А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

у меня и так перегрузок хватает.
— Понимаю. Не то что у вас, в столицах, думаешь?
Вы, мол, только по асфальту и передвигаетесь. Презираешь ? А на асфальте, между прочим, и поскользнуться проще. Ладно, идем в харчевню. Покормлю тебя, как положено, — добрей станешь.
Они прошли узким коридором мимо кухни, мимо еще одной большой стойки, за которой плавно передвигалась брюнетка с матово-оливковым лицом. За ее спиной на полках красовались бутылки с яркими наклейками, коньяки и водки в экспортном исполнении, банки с соками, блоки сигарет. Покрытая толстым стеклом полированная поверхность стойки отражала все это цветное великолепие и желтые точки цилиндрических светильников, спускавшихся на разноцветных шнурах. Под плафонами торчали три головы завсегдатаев, мешающих брюнетке работать. Однако действовала она четко, споро, привычно, не поднимая глаз.
— Как жизнь, Маша? — спросил Зыбин на ходу.
— Лучше всех, Андрей Петрович! — бойко ответила девушка. Она широко улыбнулась, и лицо ее стало сразу милым и простыл!.
— Ты куришь? — спросил Зыбин Глеба.
— Нет, бросил с момента нашего с тобой ташкент-•ского расставания.
— Ну, ты мужик! Стойкий! С тебя портреты писать. Или романы! Напишешь — не поверят.
— Напиши хорошо — поверят. Но ты разве напишешь? Все собираешься!
Они сели за пустой столик в дальнем углу.
— Немало прошло с тех пор, как мы встретились под кровлей доктора Воловика. Как он там? Видел ты его? К тебе не собирается?
— Как только построят больницу у нас в Солнечном, может быть, и переедет. Есть договоренность.
— А газета у вас не предвидится?
— А ты бы махнул?
— На годик. Поставил бы тебе это дело на высшем уровне, кадры подготовил и удрал.
— Будет город, будет и газета. Пока что мы стенгазетами и радио обходимся.
Подошла официантка. Принесла кувшин с какой-то красноватой жидкостью, на хлебнице — пышные, в муке, калачики. Спросила:
— Как всегда, Андрей Петрович?
— Нет уж, Ниночка. Сегодня я встретил друга, и мы гуляем. Так Что проявляйте инициативу.
— А что тут выдумывать, — флегматично сказала официантка. — Семужка, ассорти вот мясное, салатик. И мясо по-суворовски. Мясо у нас сегодня исключительно прекрасное, Андрей Петрович. Я мигом.
— Мы не торопимся, и вы не рвитесь, Ниночка. — Зыбин посмотрел вокруг, потом на Базанова и спросил : — Ну что, пустынник, потряс я тебя нашим домом?
— Дом прекрасный: суета сует и всяческая суета... Меня другое поражает. На столе у замминистра — пусто, ни папки, ни бумажки на нем. Телефоны, телетайпы, телевизоры, машинки всякие. И субординация железная.
— Жизнь меняется, летит вперед, новое развивается. — Зыбин поднял бровь. — Вот в чем суть.
— Понятно. Революционный размах и деловитость. Помнишь, было такое понятие: русский размах — американская деловитость. Теперь мы говорим так: русский размах, русская деловитость — и это здорово! Жаль только, деловитость иногда человечность подменяет. Все такие деловые, деловые — ах! А на остальные чувства просто времени нет.
— Ты о ком-то конкретно?
— Я не люблю обобщений. — Посмеялись, и Глеб сказал: — Нарушим традицию: давай ты рассказывай, а я помолчу.
— Что уж... Я секретарь могучей газеты, повторяю. Веду более или менее размеренную жизнь. Командировки крайне редки. Ходят слухи о повышении — не скрою, и я слыхал. Вроде бы решен вопрос о новой газете.
— И ты шефом?
— Скорей всего первым замом.
— То-то, я смотрю, все тебе, точно генерал-губернатору, кланяются.
— Слаб человечек, Глебушка. И борют мя страсти мнози... Но, скажу честно, поманишь к себе на стройку — вырвусь, брошу здесь все и уеду.
— Ваше желание учтем. Ну, за встречу! — Они чокнулись, отпили по глотку коньяка. Оглядев стол, уставленный закусками, Глеб сказал: — А кормят вас отлично, братья-журналисты. После таких деликатесов языки, как я полагаю, сами собой развязываются, а?
— Хитер ты, Базанов, и я хитер. Поэтому и затащил тебя сюда. То-то! Ну, рассказывай, теперь твоя очередь.
— Дай хоть поесть минут десять спокойно.
