..
Пройдя километров восемь, Базанов приказал перестроиться. Теперь машины и трактора двигались широким фронтом, на расстоянии видимости друг от друга. Это, конечно, замедляло их скорость. То одна, то другая машина начинала порой буксовать, трактора кидались на выручку, это задерживало всех, но зато, охватив довольно большое пространство степи, Базанов
значительно увеличил шансы найти начальника строительства. Хорошо изучив пустыню, зная ее коварные повадки летом и зимой, осенью и весной, в холод и зной, в многоводье и безводье, Базанов понимал: если на пути в «город» они не подберут Богина, если он заблудился, его шансы пережить вьюжную ночь практически ничтожны, почти равны нулю. Глеб покривил душой, когда сказал Лысому, что пустыня любит самонадеянных. Это слово вырвалось у Глеба под влиянием настроения. «Смотри, Базанов, смотри лучше, — говорил он себе. — Где-то здесь бредет обессилевший уже человек. Его жизнь зависит от наших глаз, от нашего внимания».
Буран не унимался, хотя и ослабевал. Порывы шквального ветра стали реже, крупные хлопья снега падали плавно и не быстро, точно вата с театральных колосников во время спектакля. Заметно потеплело. И столь же заметно темнело. Машины и трактора переключили фары на дальний свет. Водители часто и без устали давили на сигналы. Базанов два раза пальнул из ракетницы — берег патроны, у него осталось их меньше десятка.
Прошло еще полчаса. Шансов найти Богина практически уже не было. Видно, разминулись, видно, погреб начальник стройки куда-то в сторону. До «города» оставалось километров пять, не больше. Придется сразу же поднимать людей и вновь отправляться на поиски, захватывая ими больший район. «Не терпелось ему. Сидел бы уж в своей машине: меньше хлопот было бы, — мелькнула сердитая мысль. — Знал, что искать станут. Тоже первопроходец-самоучка...»
— Вон он вроде, — вдруг спокойно сказал Лысой, поворачивая трактор.
Они шли на самом правом фланге растянувшейся чуть ли не на километр механизированной цепи, правее их никого не было.Световой столб дернулся, качнулся вверх-вниз — трактор тряхнуло на колдобине — и уперся не то в куст, не то в чахлое низенькое деревцо, песчаную акацию, вероятно. Возле нее сидел на снегу человек в телогрейке, заслоняя рукой глаза от света. Собравшись с силами, он стал с трудом подниматься, хватаясь за гнущиеся, пружинящие и слишком слабые, чтобы
помочь ему, ветви. И все-таки встал, шатаясь. И ждал приближающийся трактор и ближайший грузовик, которые скрестили на нем свет своих фар. Это был Бо-гин — живой, невредимый! Обессилевший донельзя и злой как черт. Злой на себя самого и на весь белый свет.
Базанов и Лысой кинулись к нему. Богин хотел сделать шаг навстречу, но не мог оторвать себя от куста. И вдруг закричал — неожиданно сильно, тонко, пронзительно :
— Тракторист! Гаси фары, твою мать!.. Глеб сказал:
— Это я, Базанов.
— Что — ты ? Гасите свет — приказываю!
Глеб подумал: не в себе начальник, закрутил его ветер, помутил сознание — и такое бывает. Но Богин был, как ни странно, в здравом уме и твердом рассудке. И Глеб понял: Богин не хочет, чтобы люди видели его слабым, в таком беспомощном и глупом, с его точки зрения, положении. Он оберегал свой авторитет и прежде всего заботился именно о нем. Но еще раньше, чем Базанов, понял это Лысой. И когда Богин снова закричал на него, Василий Васильевич ответил ему с глухой яростью, что водку на брудершафт они не пили и он очень просит товарища Богина впредь обращаться к нему только на «вы», в противном случае все его команды исполнять не будет. И пошел к трактору.
— Зря, Степан. Благодаря этому человеку и мы здесь,— сказал Базанов.— Зачем обижаешь?!
— Считаешь, спасли? — возразил Богин заносчиво. — Дошел бы, сам дошел.
— Нет, Степан Иванович. Не дошел бы ты и не дополз. А как лег — заснул, и кранты тебе, прости, пожалуйста. Замерз бы, как заяц. И снегом занесло бы так, что ни ночью, ни днем не нашли бы мы тебя, если даже всю пустыню перелопатили. Вот так, дорогой товарищ. Идем — доведу.
