А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

и я, говорит, тоже золото искать буду.
— Ну а тетка Даша сама-то? — перебил ее Глеб. Анюта втолкнула его в комнату. И тут случилось еще одно чудо: тетка Даша поднялась навстречу — худенькая, маленькая, коротко стриженная, с трясущимся суворовским седеньким хохолком, но совсем не изменившаяся за прошедшие двадцать лет, будто время было уже не в силах больше состарить ее. Она кинулась к нему на грудь, обняла, заплакала, залепетала:
— Глебушка, Глебушка... Живой!
Тут подошла и встала рядом... молодая Анюта. Нет, эта была красивее той, прежней, из его юности. Она была красива — спокойной, очень уверенной в себе красотой. И звали ее Нина. Глеб никогда не видел ее, лишь знал из писем, что родилась девочка и назвали Ниной, потом пошла она в школу и хорошо училась. И вот теперь стоит перед Глебом красавица, и, глядя
на нее, начинаешь понимать, сколько в твоей жизни годков ушло, да и каких годков — лучших! Нина, смущаясь, протянула руку. Глеб обнял девушку, чувствуя ее сопротивление, и поцеловал в лоб Подумал: «Назвали, как мою мать, и опять живет в этом доме Нина». И тут, словно прочитав его мысли, Анюта заметила, что имя девочке выбирали на семейном совете и что победила тетка Даша, потому как заявила прямо: «Назовете Ниночкой, буду за ней в няньках ходить хоть до самого совершеннолетия. И стану думать, что опять мы с Ниночкой Базановой вместе живем. А назовете иначе — и не подойду, на меня можете и не рассчитывать!» А на кого им было тогда рассчитывать? Анюта, отгуляв положенное, пошла в трам-парк - тетка Даша сама се туда и устроила, а Вася тоже обязан был о работе подумать, о такой, конечно, чтоб ему с ней одной рукой справиться. Хорошо, фронтовая дружба не ржавеет,
И конце сорок шестого,- рассказывала Анюта,-встретил Вася бывшего полкового командира своего, тоже по ранению из армии подчистую уволенного И одном бою их с Васей и ранило. А тут встретились. Вася из своей артели ковыляет — в артели он состоял, па ножном штампе работал, металлические пряжки печатал. Работа не пыльная, не денежная, но все при деле, и карточка рабочая,-а тот из автобуса вылезает. Узнал подполковник солдата своего, хотя, если прямо сказать, видок у Васи был бледный. «Как она, жизнь гражданская? — спрашивает. - Работаешь, служишь или Так, как некоторые, по инвалидному делу вокруг базаров отираешься?» — «Тружусь, товарищ подполковник».— «Семья большая?» — «Жена и детей трое».— «Сколько же ты ногой вышибаешь? Может, помочь тебе другую работу подыскать?» - «А вы-то кем, товарищ подполковник?» — «Так я *в райкоме работаю. Заходи при случае».-«Спасибо». И разошлись как в море корабли.
Рассказал про встречу Вася, я за голову схватилась: «Это надо — так ушами хлопать! Золотую рыбку, можно сказать, в море отпустил, вроде старика в сказке. Так не пойдет! Фронтовик, заслуженный и пораненный, ногой до кровавых мозолей на пресс давит. Пусть этим помоложе кто занимается. Имеешь право на
должность более соответственную. Объявляю я это Васе, а он и слушать не желает, ругается безобразно: не хочет по знакомству должность получать. Ладно, думаю, мы и сами с усами. Я и без тебя, голубчик, все спроворю. Выпал у меня свободный час, отправилась в райком. Вы же знаете, Глеб, женщина я стеснительная, но ведь жизнь была какая? Все время ломать себя приходилось... Хорошо меня принял командир Васин, ничего сказать не могу. Выслушал, обещал во всем разобраться. А дней через двадцать — я уж отчаялась,— представь, к нам пожаловал. Мне и принять его нечем, хорошо, «малышок» у тетки Даши нашелся. У нее — и сейчас поищи! — чекушка всегда есть. Ну а я мигом картошечки подварила, селедочку почистила. Сел за стол подполковник, занятостью не прикрылся, нет. Помянули они с Васей дружков своих убитых, а потом командир и говорит: «По делу я к тебе, солдат, с назначением на новое место службы. Знаю тебя по совместной работе и поручился поэтому. Будешь ты заместителем директора магазина работать». — «Как магазина, какого ?! - аж вскочил Вася. — Никогда подобным делом я не занимался, не по мне такое». — «Так ведь не советоваться я пришел, солдат. Это приказ, а приказы разве обсуждаются?» — «Проворуюсь,— рубит Вася. — Либо сам проворуюсь, либо меня кто под тюрьму подведет. Не согласен! — аж закипел и то, что я его под столом за коленку хватаю, не замечает или не хочет замечать. — Я и своей работой доволен, другого не хочу».
