ноги.
Ольга показала ему глазами: надо прыгать в воду, как показывают мужу, любовнику или жениху на отдыхе,— и Репнин сейчас же ощутил непреодолимую разницу лет, которая их разделяла. Когда-то в Керчи такой же была его Надя. Он любовался Ольгой — нежной девичьей линией бедер и плеч, сильными ножками молодой балерины. Казалось, еще мгновение, и, раздумав прыгать в воду, она упадет перед ним на колени. Ее чудесные глаза смотрели на него с вызовом, полным чувственного желания, которого она не стеснялась. Должно быть, он по меньшей мере на тридцать лет моложе сэра Малькольма, пробормотала она. Ведь верно? И крикнула с веселой беззаботностью:
— За мной! Пошли вместе! Ваш ход, князь1 Ребячливая, наивная девчонка, подумал Репнин, была и Надя, когда пустилась вместе с ним скитаться по свету. А девчонка тем временем подскочила на камне, как бы шагнув одной ногой вверх, и, повиснув на мгновение над морем в пустоте, распрямилась и с высоты врезалась головой в волны. Несколько мгновений ее не было видно, но потом она появилась под скалами, отфыркиваясь от морской пены.
— Старик ждет — сквозь смех прокричала она ему снизу и расхохоталась еще громче: — А я жду вас, князь.
Потом он вспоминал, как прыгнул очертя голову в морс, на 66 ЗОВ столь шишка была жажда настичь Н6 самое ее, Но этот голос. Ее молодость одержала победу над ним. Но в воде он понял, что море за это время сильно похолодало и надо собрать все силы, чтобы не оказаться в смешном положении утопающего подле этого юного, прелестного создания, которое, быть может, еще не стало женщиной! Репнин старался плыть размеренно и ровно, разрезая волны правой рукой, а левой охватывая и как бы обнимая волну. Мысленно он молил море быть к нему милостивым. И хотя усталость быстро сказалась и на этот раз, он мужественно плыл дальше, стараясь не отставать от своей спутницы.
Вскоре она снова начала свои игры в воде, подныривая под него, как дельфин, играющий с утопленником, а потом обхватила Репнина рукой вокруг пояса, точно ребенка, поддерживая на поверхности. Напрасно он сопротивлялся.
Берег был уже недалеко.
Под конец она прильнула к нему всем телом, прижавшись щекой к его плечу, а временами касаясь его грудью. Потом они плыли на спине, медленно приближаясь к отмели.
Она приветствовала берег ликующими криками и смехом, Репнин молча делал последние усилия. Рот снова был полон воды, он уже добрался до отмели, но волны с силой тащили его обратно в море.
Она вышла на берег и ждала его, стоя перед ним почти совсем обнаженной. Она была олицетворением молодости.
ТОНУЩАЯ ИЗОЛЬДА
Полдень прервал купание туристов из отеля «Крым» в расселине Тристана. Пикник с шампанским верхней палаты сэра Малькольма состоялся на пологой вершине мыса, на траве; нижняя палата довольствовалась снедью из пакетиков, полученных в отеле. Верхняя компания состояла из Парков и графа Андрея с генеральшей, Репнина и госпожи Петере, внизу, у пещер, располагались остальные.
За обедом громада шотландец вернулся к полемике о любви Тристана и Изольды — кого на самом деле любил Тристан и любила ли Тристана Изольда.
Восседая под огромным зонтом, откуда открывалась неоглядная даль океана, он рассуждал: одни лишь шотландцы способны оценить песни о несчастном Тристане, ибо только они умеют любить. Да еще, может быть, русские знают, что такое любовь. Но уж ни в коем случае не англичане-.
Ироническая усмешка Репнина заставила и леди Парк вступить в разговор и поддержать высказывание мужа о русских. В России, как она слышала, существует пари на смерть. Проигравший должен покончить -жизнь самоубийством. Самое поразительное, что это пари никогда не нарушалось. Какая-то невероятная нация, не правда ли? Называйте это как вам угодно! — повторила она.
Парк, ухмыляясь, подливал шампанское Репнину. Из распахнутой рубахи у него на груди выбивались буйные седые космы/ Репнин добродушно поглядывал на него. Если в вечернем костюме в отеле старику удавалось скостить годок-другой из тех семидесяти четырех, которые у него были, то в купальных плавках, в полуголом виде, с вытянутыми огромными ножищами в набрякших синих венах и обвисшей кожей, поросшей седой растительностью, он при всем желании не мог скрыть свой истинный возраст. В его иссохшем, костистом теле еще угадывалась сила, но все fee оно казалось полумертвым. Когда Репнин отвернул от него голову, он встретился со взглядом его молодой жены, смятенным и наполненным ужасом. Она догадалась, о чем думал Репнин.
И мысли его снова приняли нескромный оборот. Он спрашивал себя, что делает старик с молоденькой и нежной девушкой, такой соблазнительной, такой прелестной? Репнин и сам не понимал, откуда у него такие мысли. Раньше ему не приходилось думать таким образом о чужих жёнах. С каких пор он так грязно думает о любви? Может, секс все же и есть корень жизни? Sex is at the rooth of everything?