— Сам, — сказал Богин. Он оторвался наконец от куста, шагнул, упал лицом в снег плашмя и потерял сознание.
Таким человеком был Степан Иванович Богин. И никто и ничто не могло его ни изменить, ни переделать.Богин словно доказывал всем, что пустыня его не испугала. Сменив шофера, он месяц мотался по пескам, не слезая с «газика» в любую погоду. Говорили, что его видели сразу в нескольких местах. Он был энергичным и неутомимым. Все высокие и тощие начальники неутомимы, но этот оказался просто джинном, выпущенным из бутылки...
На Бешагаче экскаваторы царапали котлован под обогатительную фабрику. Будущий город потихоньку обрастал вагончиками, которые выстроились уже в длинную улицу, ей и название дали — Пионерская. Управление строительства росло и укрупнялось. Появлялись все новые и новые отделы, строительно-монтажные управления, прорабы и инженеры, возникла четкая диспетчерская служба. Но главное внимание и большую часть времени Богин уделял железнодорожному разъезду. Он считал — тут главное звено. И был прав, конечно. Десятки, а вскоре и сотни вагонов с грузами приходили на стройку: лес, кирпич, металл, механизмы. Не хватало путей, складских помещений, площадок для разгрузки. Богин кинул сюда лучшие силы и именно здесь создал первый строительный участок. Он повторял без устали и готов был даже, кажется, кулаками вбивать в голову каждого: принимать грузы «под откос» — преступление, хотите иметь бесперебойное снабжение всем необходимым — стройте хорошие склады. Прежде всего склады, склады, склады! И подъезды к ним, и дороги, дороги, которые удлиняют жизнь автомашинам. Богин потянул железнодорожную ветку от разъезда до Бешагача, к промплощад-ке. А параллельно ей ложилась бетонная автострада. Ложилась прочно — мимо будущего города и тоже к Бешагачу. Туда же должна была прийти ЛЭП. И вода. Для города, стройки и будущего комбината. Для комбината потребуется очень много воды.
Но воды пока что не было. Стройка сидела на голодном пайке. Пробуренные в разных местах артезианские скважины выдавали жесткую воду, совершенно непригодную для питья, содержащую три нормы солей. И, как на грех, весна оказалась не дождливая.
Но стройка «пошла», как говорится. Стройка «начала дышать»... Ежедневно в девять ноль-ноль Богин по селектору вызывал к микрофонам начальников объектов и участков, принимал их сообщения о плане работ на день, давал указания. В двенадцать ноль-ноль заседал оперативный штаб стройки.
Первым выступал главный диспетчер Афанасий Прокопенко — резкий в движениях и жестикуляции, похудевший и ставший еще более похожим на Богина. Прокопенко докладывал об основных событиях за сутки, о приказах сверху и особо важных рапортах начальников смен и участков. Иногда начальники смен и участков сами отчитывались и оправдывались перед штабом в упущениях, срывах. Богин подводил итоги. И тут он был беспощаден. Не всегда, может быть, и справедлив, но всегда всеми его поступками руководили интересы стройки.
Степан Богин был крут. Он с ходу, тут же на совещании, мог повысить или понизить в должности человека. Или даже снять его, уволить. Правда, он советовался с Базановым — заранее или позднее, — терпеливо доказывал необходимость своих действий, оправдывая каждый такой приказ, убеждал и добивался согласия со своими действиями. Отсюда, вероятно, и родилось общее мнение, что приказы Богина не подлежат обсуждению и что он не меняет их никогда.
Базанов понимал: начальник строительства проверял на нем, как на оселке, свои решения. Советовался будто, а на деле и его испытывал, всякий раз подчеркивая: видишь, мол, как я тебя ценю, как с тобой считаюсь, парторг, ни с кем не советуюсь, только с тобой. Зачем это ему нужно было? Боялся конфликта? Нет. Начальник стройки ничего не боялся. Он чувствовал себя крепко, «на взлете», и все понимали это, он давал всем это почувствовать. Его повседневная «работа» с кадрами должна была привести к созданию крепкого, спаянного «аппарата Богина», где все, объединенные общим делом, готовые разделить и общий успех, и общий провал, прямо-таки боготворили бы своего «шефа», своего «хозяина» и готовы были за него и в огонь, и в воду, и в медные трубы. Немалую помощь в этом оказывал Богину начальник отдела кадров упра-
вления строительства Мостовой, который представлялся Базанову человеком в некотором роде любопытным, хотя внешне и безликим. Он был упрям и молчалив, как несгораемый шкаф. Пять — десять фраз за полный рабочий день произносил, не больше. Кто-то назвал Мостового «кирпич», и это прозвище прочно прилепилось к нему. В подборе кадров Федор Мостовой руководствовался простым принципом: он хорошо знал, какие работники нужны Богину и что тот требовал от подчиненных в первую очередь (наряду с деловыми качествами, конечно): подчинения, подчинения и еще раз подчинения...
