Через Бухару Горьковой сумел дозвониться до Солнечного. Его соединили с Богииым. Еще бы — заместитель министра! Расчет Базанова оказался верен. Он взял трубку — слышимость оказалась отличной, — сказал:
— Здравствуй, Степан.
— Ты что — в замминистры от меня сбежал? — ревниво спросил Богин.
— Не волнуйся: нам не один год еще вместе вкалывать. Просто старое начальство помогло связью.
— Ну то-то, — успокоенно хмыкнул Богин. — Как там Ташкент?
— Трясется, но не сдается.
— Читал.
— А постановление ЦК и Совмина ты читал? Думал, чем мы сможем помочь городу? Полагаю, раз все, то и мы кое-чем можем и поделиться. Люди, техника, стройматериалы. Обсудите, посоветуйтесь, взвесьте, Степан... Ну зачем мне идти в ЦК докладывать? Пошлите телеграмму, и все. Я уж в обратный путь собираюсь. Что? Вдвоем тесно, врозь скучно? Это уже про нас с тобой говорили. Не могу только вспомнить кто... Да, завтра воскресенье, потом праздник — точно. Вот десятого и вылечу. Спасибо. Все, говоришь, в порядке? Подмял, наверное, Ашотика — вот и порядок. Ладно, ладно. До встречи, будь здоров!..
По полуразрушенной улице Шевченко Базанов направился в сторону старого центра города, к театру имени Алишера Навои. Тут царило страшное запустение, а неподалеку трактор сокрушал аварийный, подлежащий сносу дом, и бульдозер, толкая впереди себя пыльный бурун и кучу битых кирпичей, выравнивал площадку. Вокруг молча стояли люди. Со щемящим чувством тоски смотрели на то, что осталось от их уютных и казавшихся благоустроенными домов, которые, по правде сказать, не были ни очень уютными, ни очень благоустроенными. Просто много прожили и много пережили здесь люди, поэтому и дороги им были старые одноэтажные дома из сырцового кирпича, построенные еще при царе Горохе.
То тут, то там надписи: «Проход опасен», «Снос!», «Водитель! По проезжей части идут пешеходы»; многочисленные объявления и заявления: «Сима, мы переехали к Мише», «Набоковых искать в общежитии Желдоринститута», «Карапетяну звонить только на работу», «Ремонтирую обувь», «Зубной техник бывает здесь ежедневно с 14 до 16 часов»; письменное состязание в остроумии, даже чьи-то рисунки. И большие палатки — они уже повсюду. Глебу кажется, в них нынче вся ташкентская жизнь: человеческое жилье, учреждения, кухни, столовые, медицина, парикмахерские, ма-
стерские, почта. Все здесь носит отпечаток временности, как на вокзале — на узлах и чемоданах, без всяких удобств... Базанов вышел к гостинице «Ташкент». Новые, современные здания, обрамлявшие площадь у театра Навои, с честью выдержали удары стихии. Толпились покупатели у входа в Центральный универсальный магазин, бойко торговали продавцы газированной воды, мороженого, сластей, шашлыка и плова. Весело перемигивались разноцветные глазки светофоров на перекрестках.
Глеб сел в трамвай и сразу же окунулся в иную атмосферу. Ташкент жил землетрясением, думал о нем, спорил и ждал новой подземной бури.Базанов добрался до больницы, прошел в кардиологическое отделение, где его сразу узнали и бурно приветствовали нянечки и сестры, нашел доктора Воловика.
Лев Михайлович выглядел озабоченным, безумно усталым. Он тоже радостно приветствовал Глеба: приятно, должно быть, видеть своего недавнего пациента здоровым и бодрым. Правда, он тут же предложил «снять ленточку, чтобы удостовериться в своих визуальных субъективных наблюдениях», и получил решительный отказ, но не начал разговора, пока не измерил Глебу давление и не выслушал его самым внимательным и придирчивым образом. Оставшись будто бы довольным, Воловик тем не менее посоветовал Глебу при малейшей возможности покинуть Ташкент: толчки, ураганы, резкие перепады температур — все это вызвало в городе ухудшение состояния сердечно-сосудистых больных, возросло количество тяжелых случаев.
— Может, вместе и поедем ? — Глеб рассказал о больнице в Солнечном, о запроектированном медицинском комплексе, который будет построен за год; напомнил об их договоре.