Осердился тут и командир. Сейчас, думаю, про мой приход к нему брякнет, врежет мне Вася при свидетелях. Рука у Васи легкая, но вспыльчив — добрые люди часто вспыльчивые,— сгорит в нем порох, и опять человек он. Но под горячую руку не попадайся. Знаки я делаю подполковнику: не выдавай, милый, не знает муж про просьбу мою, не выдавай. Не знаю, понял ли он меня или не понял, только смолчал. Ни слова не сказал про нашу беседу и лишь покраснел, от злости, видно. Но сдержал себя — волевой, видно, товарищ был, — и более того: приказы свои отставил, упрашивать начал Васю моего: не умеешь, мол, — научим, поможем, подсобим, одним словом. Уговаривал, уговаривал и вроде бы уговорил. А прощаться стали, объявил:
«Быть тебе завтра в райкоме к одиннадцати ноль-ноль. А не явишься, на себя пеняй. Однополчанам скажу — струсил!» — встал и пошел. Рассердился все же. А на меня, видать, особо: заморочила голову баба, сколько времени он потерял. Бряк дверью — только его и видели...
Всю ночь не спал мой Вася. Кряхтел, ворочался. Крепко, видать, думал, а со мной думами своими не советовался, да и я виду не показывала, что не сплю. Утром начал собираться, рубаху попросил, гимнастерку отставил. Значит, в райком, не в артель нацелился, полагаю. Но молчу, вопросы задавать не собираюсь. Не выдержал: «Тебе-то не противно будет?» — «О чем ты, Васенька?» — прикидываюсь дурочкой. «Да что не было специальности у мужа, да и это не специальность?» — «Нисколечко, Васенька. Должность почет-пая, конечно, а по нынешним временам, если сказать правду, и прибыльная». Зря это я сказала, не подумавши, чуть не испортила всю обедню: закусил удила, забил копытами: «Я еще и в должность не вступил, и согласия не дал, а ты уже тянуть хочешь?» — «Что ж, по-твоему, все люди жулики, кто там работает?» — нажала я на него. Покричала, поплакала, о детишках напомнила. Чертыхнулся, ушел. Я-то знала — пошел в райком соглашаться, принимать должность.
А работать стал мой Вася как оглашенный. Ночь, полночь, а его дома нету. Все порядки наводил. Пообтерся. А потом на годичные курсы его отправили. Приехал обратно — и в директора. С тех пор и свирепствует — в том же самом гастрономе на Большом начальствует, и, надо сказать, неплохо, по-моему. А вот солидности у него не прибавилось, нет. Ну, где это видано, чтобы директор по вечерам с работягами в домино до ночи сражался ? Сказала я ему как-то. Заругался: «Не больно велик начальник. Солдатом был, солдатом помру. А компаньон мой в домино знаешь кто? Капитан первого ранга! Полковник по-нашему, по-сухопутному. Так что не дергайся: компания у нас — одни аристократы»...
Пока подошли мужчины, Базанов знал уже все о семействе однорукого, в котором общей любимицей была, конечно, Нина. Нина закончила музыкальную школу, поступила в консерваторию. Ее занятия и круг
интересов были чем-то недосягаемым ' для всех остальных, непонятным, святым. Глеб с любопытством присматривался к ней: не стала ли общая любимица деспотом в семье, милым и избалованным тираном? Первое впечатление складывалось в ее пользу. Нина была спокойна, послушна без показной угодливости, сдержанна. На любовь близких отвечала искренней любовью.