Алексей Алексеевич Милешкин, архитектор, представитель республиканского института «Горстройпро-ект», не нравился Базанову.Правда, при первых встречах Глеб не смог составить определенного впечатления об архитекторе: во время общих разговоров Милешкин со скучающим видом помалкивал, но, когда очередь высказываться доходила до него, оживлялся и выступал, надо сказать, с блеском. Он бойко оперировал цифрами, называл проблемы, которые неизбежно возникнут у проектировщиков и строителей, и способы их преодоления, с пафосом защищал целесообразность проектов двух-и трехэтажных домов, простых для изготовления домостроительным комбинатом. И на макете, представленном Милешкиным, первый микрорайон действительно смотрелся довольно пристойно — Базанов, не погрешив против истины, должен был согласиться с Богиным. Но за последнее время мнение Глеба об архитекторе окнчательно определилось. Алексей Алексеевич был достаточно опытным архитектором, но глубоко безразличным к своей работе человеком. Безразличным до цинизма. И не скрывал этого. Милешкин был худой, низкорослый и большеголовый. Голова его с остатками волос над ушами и на затылке напоминала скафандр. Сходство усиливали огромный, куполом вздымающийся над переносьем лоб и большие очки с толстенными линзами, скрывающими глаза. Милешкин напоминал муравья — какими их рисуют художники в мультипликационных фильмах.
Выслушав недавно рассуждение Базанова о том, каким ему видится будущий город, Милешкин усмехнулся и, не скрывая иронии, сказал:
— Когда у меня есть деньги, я иду в ювелирный магазин и приобретаю для любимой женщины бриллиантовое колье. Когда нет — я покупаю ей цветочки за рубль, дорогой товарищ Базанов. Мы с вами призваны соорудить еще один стандартный рабочий поселок, если, конечно, отбросить обертку из красивых слов и быть честными. Рабочий поселок, каких уже много построили и построим еще, бог даст. На создание гениальных строений у нас нет ни средств, ни времени. В Москве экспериментируют, создают сооружения, про которые с полным правом можно сказать: для торта слишком высоко, для дома слишком сладко. А ваш голубой город,— что ж? — не вы первый, не вы последний... О нем мечтал еще Корбюзье — самый великий и самый нелюбимый архитектор века. Да, совершенно верно, проект комплекса Лиги Наций в Женеве, жилой дом в Марселе, Чандигарх в Пенджабе — знание этого, простите, пожалуйста, делает честь вам, ибо в настоящее время даже мальчики и девочки, оканчивающие соответствующие институты, не знают конкретно, что же спроектировал гениальный француз... Вернемся, однако, к нашим баракам, простите за банальный каламбур. Тут дело не во мне. Милешкин — рядовой зодчий — тут ни при чем. Чтобы построить прекрасное здание, мало иметь талантливого архитектора, надо еще иметь талантливого строителя. Но и этого мало. Нужен еще и талантливый заказчик. Вы знаете, кто сказал это? Нет, не я. Это сказал Мартирос Сарьян. Мы же с вами реалисты, товарищ Базанов. Архитектор нынче не очень-то и нужен. Нужен контролер за типовым строительством, осуществляемым индустриальными методами. И лично я вполне согласен с уготованной мне подобной ролью.
— Но макет вашего первого микрорайона? Это что же, фикция, карамелька в дорогой обертке? — спросил Глеб.
— Почему же? Я и мои коллеги старались. Нам за это деньги ежемесячно платят. Да, дорогой товарищ Базанов, как бы хороши и пристойны ни были наши макеты и наши генпланы, как только они попадают
в огненную печь нашей стройиндустрии — все летит в голубое небо через высокую трубу.
— Дело архитекторов следить за тем, чтобы их проекты...