Лев Михайлович опять улыбнулся, сказал:
— Знаете, когда был первый, семибалльный толчок и вполне могла начаться паника, ни одна наша санитарка, ни одна сестра не ушли от больных. А ведь каждая, уверяю вас, прежде всего подумала о доме, семье, детях. Разве могу я, врач, уехать из Ташкента?
Сейчас, через месяц и даже через год? Кто знает, когда закончится эта история, дорогой Глеб Семенович? Так что верните, пожалуйста, мне мое обещание и будьте здоровы. А уж если мы будем здоровы — увидимся, конечно.
Покидая больницу, Глеб все думал: в чем же изменился доктор Воловик, который внешне выглядел прежним, уверенным в себе, подвижным и ловким. Что-то изменилось в нем, все же что-то неуловимо исчезло. И уже на подходе к дому сообразил: Лев Михайлович лишился своего юмора.
...В ночь с седьмого на восьмое мая Ташкент вновь пережил три грозных подземных толчка.
А девятого мая Ташкент, как и вся страна, отмечал День Победы. Тишабай затевал плов. Ануш с детьми и Базанов поехали в центр — посмотреть салют, погулять в парке, как-то развлечь мальчишек аттракционами, покормить мороженым. Туда за ними должен был приехать Юлдаш Рахимович. А после салюта все собирались на праздничный плов.
Недавние толчки не могли погасить радость большого дня: центр города был запружен людьми, и, хоть денек выдался не по-майски и не по-ташкентски прохладным, одеты все были легко, по-весеннему ярко и празднично, пестро.
Грянул салют. Разноцветные ракеты, рассыпаясь причудливыми многоцветными букетами, осветили город. «Ура!» — кричали мальчишки.
Сыновья Ануш были в восторге. Рахимов повез всю компанию через центр, улицу Шота Руставели — на Мукими. Люди двигались густым потоком. Трамваи, автобусы и троллейбусы были переполнены. Таш-кентцы торопились домой. Многие несли на плечах детей. Поток растекался на реки и ручьи, мелел, исчезал среди полутемных развалин и в палаточных городках. Центр пустел.
Сильва Нерсесовна волновалась: ушли с детьми и пропали. Ворчал старый Тиша — котел с пловом был уже накрыт, Тиша боялся, что перестоится, перепреет. Все сели за праздничный стол...
Потом мужчины вышли на открытую террасу.Базанов и Рахимов вспоминали войну, друзей и свою встречу в чебоксарском госпитале, на кухне роты выздоравливающих, за бесконечной чисткой картошки ; полковника Полысалова и службиста — старшину Цацко с его вечным: «А уж тут комментариев никаких разводить мы не будем», и конец войны, который застал обоих здесь, около Ташкента, и всю дальнейшую жизнь — и все вокруг Ташкента, на долю которого выпали такие испытания уже после войны. А потом заговорили о людях — ведь люди обязательно проявляют себя именно в такие вот дни, при таких испытаниях. И некоторые не выдерживают этого испытания на право называться Человеком, как не выдержал этого муж Ануш Леонид Савин.
Рахимов рассказал, что Савин проверял, действительно ли пирадовская библиотека передана университету, и даже пытался «наладить контакты», апеллируя к интеллигентности Рахимова, но получил резкий отпор. Все переговоры и развод с Ануш будут идти через него, Рахимова. Савин согласился на это, потому как с Базановым он не хотел бы иметь никаких дел, а быстрый развод ему нужен незамедлительно, ибо он хочет создать новую семью и ждет ребенка...
Старый Тиша, устав от готовки, подремывал и не все услышал из того, о чем говорили Глеб и Юлдаш, не все понял. Но главное он почувствовал сердцем — женщины Пирадовы ощущают его дом как временное пристанище. И тогда он встрепенулся и сказал: не нужны ему дом и сад, полученные благодаря помощи Талиба. Он с радостью и облегчением отдаст все это женщинам Пирадовым — пусть Галиб возьмет его с собой в Кызылкумы, не хочет он больше жить один, хочет жить со своим сыном и, когда придет день расставания, хочет, чтобы Галиб, заменивший ему сына, закрыл его глаза и похоронил его по обряду, которого достоин старый боец гражданской войны.
