Здесь выложена электронная книга Роман о Лондоне автора по имени Црнянский Милош. На этой вкладке сайта web-lit.net вы можете скачать бесплатно или прочитать онлайн электронную книгу Црнянский Милош - Роман о Лондоне.
Размер архива с книгой Роман о Лондоне равняется 552.74 KB
Роман о Лондоне - Црнянский Милош => скачать бесплатную электронную книгу
Роман о Лондоне
(сербохорв.)
РОМАН
КНИГА ПЕРВАЯ
ПЕРВАЯ ГЛАВА РОМАНА
Сочинители романов нередко сходятся во мнении о том, что такое окружающий нас мир. В их представлении это какой-то грандиозный и диковинный спектакль, где каждый некоторое время играет свою роль. А потом сходит со сцены, чтобы никогда больше на ней не появиться. Никогда. Никто не знает, для чего он играл в этом спектакле, исполняя именно эту роль, и кто поручил ему роль, а зрителям остается только гадать, куда исчез из театра исполнитель. (Уехал — доносится до меня из вагона лондонской подземки.) Писатели утверждают и другое: вот тогда-то, сходя со сцены, мы и становимся равными. И короли, и нищие.
— Egalite. Fraternite — слышу я безмолвный выкрик из вагона подземки.
Человека, который произносит эти слова, вы узнаете, читатель, в следующей главе. Этот некто одет в поношенную военную шинель, каких в Лондоне в те времена, когда начинается наше повествование, было немало.
Что же касается нашей вселенной, то охватить ее мысленным взором возможно разве что в каком-нибудь старинном планетарии, где Солнце по-прежнему совершает оборот вокруг Земли, а земной шар, как и прежде, окружен чудовищами и насекомыми с разными латинскими названиями. Mars. Luna. Venera. Scorpion.
— Впрочем, довольно и такого представления о планетах,— слышу я шепот того, кто несется в , вагоне подземного поезда. Квинтиман говорит: чтобы познать человечество, не обязательно познать весь род людской. Достаточно для этого знакомства с какой-нибудь одной семьей. Ну, хотя бы с семейством Репниных —- доносится до меня из вагона подземного поезда — la famille d'un grand .seigneur, le prince Repnin1. Эти слова тотчас же приводят мне на память одного полинезийского принца, продававшего в Лондоне билеты на скачки. На голове у него были страусовые перья. Что же до человека в военной шинели, в Лондоне его никто не знал, а фамилию его произносили с недоумением: не то Ричпейн, не то Джипейн. Для английского уха в этом имени был призвук несчастья, и, по всей видимости, так оно и было. (В ту пору Лондон наводнили эмигранты, поляки, а среди них по прихоти судьбы оказался и этот русский, точно так же, как и другие эмигранты, пропадавший в Лондоне в полной безвестности.) Этот человек станет героем нашей повести, которая начнется со следующей главы.
Некоторые континенты и страны на карте земных полушарий по сю пору предстают человеческому воображению в виде каких-то зверей или символов. Англичане говорят: в северном полушарии залегает огромный белый медведь.
— Россия, матушка! — восклицает человек в вагоне. На юге, по утверждению немцев, вытянулся сапог, набитый апельсинами и лимонами.
— Italial — шепчет мне русский в потертой шинели. Грустно.
Японию сравнивают с обгоревшей саламандрой. Бирму — с мистическим иероглифом, доступным для понимания разве что китайцам. А Испания? Испания похожа на ободранную и распяленную кожу быка, истекшего кровью на арене. Похоже, землю создал не Бог! Ее создал Нечистый!
— Черт, черт! — кричит мне кто-то в ухо.
Один легкомысленный француз в свою очередь заметил, будто бы Британия на географических картах напоминает фигуру величественной старой дамы с громадной шляпой на голове, которая шествует к морю.
1 С господской семьей князей Репниных
За ней тянется шлейф, дама выступает надменно, сознавая
значение свой персоны в недалеком прошлом. Мо и мы были не из последних.
— Князь Репнин здесь, в Лондоне, самый последний! — шепчет мне кто-то в подземном вагоне, который мчится из Лондона.
Дополняя легкомысленного француза, ученицы престижной школы Эскот, где учатся дочери из высокопоставленных английских семейств, говорят, что у дамы, помимо шлейфа, есть еще и пудель. Ирландия.
— Надя говорит то же самое,— шепчет мне русский из подземки.