Милешкин перебил Базанова:
— Все может милиция. Пожарники тоже могут все. Госавтоинспекция — много. Даже котлонадзор имеет право запрещать. И только архитектурный надзор практически не обладает никакими правами, никто с ним не считается и даже всерьез не принимает.
— Я обещаю вам полную поддержку.
— Ах, товарищ Базанов, товарищ Базанов! Спасибо на добром слове, конечно, но у вас будет столько других дел и других проблем! И когда у вашего кабинета выстроится очередь работяг с женами и грудными детьми, которым сегодня переночевать будет негде, вы, поверьте, с радостью отдадите им ключи от любого барака, не дожидаясь, пока закончится возведение прекрасного палаццо.
— Кое в чем вы правы, к сожалению, — сказал Базанов. — Но раз уж вы так любите ссылаться на авторитеты, позвольте и мне процитировать высказывание известного архитектора Фрэнка Ллойда Райта, построившего около полутысячи зданий. Так что он не только говорил, но и строил. «Мы, архитекторы, делаем дома, а дома делают людей», — сказал Райт. И разве в его словах не заключен глубокий смысл вашей работы, товарищ Милешкин? Архитектура призвана творить нравственные человеческие нормы. Город призван воздействовать на жителей — нравственно, воспитывать в них культуру, чувство товарищества. Так я понимаю.
— Правильно понимаете, товарищ Базанов. Но ведь это лишь теория, правильные идеи. Идеи! А на практике?
— Значит, вы говорите одно, а делаете другое?
— А вы?
— Я говорю, что думаю, и делаю то, что говорю.
— Простите, я в это не очень верю.
— Дело ваше. Впрочем, у вас, надеюсь, еще будет возможность убедиться в этом.
— Вы о городе?
— И о городе.
— Не все, как вы увидите, зависит от нас... Но я готов признавать свои ошибки. Правда, не так уж и часто мы с вами будем видеться, товарищ Базанов, к моему, поверьте, искреннему сожалению,— вы интересный собеседник, и с вами было весьма приятно скрестить, фигурально так сказать, свою шпагу.
— Знаете, я никогда не предполагал, что мне придется убеждать специалиста в том, в чем, казалось бы, он должен был убеждать меня. Не понимаю в таком случае, почему вы оказались здесь?
И тут вдруг Милешкин почему-то испугался. Испугался как-то сразу. И не мог скрыть этого, даже и не попытался. Тихо пришепетывая и вертя головой, он принялся объяснять, что их беседа носила сугубо личный характер, характер свободного обмена мыслями, он выражал лишь свои, частные взгляды, его никто не уполномочивал на подобные высказывания, хотя он и является лицом официальным в данной обстановке — официальным представителем проектного института, командированным на место будущего строительства... Речь Милешкина становилась бессвязной, слова он произносил жалкие, тусклые, унылым голосом — пока окончательно не скис и не замолчал. Ничто не напоминало самоуверенного и циничного специалиста, который начинал час назад беседу с Базановым. Глеб не мог понять, чем вызвана эта странная метаморфоза: он ведь не пугал Алексея Алексеевича, не грозил ему, не обещал пожаловаться «куда следует». Впрочем, вдаваться в психологию человека, сидевшего перед ним, Базанову не хотелось. Этот человек был неприятен ему.
Незаметно накатило лето — так всегда бывает в Азии. И шло лето жаркое. О коротких весенних дождях все уже давно забыли. Цветы сгорели враз, разнотравье высохло. Все вокруг было окрашено серо-желтым и желтым унылым цветом.
И, как предсказывали, проблемой номер один на стройке сразу стала вода. Она заслонила все остальные проблемы. Воду отпускали только самым важным объектам по строгой норме.
...Радиотелеграмма Богина догнала Базаиова у изыскателей на трассе будущего водовода, который должен был, протянувшись более чем на двести километров, дать стройке воду из Карадарьи. Богин срочно вызывал парторга в Солнечный.
Глеб двое суток почти без остановок добирался до дому - еще довольно быстро! - и, в пыли, небритый, с потрескавшимися от солнца губами, вошел в кабинет к Богину.
- Что стряслось, Степан? - спросил он, глядя на осунувшееся лицо начальника строительства, на заострившийся подбородок и запавшие и словно потухшие глаза.