— Быстро есть вредно, — парировал Зыбин. — Ты жуй не торопясь и рассказывай не торопясь.
— Да уж и не знаю начать с чего. Столько произошло за это время. Я и представления не имел, как сложно город строить. Их веками строили, а тут сроки сумасшедшие, да и не только в городе дело. Главное — строительство золотодобывающего комбината. Тысячи проблем — технических, производственных, человеческих, а я — геолог вчерашний, ни бельмеса во всем этом. Кинули меня в воду — и плыть не плыву, и тонуть не тону, несет меня, крутит-вертит, пока выгребать не начал. Наглотался, конечно, водички горько-соленой, но, как вы пишете, вышел из всех испытаний окрепшим и опыта кое-какого поднабрался.
— Ну а шеф твой — начальник строительства — что за человек? Как живете-работаете? Мирно? Схватываетесь?
— Пока нет. Поиски разведчиков.
— Но в чем проблемы?
— В двух словах не объяснишь. Придется танцевать от печки, ничего с тобой не поделаешь, Андрей: профессионально вытаскиваешь меня на разговор.
— Глеб, ты стал занудой. Мне жаль этого Богина.
— Не нуждается он в твоей жалости.
Глеб достал из портфеля большой черный пакет, оттуда несколько фотографий, протянул их Зыбину. На одной была изображена голая степь с цепью гололобых холмов по горизонту, с юртой и верблюдом на переднем плане; на другой — то же место, балки, люди, какие-то ящики.
— Профессионально сработано, — заметил Зыбин.
— Все же снимал художник в некотором роде,— сказал Глеб, извлекая еще несколько снимков. — А ему бы фотографом быть.
— Я бы взял его. Как фамилия?
— Милешкин. Нужна ему твоя газета! Он архитектор...
На третьей фотографии улыбающиеся Базанов и Бо-гин стояли возле «газика». Сзади были хорошо видны машины, балки и люди. Все другие фотографии оказались групповыми, мелкими — более полусотни людей лежали, сидели, стояли на земле, в кузове грузовика и даже на его кабине, вокруг центра кадра — вокруг Богина и Базанова.
— Хорош. И лицо интересное, лицо честолюбивого человека, — резюмировал Зыбин. — Деловит, интеллигентен и дело знает. Далеко пойдет.
— Ты прямо провидец, Андрей.
— Скажешь — не так?
— Так. Крут, излишне самонадеян, зато умеет мыслить масштабно, точно определяет, что является главным на сегодняшний день. Закончил институт, партшколу, работал на ряде крупных строек, на разных должностях — и все вверх по лесенке.
— Зело честолюбив?
— Да нет, пожалуй.
— Проявится, увидишь.
— Да он твоих коллег и на пушечный выстрел не подпускает и от популярности бежит.
— Пока, Глеб, пока! А встанет комбинат, пойдет город — будет чем похвастать, он во все колокола враз ударит, попомни мои слова. И все на себя примет, а остальные, как на этих фотографиях, на втором плане окажутся. Ты-то хоть за этим проследи, парторг.
— Не беспокойся. В одной упряжке мы, он это и сам говорит. Пригляделись друг к другу, видно, притерлись. Но ухо с ним надо держать востро: чужих ошибок никому не прощает.
— А своих, конечно, не имеет?
— Кто из работающих не ошибается?
— И ни разу по-серьезному вы с ним не схватывались?
— Нет, пожалуй. Но меня не покидает ощущение, что где-то мы с ним столкнемся, на чем-то схватимся, когда проявится его черта, с которой я не смогу примириться, или я сделаю нечто такое, что, как рыбная кость, станет ему поперек горла. Я же не дипломат. Это он дипломат опытный, когда требуется. Но не всегда он хочет быть дипломатом. Чаще поручает это другим. Имеет свои кадры.
— Тут твой Богин неоригинален.
К их столу подошла официантка, остановилась в выжидательной позе. Зыбин спросил:
— Горячее брать будем? Здесь хорошее мясо по-суворовски подают.
— По-суворовски? — усмехнулся Глеб. — Суворова я знаю, а вот какому мясу он название дал, и не представляю.
— И не твое это дело. Может, еще коньячку по рюмке?
— Разгулялся, брат-инфарктник?
— Не часто мы и встречаемся, брат-инфарктник. Два суворовских нам, — сказал Зыбин официантке. Помолчал и спросил Глеба: —Так и живешь бобылем?
— После гибели Аси никак не складывается у меня семейная жизнь, Андрей. Еще лет пять-шесть себе даю, потом задумал девочку взять, удочерить хотел бы.