Но вот насчет отвратительного лондонского климата и затяжной зимы, будто бы погружающей город в жуткий, промозглый, желтый туман, когда не видно ни зги, так это чистые выдумки. Случалось и такое, но быстро проходило. Первая зима, рассказывает мне русский, когда они с женой приехали в Лондон, напоминала им зиму в Крыму. Это была скорее весна. Вторая зима была холоднее, и дождей было больше, но и она промелькнула незаметно. А снега и вовсе не было. Не было снега, когда все вокруг становится тихо, бело, чисто, уютно — и город и любовь в городе, как это было когда-то в Петербурге, в дни его молодости. Влажность иногда была такая, что можно было сойти с ума, туман не давал дышать, а дождь все лил и лил. Но Надя подбадривала его — придется выдержать и этот нескончаемый дождь. Англичане именно такие дни считают «добрыми, старыми английскими денечками». «A good old English day». Здороваясь с вами, они обязательно прибавляют эту фразу.
Когда Репнины перебрались в Лондон, Надя, бедняжка, ожидала здесь такой зимы, как она описана у Диккенса. Несчастные сиротки замерзают под Рождество на могиле матери. Трогательно! Между тем и третья военная зима быстро миновала. Были и туман, и болезни, но все это длилось недолго. Четвертая зима была холодной, но как-то сразу оборвалась. Темза никогда не замерзала. Он, признаться, удивлялся — откуда англичане выкопали столько сирот, вернее, откуда у Диккенса столько сирот, замерзающих на могиле матери? Никаких замерзающих сирот здесь не было, да и вообще о том, чтобы замерзнуть, не могло быть и речи. В Лондоне было тепло. Никогда еще здесь не было теплее. Даже классовые различия, которые в мирное время, говорят, сильно бросались в глаза, стерлись. Все были очень приветливы. На станции метро «Piccadilly» танцевали за полночь. В Гайд-парке кормили хлебом птиц, хотя хлеба не хватало и за это взимался штраф в пять фунтов стерлингов. Старушки носили кошкам молоко в развалины сгоревших домов. Хотя и это запрещалось. Надя видела своими глазами. Люди о себе не думали — рассказывает мне человек в военной шинели. Когда отечество в опасности, в Англии заботятся о сиротах. Вся Англия, по существу,— огромная армия спасения,— доносится до меня из вагона подземки.— А он уже больше года не имеет работы. Дороговизна страшная. Только этой зимой — последней военной зимой, Англия показала свое истинное лицо. Снег лежал два месяца. Какой-то жуткий ветер поднимал метель, как в России,— казалось, метет с самого Северного полюса. Поезда остановились. Машины бросали прямо на шоссе. И нет ничего — ни лесов, ни гор,— что задержало бы ледяные ветры, дующие с полярных морей. Со всех сторон море. Мы посреди океана. Мы тонем, слышу я, как кто-то кричит в вагоне. Мы тонем, Надя! И чей-то мелодичный нежный голос отвечает: Коля, дорогой, мы же вместе.
Все это говорит мне тот человек из вагона, пока мы мчимся под землей; по его утверждению, во время войны было лучше. «Egalite, Fraternite». Он вспоминает, как Лондон горел. Пламя бушевало вокруг. А сейчас, вот уже больше года, у него нет никакого заработка. Он разоружен вместе с поляками, с которыми прибыл в Лондон. Им обещают работу. Обещают. «So sorry, весьма сожалеем»,— говорят им.
Я спрашиваю, почему он не пошел в американскую армию.
Не любит американцев, отвечает он, они богатые и надменные, а кроме того, в Лондоне говорят гадости женщинам. Когда Надя идет по Пиккадилли, они с того угла, где их клуб, кричат ей: «Эй, бэби, сколько стоит один пистон? Бэби, почем пистон?»
Я его утешаю, это, мол, солдаты, они идут на смерть. То же самое они кричат и англичанкам, не только Наде. Я утешаю его: мои соседи утверждают, что такая зима выдается в Лондоне один раз в десять лет. И ей придет конец. Самое страшное уже позади.
Он шепчет мне: у них кончился уголь и неизвестно, чем платить в очередной раз за квартиру. Для чего они живут? Неужели для того, чтобы быть перемещенными
лицами? Пока шла война, они были англичанам хороши. А теперь, жалуется он, они воротят от нас нос, кривят рот — под тарахтение, качку и тряску поезда подземки слушаю я его излияния, а больше нас никто в вагоне не слышит.
Видимо, пока он говорит, перед ним, как в калейдоскопе, проносятся картины из жизни перемещенных лиц. Displaced persons — по-здешнему. Эти картины остаются в воспоминаниях на долгие годы, и здесь, под землей, они проносятся перед ним в призрачном сиянии луны, высвечивающем на снегу следы, оставленные более двадцати пяти лет назад.
Толпа солдат и офицеров, до недавнего времени бывшая батальоном и штабом Врангелевской армии, грузится в Керчи, на Азове, на переполненный румынский теплоход, утлую посудину. Тут и кричат, и поют, и плачут. Слава тебе Господи, все это давным-давно забыто. Наде было тогда семнадцать лет, она сидела, окаменев, подле тетки на чемодане. Напрасно предлагал он им чай. Они молчали. Кто об этом помнит! Жизнь, как говорится, течет дальше. Но, по его мнению, им надо было умереть. Там, в Керчи.