- Воды нет, - ответил тот. - Зарез. Поедем воду выбивать. Не достанем воду — все к черту!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
Пройдя километров восемь, Базанов приказал перестроиться. Теперь машины и трактора двигались широким фронтом, на расстоянии видимости друг от друга. Это, конечно, замедляло их скорость. То одна, то другая машина начинала порой буксовать, трактора кидались на выручку, это задерживало всех, но зато, охватив довольно большое пространство степи, Базанов
значительно увеличил шансы найти начальника строительства. Хорошо изучив пустыню, зная ее коварные повадки летом и зимой, осенью и весной, в холод и зной, в многоводье и безводье, Базанов понимал: если на пути в «город» они не подберут Богина, если он заблудился, его шансы пережить вьюжную ночь практически ничтожны, почти равны нулю. Глеб покривил душой, когда сказал Лысому, что пустыня любит самонадеянных. Это слово вырвалось у Глеба под влиянием настроения. «Смотри, Базанов, смотри лучше, — говорил он себе. — Где-то здесь бредет обессилевший уже человек. Его жизнь зависит от наших глаз, от нашего внимания».
Буран не унимался, хотя и ослабевал. Порывы шквального ветра стали реже, крупные хлопья снега падали плавно и не быстро, точно вата с театральных колосников во время спектакля. Заметно потеплело. И столь же заметно темнело. Машины и трактора переключили фары на дальний свет. Водители часто и без устали давили на сигналы. Базанов два раза пальнул из ракетницы — берег патроны, у него осталось их меньше десятка.
Прошло еще полчаса. Шансов найти Богина практически уже не было. Видно, разминулись, видно, погреб начальник стройки куда-то в сторону. До «города» оставалось километров пять, не больше. Придется сразу же поднимать людей и вновь отправляться на поиски, захватывая ими больший район. «Не терпелось ему. Сидел бы уж в своей машине: меньше хлопот было бы, — мелькнула сердитая мысль. — Знал, что искать станут. Тоже первопроходец-самоучка...»
— Вон он вроде, — вдруг спокойно сказал Лысой, поворачивая трактор.
Они шли на самом правом фланге растянувшейся чуть ли не на километр механизированной цепи, правее их никого не было.Световой столб дернулся, качнулся вверх-вниз — трактор тряхнуло на колдобине — и уперся не то в куст, не то в чахлое низенькое деревцо, песчаную акацию, вероятно. Возле нее сидел на снегу человек в телогрейке, заслоняя рукой глаза от света. Собравшись с силами, он стал с трудом подниматься, хватаясь за гнущиеся, пружинящие и слишком слабые, чтобы
помочь ему, ветви. И все-таки встал, шатаясь. И ждал приближающийся трактор и ближайший грузовик, которые скрестили на нем свет своих фар. Это был Бо-гин — живой, невредимый! Обессилевший донельзя и злой как черт. Злой на себя самого и на весь белый свет.
Базанов и Лысой кинулись к нему. Богин хотел сделать шаг навстречу, но не мог оторвать себя от куста. И вдруг закричал — неожиданно сильно, тонко, пронзительно :
— Тракторист! Гаси фары, твою мать!.. Глеб сказал:
— Это я, Базанов.
— Что — ты ? Гасите свет — приказываю!
Глеб подумал: не в себе начальник, закрутил его ветер, помутил сознание — и такое бывает. Но Богин был, как ни странно, в здравом уме и твердом рассудке. И Глеб понял: Богин не хочет, чтобы люди видели его слабым, в таком беспомощном и глупом, с его точки зрения, положении. Он оберегал свой авторитет и прежде всего заботился именно о нем. Но еще раньше, чем Базанов, понял это Лысой. И когда Богин снова закричал на него, Василий Васильевич ответил ему с глухой яростью, что водку на брудершафт они не пили и он очень просит товарища Богина впредь обращаться к нему только на «вы», в противном случае все его команды исполнять не будет. И пошел к трактору.
— Зря, Степан. Благодаря этому человеку и мы здесь,— сказал Базанов.— Зачем обижаешь?!
— Считаешь, спасли? — возразил Богин заносчиво. — Дошел бы, сам дошел.
— Нет, Степан Иванович. Не дошел бы ты и не дополз. А как лег — заснул, и кранты тебе, прости, пожалуйста. Замерз бы, как заяц. И снегом занесло бы так, что ни ночью, ни днем не нашли бы мы тебя, если даже всю пустыню перелопатили. Вот так, дорогой товарищ. Идем — доведу.