— Мальчишка лучше: продолжатель рода в известном смысле.
— Бред это с продолжением рода! Ни плантаций, ни наследства. Хочу дочку. Чтоб звали ее Асей, и выращу ее на Асю похожей — доброю, светлою, легкою, как стриж.
— Мудро, — сказал Зыбин задумчиво. — Хотя разве мы, инфарктники, знаем, что случится завтра, а не то что через пять лет? Торопись.
— Брось, — улыбнулся Глеб. — Еще мяса по-суворовски не съел, а уже мистиком становишься.
— Да ладно, рассказывай дальше.
— Да что уж рассказывать?
— Узнаю твое «что уж». Рассказывай по порядку. Черт бы тебя побрал, молчун!
— На первых порах... весьма схематично... это выглядело так. Была выбрана площадка, заложен город, который предстояло строить одному ведомству. А это очень важно, когда одно ведомство. Когда несколько — каждое свою территорию имеет, свои клубы строит, управления, столовые, склады, ясли. Поселки возникают — у каждого ведомства свой. Генплан летит к аллаху, а город разваливается на ведомственные поселки. Потом их уже никакими силами не соберешь. Мы же знали не только как будем строить, но и для кого. Основные градообразующие кадры у нас — газовщики
и рабочие золотодобывающего комбината, который был к тому времени не в умах и чернильницах, но на бумаге, в чертежах и расчетах. Он должен был строиться вместе с городом, но он обгонял город. «Комплексно! Комплексно!» — кричал Богин. Это было его любимое слово. Оно стало на стройке синонимом к слову «быстро». И хозяин у нас богатый. Богатый и не скупой.
— Да, у вас богатое министерство. Но это сторона техническая. Ну а люди, человековедение, парторг? Как на этом фронте?
— Люди для меня — это город. Город как лакмусовая бумажка. Вот тут-то богинское «комплексно» и оборачивалось пустым звуком: город его мало интересовал. А ведь город моя мечта, знаешь? За город я на все готов.
— Смотри сердце не порви.
— И думать не хочу о сердце!
— И станет этот город ему памятником!
— Что может быть прекрасней — оставить по себе такую память. Только мечтать об этом...
— Опять ты закручиваешь, Глеб.
— Ничуть. Это жизнь закручивает. И одержали мы победу, Зыбин. Принципиальную. Коллегия министерства поддержала нас, дальнейшее проектирование Солнечного поручили ленинградскому институту. Ленинградцы отлично проектируют и контролируют строительство, но у них, как гири на ногах у скороходов, Госстрой и Стройбанк. Каждое, даже самое малое новшество — с бою.
— Перестраховщики! — живо воскликнул Зыбин.
— Не клей ярлыков: нормальные мужики, опутанные сотнями инструкций, из которых половина давно устарела.
— Может, подстегнем к этому делу прессу?
— Ты все можешь?
— Все.
— О прессе мне и Богин говорил. Найди, мол, своего друга, он поможет. Город пора пропагандировать, опыт ленинградцев нуждается в поддержке. И им, и нам легче работать будет.
— Иначе мы и не встретились бы?
— Кто знает, если говорить правду. Вся жизнь наша — борьба и круговерть.
— Деловой ты стал шибко.
— Да пошутил, — успокоил его Глеб.
— Тогда выкладывай подробности, бизнесмен ты этакий.
Глеб принялся рассказывать и про встречу с Поповым, которую ему организовал заместитель министра Тулин, и про коллегию министерства, про комиссию Милешкина и сегодняшние споры в Госстрое.
— Черт с тобой,— сказал Зыбин, когда Глеб кончил. - Пришлю к тебе в пустыню хорошего газетчика. Тут крепкий мужик нужен: Госстрой, Госплан, опять же Стройбанк, министерство — инстанции самолюбивые. И в Питер к Попову ему придется смотаться. Сам бы взялся, да грехи не пускают, — с сожалением закончил он.
— Ну и брался бы! — подзадорил его Глеб.
— Так разве отпустят? И потом жарко у вас там уже, а?
— Не жарче, чем здесь. Накурено, дышать нечем. Пойдем отсюда, Андрей. - Глеб ослабил узел галстука. -Тут за вредность молоко выдавать надо бы...
Расплатившись, они вышли в вестибюль. В холле стало еще многолюднее, больше оживленных групп, длиннее очереди у телефонов. Стройные девушки, ревниво кося глазами друг на друга, наводили красоту перед большим зеркалом. Касса бойко торговала билетами на кинофильм, идущий здесь первым экраном. Работал книжный киоск, и вдоль длинного прилавка, за которым возвышалась равнодушная ко всему происходящему миловидная женщина, тоже толпились, гомонили люди.