С какой бы скоростью, однако, ни устремлялись мысли в прошлое в мозгу перемещенного лица, они не могут остановить лондонский поезд метро. Поезда все так же мчатся под землей по параллельным путям. Каждый в вагоне на мгновение-другое видит себя, свое лицо в окне другого поезда, точно в каком-то подземном зеркале, но оно быстро исчезает.
В поездах толпы людей едут в полном безмолвии. Спрессованные, подобно сардинам в жестяной коробке. Плотно прижатые друг к другу, отчужденные, притихшие. И лишь слышится, как ворочаются их мысли и как они шепчут беззвучно себе под нос. При входе в поезд эти толпы, едущие в Лондон, обращены лицами к Лондону; по вечерам, возвращаясь с работы,— повернуты к Лондону спиной. Они знают — так легче войти в красный стальной вагон и устоять здесь в тесноте. Люди висят, покачиваясь, вцепившись в резиновые петли, спускающиеся с поручней. (Эти петли из твердой черной резины похожи на конский член.)
Иногда, где-то в отдаленном пригороде, поезда выскакивают на поверхность — для того, вероятно, чтобы вдохнуть глоток воздуха. А там недалеко уже и до конечной остановки. Когда поезда прибывают на конечную остановку, толпы народа вываливают из двери не задерживаясь и собираются возле станции у красных автобусов, чтобы уже по земле продолжить свой путь до дома. Те, кто в вагоне под землей стояли спрессованными, прижавшись друг к другу, вовсе не будучи знакомыми, говорят друг другу: «Спокойной ночи!» «Good nightl» И хотя они не знакомы друг с другом и слова эти ровно ничего не значат, все же их приятно произносить и слышать. Как бы то ни было, люди желают друг другу добра. На конечной остановке они желают друг другу добра. В этом есть что-то утешительное.
Эта конечная остановка, до которой я, оставаясь невидимым, проводил тень человека в потертой шинели, называлась Mill Hill.
Здесь, в этом местечке, и начинается наша история.
Судя по названию, тут должен был быть какой-нибудь пригорок, на котором когда-то стояли ветряные мельницы. Но никаких мельниц тут больше не было. (Как нет речушек, именем которых называются станции. Так же, как нет графов и баронов, чьи имена сохранились в названии некоторых остановок.)
Станция Милл-Хилл была погружена в глубокий снег.
На этой станции, одинокий, обтрепанный, стоял сей час князь Николай Родионович Репнин. При выходе из поезда никто не посмотрел в его сторону. Никто даже имени его не знал в Милл-Хилле. В то время в Лондоне было много разоруженных поляков. Но отсюда и начинается наше повествование.
Милл-Хилл ~- дачное место, один из тех лондонских пригородов, которые здесь называют «ночлежкой» «dormitory». Население его утром уезжает в Лондон, на работу и возвращается к вечеру Так или иначе эти люди проводят в поезде долгие часы. Районы рабочей нищеты расположены в восточной части Лондона и лишь так называемая «элитарная» прослойка трудящегося люда может вырваться из них и поселиться в предместье Лондона. «Элиту» обычно отличают белые воротнички. Их так и называют «Беловоротничковые труженики». «White collar workers» Они селятся в небольших поселках в пригороде в бесконечных домиках с садиком, непременно двухэтажных, похожих на курятники или голубятни. Здесь же оседали в то время и тысячи поляков, с неслыханной храбростью
повсюду на свете, а теперь разоружаемых на Британских островах.
Всякий, кто оказался бы тогда на станции Милл-Хилл, заметил бы, что укрытый снегом Милл-Хилл напоминал рождественскую открытку, из тех, которыми англичане обмениваются друг с другом под Рождество. На этих открытках все занесено снегом, хотя на самом деле снега нет. Все просто тонет в снегу, но, может, когда-то так и было. Чаще всего на этих открытках изображен старинный почтовый экипаж; его притащила упряжка в шесть лошадей. Сбоку сидит извозчик, на голове у него высокая английская шляпа, какие в Англии носили лет сто тому назад. Здесь же, на картинке, и зайчики на снегу. И церковь, ведь в каждом предместье есть своя церковь, хотя сейчас они пустуют, как почти повсюду на Британских островах. Все в снегу и так трогательно. Именно таким и был Милл-Хилл в те дни.