— Сам, — сказал Богин. Он оторвался наконец от куста, шагнул, упал лицом в снег плашмя и потерял сознание.
Таким человеком был Степан Иванович Богин. И никто и ничто не могло его ни изменить, ни переделать.Богин словно доказывал всем, что пустыня его не испугала. Сменив шофера, он месяц мотался по пескам, не слезая с «газика» в любую погоду. Говорили, что его видели сразу в нескольких местах. Он был энергичным и неутомимым. Все высокие и тощие начальники неутомимы, но этот оказался просто джинном, выпущенным из бутылки...
На Бешагаче экскаваторы царапали котлован под обогатительную фабрику. Будущий город потихоньку обрастал вагончиками, которые выстроились уже в длинную улицу, ей и название дали — Пионерская. Управление строительства росло и укрупнялось. Появлялись все новые и новые отделы, строительно-монтажные управления, прорабы и инженеры, возникла четкая диспетчерская служба. Но главное внимание и большую часть времени Богин уделял железнодорожному разъезду. Он считал — тут главное звено. И был прав, конечно. Десятки, а вскоре и сотни вагонов с грузами приходили на стройку: лес, кирпич, металл, механизмы. Не хватало путей, складских помещений, площадок для разгрузки. Богин кинул сюда лучшие силы и именно здесь создал первый строительный участок. Он повторял без устали и готов был даже, кажется, кулаками вбивать в голову каждого: принимать грузы «под откос» — преступление, хотите иметь бесперебойное снабжение всем необходимым — стройте хорошие склады. Прежде всего склады, склады, склады! И подъезды к ним, и дороги, дороги, которые удлиняют жизнь автомашинам. Богин потянул железнодорожную ветку от разъезда до Бешагача, к промплощад-ке. А параллельно ей ложилась бетонная автострада. Ложилась прочно — мимо будущего города и тоже к Бешагачу. Туда же должна была прийти ЛЭП. И вода. Для города, стройки и будущего комбината. Для комбината потребуется очень много воды.
Но воды пока что не было. Стройка сидела на голодном пайке. Пробуренные в разных местах артезианские скважины выдавали жесткую воду, совершенно непригодную для питья, содержащую три нормы солей. И, как на грех, весна оказалась не дождливая.
Но стройка «пошла», как говорится. Стройка «начала дышать»... Ежедневно в девять ноль-ноль Богин по селектору вызывал к микрофонам начальников объектов и участков, принимал их сообщения о плане работ на день, давал указания. В двенадцать ноль-ноль заседал оперативный штаб стройки.
Первым выступал главный диспетчер Афанасий Прокопенко — резкий в движениях и жестикуляции, похудевший и ставший еще более похожим на Богина. Прокопенко докладывал об основных событиях за сутки, о приказах сверху и особо важных рапортах начальников смен и участков. Иногда начальники смен и участков сами отчитывались и оправдывались перед штабом в упущениях, срывах. Богин подводил итоги. И тут он был беспощаден. Не всегда, может быть, и справедлив, но всегда всеми его поступками руководили интересы стройки.
Степан Богин был крут. Он с ходу, тут же на совещании, мог повысить или понизить в должности человека. Или даже снять его, уволить. Правда, он советовался с Базановым — заранее или позднее, — терпеливо доказывал необходимость своих действий, оправдывая каждый такой приказ, убеждал и добивался согласия со своими действиями. Отсюда, вероятно, и родилось общее мнение, что приказы Богина не подлежат обсуждению и что он не меняет их никогда.
Базанов понимал: начальник строительства проверял на нем, как на оселке, свои решения. Советовался будто, а на деле и его испытывал, всякий раз подчеркивая: видишь, мол, как я тебя ценю, как с тобой считаюсь, парторг, ни с кем не советуюсь, только с тобой. Зачем это ему нужно было? Боялся конфликта? Нет. Начальник стройки ничего не боялся. Он чувствовал себя крепко, «на взлете», и все понимали это, он давал всем это почувствовать. Его повседневная «работа» с кадрами должна была привести к созданию крепкого, спаянного «аппарата Богина», где все, объединенные общим делом, готовые разделить и общий успех, и общий провал, прямо-таки боготворили бы своего «шефа», своего «хозяина» и готовы были за него и в огонь, и в воду, и в медные трубы. Немалую помощь в этом оказывал Богину начальник отдела кадров упра-
вления строительства Мостовой, который представлялся Базанову человеком в некотором роде любопытным, хотя внешне и безликим. Он был упрям и молчалив, как несгораемый шкаф. Пять — десять фраз за полный рабочий день произносил, не больше. Кто-то назвал Мостового «кирпич», и это прозвище прочно прилепилось к нему. В подборе кадров Федор Мостовой руководствовался простым принципом: он хорошо знал, какие работники нужны Богину и что тот требовал от подчиненных в первую очередь (наряду с деловыми качествами, конечно): подчинения, подчинения и еще раз подчинения...