Базанов скользнул взглядом по щиту, покрытому яркими театральными афишами, киноплакатами и всевозможными объявлениями, и остолбенел.Пожилой маленький человек, борясь с тугим свитком ватмана и раскручивая его, прибивал к доске что-то черное — черные слова и портрет, широко обведенный черной рамкой. Глеб шагнул ближе и прочел: военная комиссия Союза журналистов с глубоким прискорбием извещала о том, что после тяжелой продолжительной болезни скончался активный член комиссии, Герой Советского Союза, гвардии генерал-майор в отставке Игорь Игнатьевич Полысалов.
С портрета на Глеба смотрело знакомое смеющееся лицо летчика. Полысалов на этой фотографии выглядел еще более молодым, чем тогда, в чебоксарском госпитале, когда они познакомились. Он был в шлеме, сдвинутом на затылок, в меховой куртке, под которой, прикрыв ворот гимнастерки, был виден грубой вязки свитер. «Этот свитер, кажется, и был у полковника в госпитале, — мелькнула случайная мысль. — Точно. Тот самый свитер».
— Ты что? — подошел Зыбин.— Знал его?
— Андрей, прости, — сказал Глеб. — Я знал этого человека и пойду на его похороны. И давай, если можно, вернемся и выпьем еще по рюмке коньяка за него. Вот как пришлось мне с ним встретиться... свидеться...
У подъезда их ждала служебная черная «Волга». Зыбин сделал какой-то знак шоферу, и тот, кивнув, газанул, сорвался с места и, влившись в целое стадо бешено несущихся от Арбатской площади машин, устремился к улице Горького.
Глеб купил бутылку коньяка, и они поехали к Зыбину.По дороге Глеб все рассказывал о Полысалове. Как он от имени командования вручал Базанову в тыловом госпитале орден Красного Знамени за Курскую дугу; как Полысалов — гвардии полковник и Герой Советского Союза, воевавший еще в Испании, — хотел стать другом и наставником ему — пацану, вчерашнему школьнику, а тогда простому солдату; как Полысалов, ни слова не говоря Глебу, написал в Ленинград запрос о судьбе родных Базанова, будто бы и он родственник им; как он оплакивал двух сыновей своих, тоже летчиков, на которых получил похоронки, а потом оказалось, что младший, Антон, жив, выжил, и Полысалов, сам еще не оправившийся от тяжелого ранения, удрал из госпиталя и полетел к сыну, а когда они прощались, Полысалов подарил Базанову на память финский нож с наборной ручкой из плексигласа, сделанный аэродромным умельцем, как дорог он был Глебу и как хотел он сберечь его на всю жизнь, а пропала финка быстро, потерял он ее, а вернее всего — украли в поезде, когда он, списанный из армии подчистую, ехал в Среднюю Азию.
Воспоминания о Полысалове и том далеком временисовсем разбередили Базанова. На кухне у Зыбина он, не закусывая, выпил полстакана коньяка и, взяв с собой бутылку, прошел в кабинет. Но пить больше не стал, хотя и бутылку Зыбину не отдал, а сел на тахту, обложившись подушками, готовый к долгому, как сам объявил, разговору и ответам на любые вопросы, — и мгновенно заснул.
Зыбин снял с Глеба ботинки, накрыл ноги пледом. Позвонил по телефону в секретариат, сказал, что сегодня в редакцию уже не вернется. Было еще сравнительно рано. Он думал о том, что в его жизнь опять внезапно вторгся Базанов, что человек этот ему дорог, а проблемы, которые волнуют его, близки; что теперь они встретились почти здоровыми людьми, оба уж и про сердце свое порой забывать стали; что встреча эта, отодвинув ежедневную московскую суетню, напомнила Зыбину то прежнее горение, с которым он «пытал» Базанова, стараясь как можно больше узнать о его жизни бродяги-геолога, отдавшего столько лет поискам золота в пустыне. Зыбин вспомнил и то радостное чувство, пришедшее к нему тогда, когда он твердо решил наконец написать серьезную книгу о пережитом, о встречах с интересными людьми и со своим соседом по палате в первую очередь.
И вот прошло почти два года. Несколько раз он брался за эту книгу. Написал даже пяток страниц первой, вводной, главы, потом передумал — решил, книга будет состоять из новелл, как бы вкрапленных в свободное повествование. Вводная глава оказалась лишней. Он принялся за одну из новелл. Потом быстро написал другую — вспомнил действительный случай, свидетелем которого был, и записал его, ничего не упрощая и не усложняя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88