Базанов обнял старика. И, стараясь ни словом, ни интонацией не обидеть Тишабая, рассудительно и дипломатично стал объяснять ему, как благородней его порыв, но нельзя бросать женщин одних, когда землетрясение продолжается, а Глеб должен уехать. И Юлдаш-
ака должен будет скоро уехать: на раскопе вот-вот начнется полевой сезон, организована экспедиция, отпущены деньги. К тому же в Солнечном у Глеба пока нет квартиры. Для старого человека жизнь там еще трудная. Надо подождать полгода, самое большое — год. Как только Глеб получит квартиру, он обязательно вызовет старика. Да что вызовет! — сам за ним приедет. Пусть Тишабай-ата наберется терпения, подождет немного.
— Как же! — сказал старик. — Ты себе квартиру последним в городе возьмешь! Увидишь это, Юлдаш. И слова мои вспомнишь, если я не доживу, и ему их тогда скажешь! — Он обиделся и ушел в дом.
Базанов остался с Рахимовым. Впервые за много лет они были свободны и могли спокойно поговорить друг с другом. И соседи за забором угомонились. Улица погрузилась в тишину. Тишина казалась чуткой, настороженной. Может быть, от усилившегося вдруг прохладного ветра, который сильнее и сильнее раскачивал лампочку среди зелени, от бело-зеленых пятен, что метались по земле.
Глеб рассказывал о Солнечном, о себе и Богине, о том, что очень скучает по геологии, дальним маршрутам, канавам и шурфам, нащупывающим месторождение, которое ускользает, точно сом под корягами и в придонном иле.
Рахимов продолжал раскопки Афросиаба. Этот древнейший самаркандский памятник, этот пригород отдал ему не одну свою тайну, не один клад. Но теперь Юлдаша интересовали не золото и изумруды, не жизнь прежних правителей, не расположение их дворцов. Он наткнулся на гончарную мастерскую. На вес золота ценились изделия афросиабских мастеров, секрет производства их удивительных, не меркнущих на солнце цветных керамических плиток притягивал не одно поколение исследователей. Рахимов раскрыл тайну производства знаменитой керамики. Была найдена глина, подготовленная к формовке. И чаши из нее, готовые к обжигу. И уже обожженные изделия из поливной орнаментированной искусно керамики. Один из его сотрудников натолкнулся на большие кувшины с остатками состава, которым безвестные умельцы покрывали изделия. За исследования взялись химики и кримина-
листы. У них, конечно, еще много дел, но можно сказать — археологи подвели их вплотную к раскрытию этого секрета. А раскроют, и строители узнают обо всем одними из первых, — Рахимов обещал проследить, чтоб и об интересах базановского города не забыли.
Поговорили о будущем города. И о будущем вообще, о том, что одно поколение оставляет для другого, о том, что вообще остается от человека на земле. От одних — улицы и пароходы. От других — только надпись на могильной плите. От третьих — ничего, как после авиационной катастрофы. Неизвестный солдат, неизвестный строитель, неизвестный моряк...
— Одна человеческая жизнь для археолога — так мало, Глеб, — говорил Рахимов. — Могучие государства — от зарождения до гибели — оставляют всего метровый пласт в земле. Пылинка и беспредельный космос. Археологу есть от чего стать пессимистом. «Унавозить землю будущим поколениям» — чепуха все это! Все рождается и умирает: бабочка-однодневка, человек-долгожитель, города, миры. Узбеки не напрасно любят говорить: каждый человек обязан вырастить хотя бы одно дерево. Я говорю: человек обязан вырастить человека. И не одного! В нем или в них он и останется навечно. В их памяти, в их делах.
— Ты прав.
— Еще бы, я же ведь археолог, через тысячелетия вижу.
— Да, мы обязаны чувствовать, ответственность друг перед другом.
— Именно! Возьми стройки — все, не только вашу. Ведь люди сами туда тысячами отправляются, несмотря на неустроенный быт, на климат, тычки и окрики не переведшихся еще богиных. Разве это не доказательство? Человек хочет закрепить память о себе в грандиозных стройках!.. Нужно только объединять хороших людей, ставить их плечом к плечу, браться за руки. Нечисть не пролезет. Это главная моя философия. Если слева и справа от тебя будут хорошие люди, и ты станешь хорошим. Они обязательно подопрут тебя, если оступишься.
— Я знаю, — сказал Глеб. — На себе почувствовал когда-то. Ты, Пирадов, Тиша, Горьковой подпирали...
Заговорились допоздна.А посреди темной ночи, в три часа с минутами, новое землетрясение — толчки не слабее самых первых достигли и улицы Мукими, и даже Чиланзара.