Алексей Алексеевич Милешкин, архитектор, представитель республиканского института «Горстройпро-ект», не нравился Базанову.Правда, при первых встречах Глеб не смог составить определенного впечатления об архитекторе: во время общих разговоров Милешкин со скучающим видом помалкивал, но, когда очередь высказываться доходила до него, оживлялся и выступал, надо сказать, с блеском. Он бойко оперировал цифрами, называл проблемы, которые неизбежно возникнут у проектировщиков и строителей, и способы их преодоления, с пафосом защищал целесообразность проектов двух-и трехэтажных домов, простых для изготовления домостроительным комбинатом. И на макете, представленном Милешкиным, первый микрорайон действительно смотрелся довольно пристойно — Базанов, не погрешив против истины, должен был согласиться с Богиным. Но за последнее время мнение Глеба об архитекторе окнчательно определилось. Алексей Алексеевич был достаточно опытным архитектором, но глубоко безразличным к своей работе человеком. Безразличным до цинизма. И не скрывал этого. Милешкин был худой, низкорослый и большеголовый. Голова его с остатками волос над ушами и на затылке напоминала скафандр. Сходство усиливали огромный, куполом вздымающийся над переносьем лоб и большие очки с толстенными линзами, скрывающими глаза. Милешкин напоминал муравья — какими их рисуют художники в мультипликационных фильмах.
Выслушав недавно рассуждение Базанова о том, каким ему видится будущий город, Милешкин усмехнулся и, не скрывая иронии, сказал:
— Когда у меня есть деньги, я иду в ювелирный магазин и приобретаю для любимой женщины бриллиантовое колье. Когда нет — я покупаю ей цветочки за рубль, дорогой товарищ Базанов. Мы с вами призваны соорудить еще один стандартный рабочий поселок, если, конечно, отбросить обертку из красивых слов и быть честными. Рабочий поселок, каких уже много построили и построим еще, бог даст. На создание гениальных строений у нас нет ни средств, ни времени. В Москве экспериментируют, создают сооружения, про которые с полным правом можно сказать: для торта слишком высоко, для дома слишком сладко. А ваш голубой город,— что ж? — не вы первый, не вы последний... О нем мечтал еще Корбюзье — самый великий и самый нелюбимый архитектор века. Да, совершенно верно, проект комплекса Лиги Наций в Женеве, жилой дом в Марселе, Чандигарх в Пенджабе — знание этого, простите, пожалуйста, делает честь вам, ибо в настоящее время даже мальчики и девочки, оканчивающие соответствующие институты, не знают конкретно, что же спроектировал гениальный француз... Вернемся, однако, к нашим баракам, простите за банальный каламбур. Тут дело не во мне. Милешкин — рядовой зодчий — тут ни при чем. Чтобы построить прекрасное здание, мало иметь талантливого архитектора, надо еще иметь талантливого строителя. Но и этого мало. Нужен еще и талантливый заказчик. Вы знаете, кто сказал это? Нет, не я. Это сказал Мартирос Сарьян. Мы же с вами реалисты, товарищ Базанов. Архитектор нынче не очень-то и нужен. Нужен контролер за типовым строительством, осуществляемым индустриальными методами. И лично я вполне согласен с уготованной мне подобной ролью.
— Но макет вашего первого микрорайона? Это что же, фикция, карамелька в дорогой обертке? — спросил Глеб.
— Почему же? Я и мои коллеги старались. Нам за это деньги ежемесячно платят. Да, дорогой товарищ Базанов, как бы хороши и пристойны ни были наши макеты и наши генпланы, как только они попадают
в огненную печь нашей стройиндустрии — все летит в голубое небо через высокую трубу.
— Дело архитекторов следить за тем, чтобы их проекты...