И тут Репнин услышал шепот покойного Барлова, который бубнил ему в ухо: «Помните, князь, санитарок из Керчи? Как они умоляли со слезами на глазах взять их с собой на корабль и жаждали залезть в постель к любому командиру — чем старше, тем лучше только бы он их не прогонял. А что они вытворяли в постели! Каким только извращениям не потакали!» Это была вакханалия. А, теперь сэр Малькольм искал подтверждения самоотверженной любви Тристана к прекрасной Изольде, которую он оставил и пошел воевать за своего короля и отечество. For king and country.
Из всего общества лишь госпожа Петере, прикрывшая свое обгоревшее лицо чем-то вроде марокканской паранджи, как мусульманки на улицах проституток в Тунисе, отважилась возразить сэру Малькольму: у сэра Малькольма слова всегда расходятся с делом. Он и по сей день, отправляясь по делам в Европу один, без Ольги, норовит остановиться на ночь в Париже. Тряхнуть стариной. Тристан был цельная натура. Что же касается короля бриттов Артура, то он должен был защищать свою, землю не только от англосаксонцев, но и от шотландцев, о чем умалчивает сэр Малькольм. Да и был ли Тристан так уж верен своему королю?
И хотя все это было сказано как бы в шутку, со смехом, в обществе возникла неловкая пауза. Репнин сидел потупившись. (Ему давно уже надоели эти глупые послеобеденные шутки и дебаты, принятые в Лондоне.)
Он засмотрелся вдаль и словно не слышал того, о чем говорилось вокруг. Интересно, можно ли их тут, на высоком откосе, разглядеть с проходящего мимо корабля? Видно ли оттуда кучку людей, сбившихся под защитой солнечного зонта и что-то жующих? Под разглагольствования о Тристане и Изольде. А также о любви, не первое столетие составляющей непременную тему разговоров во время экскурсий. Но может быть, как раз на этом берегу томился Тристан, дожидаясь, когда на пучине морской покажется корабль с Изольдой, умеющей врачевать раны и везущей умирающему Тристану целебный бальзам? Он ждал условного знака — белого паруса. Но вместо него появился черный. Нет Изольды. Нет бальзама.
Покровский, сидевший рядом с Репниным, укрепил над головой генеральши, отдыхавшей в шезлонге, большую белую простыню. Белое полотнище трепетало на ветру. Дерзкое замечание госпожи Петере заставило умолкнуть сэра Малькольма. Леди Парк отошла от компании на несколько шагов, словно бы привлеченная каким-то цветком.
Склонившись к Репнину, Покровский снова заговорил с ним по-русски: не правда ли, эти старые сентиментальные истории, которые в Англии обожают пережевывать во всяком обществе, русских — и мужчин и женщин — повергают в печаль, зато англичан и англичанок они веселят. И вызывают аппетит. Англичане хохочут и уплетают еду.
Какой иконописный лик, снова подумал Репнин, изучающим взглядом окинув Покровского. Поглощенный натягиванием белого полотнища над головой генеральши — должно быть, с моря оно было видно издалека, Покровский никого вокруг не замечал и обращался только к Репнину. Долго еще потом, в Лондоне, Репнин вспоминал выражение глаз генеральши, когда она подняла взгляд на своего зятя. Как она смотрела на него! Взгляд ее был озарен страстью, с какой смотрят лишь на любовника или молодого мужа.
Репнин ощущал скованность в этой компании, где все были давно знакомы друг с другом и все же сохранили церемонность в обращении, двигаясь, смеясь и разговаривая, точно бы дело происходило у подъезда какого-нибудь испанского театра. Он чувствовал себя утомленным и не ответил Покровскому. И снова засмотрелся на совершенство геометрических очертаний раскопок, хорошо видных в глубине расселины.
Пикник подошел к концу, ближайшие соседи по шезлонгам и те перестали переговариваться друг с другом, и все общество затихло. Они отдыхали молча до трех часов, развалившись в шезлонгах, почитывая что-то и тихо посмеиваясь. Парк первым подал голос примерно в три часа пополудни. Море за это время отлично прогрелось, и можно продолжить купание. Он стал спускаться вниз по расселине вслед за шофером госпожи Петере, который принес ему черные резиновые ласты для подводного плавания и байдарку.
Леди Парк, растянувшись ничком несколько поодаль на траве, спала или притворялась спящей. И только миниатюрный радиоприемник тихонько мурлыкал возле нее.
Поднялся со своего места и Покровский и, высокий, совершенно белый и изможденный, стал собираться на берег. Он тоже решил спустить на воду свою байдарку и проверял ее на траве, влезая и вылезая из нее, подобно белокожему эскимосу, с металлическим веслом в руках, сверкавшим на солнце. Наконец и он поплелся вниз походкой лунатика. Но может быть, Репнину так представлялось, когда он вспоминал об этом дне задним числом. Тотчас вслед за своим зятем стала спускаться на берег и генеральша, ее шаги отзывались дробным стуком деревянной подошвы голландских сандалий по камню. Скользя на крутой тропе, генеральша раскинула в сторону руки, словно по узкому бревну перебегала с берега в лодку. Поравнявшись с Репниным, она обронила:
— Как жаль, что вы не взяли Надю с собой в Корнуолл! Какой сегодня восхитительный летний денек! —- и генеральша засмеялась, убегая. (Эта англичанка говорила так чисто по-русски, как будто вчера приехала из Москвы.)
Глядя ей вслед, Репнин опять подумал: должно быть, она русская.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81