Все проснулись разом. Глеб схватил детей, выбежал во двор, в темноту. Яркая лампа не горела. Жутко выли собаки. Земля тихо уходила из-под ног. «Ай-ай-ай!» — кричал какой-то мужчина за забором. Окна домов осветились: старый Тиша зажег керосиновую лампу и вывел на веранду Сильву Нерсесовну в чапане поверх ночной рубашки, Юлдаш Рахимов и Ануш вынесли два чемодана с вещами, приготовленными заранее. И тут опять грохнуло — очень сильно, коротко, сухо. И снова качнулась земля. Затрещала, ломаясь, какая-то доска.
— На улицу, — коротко приказал Тиша. Они вышли за ворота. Вдоль всей улицы, под деревьями, молча стояли люди. Большинство — с детьми на руках. Кто-то тащил упиравшихся коз. Мчалась «скорая помощь», ревели сирены пожарных машин, торопящихся куда-то к центру. Медленно тянулись секунды. Люди ждали. Чего? Они и сами не знали. Новых, еще более разрушительных толчков ? Разрядки, успокоения? Никто не уходил, не возвращался домой: каждому казалось — вместе безопасней, случись с ним что, другие тут же придут на помощь. Многие так и провели эту темную и прохладную ночь...
Десятого мая Базанов не уехал. День был тревожным, ведь, вопреки предсказаниям сейсмологов, энергия подземной стихии не ослабела, не хотела идти на убыль. Наоборот, район землетрясения расширился, эпицентр почему-то поднялся к поверхности.
День прошел в тягостном ожидании чего-то еще более страшного...
На стройку Базанов вернулся лишь через неделю...
Уже по весне чувствовалось, что лето будет жарким и стройка снова начнет задыхаться от маловодья. К счастью, трасса водовода была определена, проект наконец утвержден. Осталось, как шутили в городе, лишь начать и кончить.
Создали специальное строительно-монтажное управление. Его начальника, Сергея Владимировича Нена-ева, Базанов знал: утверждали на заседании партийного комитета, оставил хорошее впечатление. Относительно молодой и быстро растущий инженер, успел поработать и в Газли, и на строительстве ряда газопроводов в Средней Азии, прошел путь от бригадира до начальника СМУ, без отрыва от производства закончил Политехнический институт. После утверждения в должности Сергей Ненаев взялся за организацию управления — лично принимал на работу каждого, выбивал землеройные машины и механизмы, проехал с изыскателями до Карадарьи и принял у них трассу.
Теперь эту трассу он показывал Богину и Базанову.
...Они выехали на рассвете. От станции Дустлик повернули на юго-запад, и, пока двигались степью, Ненаев рассказывал:
— Трасса трудная. Район безлюден. На двести километров пути подъем более пятисот метров. Утверждено пять насосных. Размер труб тысяча двести двадцать миллиметров. Как сделать, чтоб в Солнечный приходила вода, а не кипяток? Гнать ее побыстрей, а трубы заглубить в траншею метра на полтора минимум. Земляных работ порядка восьми миллионов кубиков — немало. Одновременно, с опережением километров в тридцать, будем тянуть дорогу. Без дороги тут делать нечего: трубовозы не пройдут. Строительство начнем с двух сторон.
Сергей Ненаев, как и многие молодые руководители, вырабатывал свой деловой стиль: говорил коротко, без всяких там «мне думается» или «как мне кажется» — цифры на память, факты, выводы; решения принимал скорые и безапелляционные, ответственность целиком брал на себя; исповедовал демократию без панибратства и некоторое пренебрежение к категориям духовным, называя их идеалистическими. Впрочем, Не-наеву лишь казалось, что это его стиль: во многом Сергей Владимирович просто подражал Богину, которого считал образцом начальника в современных условиях. Был Сергей Владимирович строен, ловок, белокур и русую бороду клинышком имел — думал, придает ему солидность и суровую значительность, а на деле стал похож на чеховского интеллигента, мягкого и слабовольного.
И выглядел Ненаев совсем не значительным, совсем не грозным руководителем. Но никто, вероятно, про это не говорил ему, а может, и говорил кто, да Ненаев не прислушивался, не верил, должно быть.
- Трудная будет трасса, - повторил Ненаев. - Машины сложно в пески забросить.
- А что тут легко ? — насмешливо спросил Богин. — Яйца в песке летом жарить! Вон, спросите парторга, расскажет, как первый энергопоезд в Солнечный волокли. Потяжелей ваших канавокопателей игрушка. Протащили !
Ненаев почувствовал себя уязвленным:
- Я не сомневаюсь, товарищ Богин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88