Милешкин перебил Базанова:
— Все может милиция. Пожарники тоже могут все. Госавтоинспекция — много. Даже котлонадзор имеет право запрещать. И только архитектурный надзор практически не обладает никакими правами, никто с ним не считается и даже всерьез не принимает.
— Я обещаю вам полную поддержку.
— Ах, товарищ Базанов, товарищ Базанов! Спасибо на добром слове, конечно, но у вас будет столько других дел и других проблем! И когда у вашего кабинета выстроится очередь работяг с женами и грудными детьми, которым сегодня переночевать будет негде, вы, поверьте, с радостью отдадите им ключи от любого барака, не дожидаясь, пока закончится возведение прекрасного палаццо.
— Кое в чем вы правы, к сожалению, — сказал Базанов. — Но раз уж вы так любите ссылаться на авторитеты, позвольте и мне процитировать высказывание известного архитектора Фрэнка Ллойда Райта, построившего около полутысячи зданий. Так что он не только говорил, но и строил. «Мы, архитекторы, делаем дома, а дома делают людей», — сказал Райт. И разве в его словах не заключен глубокий смысл вашей работы, товарищ Милешкин? Архитектура призвана творить нравственные человеческие нормы. Город призван воздействовать на жителей — нравственно, воспитывать в них культуру, чувство товарищества. Так я понимаю.
— Правильно понимаете, товарищ Базанов. Но ведь это лишь теория, правильные идеи. Идеи! А на практике?
— Значит, вы говорите одно, а делаете другое?
— А вы?
— Я говорю, что думаю, и делаю то, что говорю.
— Простите, я в это не очень верю.
— Дело ваше. Впрочем, у вас, надеюсь, еще будет возможность убедиться в этом.
— Вы о городе?
— И о городе.
— Не все, как вы увидите, зависит от нас... Но я готов признавать свои ошибки. Правда, не так уж и часто мы с вами будем видеться, товарищ Базанов, к моему, поверьте, искреннему сожалению,— вы интересный собеседник, и с вами было весьма приятно скрестить, фигурально так сказать, свою шпагу.
— Знаете, я никогда не предполагал, что мне придется убеждать специалиста в том, в чем, казалось бы, он должен был убеждать меня. Не понимаю в таком случае, почему вы оказались здесь?
И тут вдруг Милешкин почему-то испугался. Испугался как-то сразу. И не мог скрыть этого, даже и не попытался. Тихо пришепетывая и вертя головой, он принялся объяснять, что их беседа носила сугубо личный характер, характер свободного обмена мыслями, он выражал лишь свои, частные взгляды, его никто не уполномочивал на подобные высказывания, хотя он и является лицом официальным в данной обстановке — официальным представителем проектного института, командированным на место будущего строительства... Речь Милешкина становилась бессвязной, слова он произносил жалкие, тусклые, унылым голосом — пока окончательно не скис и не замолчал. Ничто не напоминало самоуверенного и циничного специалиста, который начинал час назад беседу с Базановым. Глеб не мог понять, чем вызвана эта странная метаморфоза: он ведь не пугал Алексея Алексеевича, не грозил ему, не обещал пожаловаться «куда следует». Впрочем, вдаваться в психологию человека, сидевшего перед ним, Базанову не хотелось. Этот человек был неприятен ему.
Незаметно накатило лето — так всегда бывает в Азии. И шло лето жаркое. О коротких весенних дождях все уже давно забыли. Цветы сгорели враз, разнотравье высохло. Все вокруг было окрашено серо-желтым и желтым унылым цветом.
И, как предсказывали, проблемой номер один на стройке сразу стала вода. Она заслонила все остальные проблемы. Воду отпускали только самым важным объектам по строгой норме.
...Радиотелеграмма Богина догнала Базаиова у изыскателей на трассе будущего водовода, который должен был, протянувшись более чем на двести километров, дать стройке воду из Карадарьи. Богин срочно вызывал парторга в Солнечный.
Глеб двое суток почти без остановок добирался до дому - еще довольно быстро! - и, в пыли, небритый, с потрескавшимися от солнца губами, вошел в кабинет к Богину.
- Что стряслось, Степан? - спросил он, глядя на осунувшееся лицо начальника строительства, на заострившийся подбородок и запавшие и словно потухшие глаза.
- Воды нет, - ответил тот. - Зарез. Поедем воду выбивать. Не достанем воду — все к черту!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88