В Лондоне обитает четыре миллиона человек, а с пригородами все восемь, но на самом деле четырнадцать миллионов душ попалось в сети большого Лондона. Они живут под Лондоном, приезжают в Лондон, проезжают через него, работают, растворяются в Лондоне, но никто никого не знает во всем этом астрономическом конгломерате. «Спокойной ночи»,— желают они друг другу. Летом все эти маленькие местечки, и в особенности Милл-Хилл, выглядят идиллично — птички поют, у каждого свой садик; красные слоны — тяжелые красные автобусы — взбираются на взгорье. Над аэродромом, будто киты, висят в небе огромные аэростаты для защиты от нападения с воздуха. Они окрашены серебряной краской. Напрасно, однако, старались бы вы отыскать это местечко на картах Британских островов! Уж очень оно незначительное. Впрочем, проходят войны, и забываются даже прославленные места, и те, что были нам дороги, и те, о которых мы говорили, что всегда будем их помнить, вечно.
— России нет, России нет! — кричит мне кто-то из Милл-Хилла.
Этот некто пешком поднимался от станции по снегу, в темноте, спеша добраться до своего тупичка. Вот показался нужный переулок с его камышовыми крышами, как будто мы оказались в Ирландии.
Снова закружила метель.
Дорога шла вдоль домов, окна в них по-прежнему забраны черными шторами, как во времена бомбежек — они всегда начинались с приходом темноты.
— Коля,— доносится до нас мягкий женский голос,— но ведь никто не вывесил белого флага.
Человек, поднимающийся по своем}-переулку, должно быть, отлично знает дорогу. Я иду за ним следом оставаясь невидимым, а он меня спрашивает «Который час?» Я говорю, что по часам обсерватории Гринвича по которым сверялись сто лет назад, сейчас семь часов Он мне на это отвечает: годы проходят, быстро про ходят. Ему перевалило за пятьдесят, пошел пятьдесят третий, а бедняжке Наде скоро сорок три. Вот так оно в чужом краю. Он просит меня извинить — в этих закоулках не горят фонари. Когда-то в Лондоне существовали муниципальные фонарщики. По вечерам фонарщик зажигал на улицах фонари. Теперь их тушит невидимая рука. Словно бы нарочно для того, чтобы мы остались в вечном мраке. Когда увидите Надю, непременно скажите ей, что она выглядит на десять лет моложе. Перемещенные лица быстро стареют. Нос сводит в сторону, рот искривляет складка горечи. Глаза выпучиваются. Для одного глаза нужна одна диоптрия, для другого — другая. Что такое человеческая жизнь, как не постоянное старение.
И вот эта человеческая тень бредет по снегу к своему тупичку и спешит сообщить мне: когда я познакомлюсь с Надей, то услышу от нее много всего прекрасного, хотя и грустного. На самом деле здешняя их жизнь жалкие остатки прошлого. Даже их любовь, которая началась в Керчи. Надя расскажет мне о том, что на каждом домике здесь висит над дверью табличка. Там обычно написано название места, которое особенно дорого хозяевам. Чаще всего — по ее словам (а Надя это знает) — это название того места, куда они ездили в свадебное путешествие, где проводили свой медовый месяц. «Разве это не прекрасно?» — восхищается Надя. Иной раз это далекие, но незабываемые места. Ну, а он, разве может он забыть Керчь и Ялту? Для англичан свадебное путешествие имеет особое значение. Княгиня Багратион рассказывала ей, что англичане это путешествие повторяют по прошествии двадцати пяти лет. Когда у них накопятся деньги. А с деньгами здесь туго, в особенности у молодых людей. Бедняга Ильичев пишет им из Эксетера, там, мол, только у старух водятся деньги. Уж он-то знает. Сам женился в тех краях.
Потому свадебное путешествие и бывает иной раз двадцать пять лет. Просто оно было «отложено», говорят англичане. Отложить медовый месяц? Нигде и никогда не слышал он раньше о чем-нибудь подобном.
В таком неслышном разговоре добрались мы до занесенного снегом домика в конце переулка,— он белел между двумя дубами.
Роман о Лондоне - Црнянский Милош => читать онлайн электронную книгу дальше
Было бы хорошо, чтобы книга Роман о Лондоне автора Црнянский Милош дала бы вам то, что вы хотите!
Отзывы и коментарии к книге Роман о Лондоне у нас на сайте не предусмотрены. Если так и окажется, тогда вы можете порекомендовать эту книгу Роман о Лондоне своим друзьям, проставив гиперссылку на данную страницу с книгой: Црнянский Милош - Роман о Лондоне.
Если после завершения чтения книги Роман о Лондоне вы захотите почитать и другие книги Црнянский Милош, тогда зайдите на страницу писателя Црнянский Милош - возможно там есть книги, которые вас заинтересуют. Если вы хотите узнать больше о книге Роман о Лондоне, то воспользуйтесь поисковой системой или же зайдите в Википедию.
Биографии автора Црнянский Милош, написавшего книгу Роман о Лондоне, к сожалению, на данном сайте нет. Ключевые слова страницы: Роман о Лондоне; Црнянский Милош, скачать, бесплатно, читать, книга, электронная, онлайн