Ужин был обильным. А атмосфера — дружеской, полной воспоминаний о том трудном, но славном времени, когда они, еще молодые совсем, встречались тут же, в этой квартире, и не знали, как сложится жизнь и как пройдут те десятилетия, которые отделяли их первую встречу от сегодняшней, второй.
Глеб чувствовал себя удивительно легко и свободно. Снялось напряжение, исчезла усталость, копившаяся где-то исподволь и навалившаяся в Москве. И пилось легко, а сердце не сигналило, вело себя пристойно, и это тоже радовало. И хоть не осталось в комнате ни одной старой вещи, относящейся к базановским временам — Вася и Анюта переменили всю мебель и люстру над столом повесили новую, шестирожковую, — Глеб чувствовал себя дома.
Они вспомнили, как встретились впервые, еще во время войны, в сорок пятом, встретились враждебно, и Вася признался, что продал кое-какие базановские вещи, и как потом — сообща, дружно и весело — собирали они Глеба в обратную дорогу. Анюта подгоняла на него костюм погибшего брата, тетка Даша стирала, гладила, подшивала — набрали полный чемодан вещей и белья, чтоб в Ташкенте не подумали, что ленинградец — сирота и жених без приданого...
И, вспоминая это, уже веселое и смешное, Анюта вдруг заплакала теперь — без всякой, казалось, причины — беззвучно, неутешно, и слезы, хлынув из глаз и скопившись в глубоких морщинах, залили ее сморщенное маленькое лицо и закапали на белую накрахмаленную до твердости алюминия скатерть.
— Ты что это? — строго спросил Вася. Анюта виновато пробормотала что-то неразборчивое, невнятное, и муж еще строже переспросил: — Чего это еще жалко тебе? Мебели? Тряпья?
— Всех, — сказала Анюта, тыльной стороной руки вытирая слезы, но не успокаиваясь и продолжая всхлипывать. — Всех, Васенька. Дружков наших и родственничков, что не дожили до этого вот дня, не сели С нами за стол.
- За погибших и умерших выпить надо, — рассудительно и по-прежнему строго сказал Вася, разливая всем остатки водки. — Память о них вечно среди нас должна остаться. А мы помрем, вы должны о них помнить, — кивнул он ребятам.
Чокнулись. Выпили. Помолчали.Будущий геолог Саня умоляюще смотрел на База-нова. Несколько раз он приставал было к нему с вопросами, но каждый раз либо отец, либо мать обрывали его. А теперь в наступившей тишине, увидев обращенные к нему глаза, Глеб понял: настало время рас-сказа, его ждут нее сидящие за столом. Ведь было за ЭТИ дна десятилетия всего несколько писем, поздравительных открыток, телеграмм, и его друзья действительно мало знали о нем, да и как расскажешь им обо всем, с чего начнешь? Какой болью, какой радостью поделишься прежде всего? Рассказать, как погибла на Памире Ася ? Но они даже не знают, что он был женат, помнится,-он и не успел сообщить им об этом... Как ис-кал он и пустыне золото и как его наградили орденом Ленина? По этим-то он занимался почти все двадцатилетне, что они не виделись, и рассказывать об этом придется так, что потребуется еще двадцать лет, или не рассказывать вообще. Жаловаться на инфаркт, что свалил внезапно и сорвал жизненно важные планы? Но ведь Глеб благополучно выбрался из болезни и, хоть навечно расстался с геологией, стал заниматься другим нужным людям и стране делом — строить комбинат и город при нем. Рассказывать им о Солнечном? Но будет ли им это интересно, думал Глеб, продолжая мучительно искать тему разговора под удивленно-вопрошающими взглядами своих друзей. И тут пришла неожиданно на помощь тетка Даша, поинтересовавшись, а какие такие дела и добрые ветры, собственно, занесли его в родные края. Глеб ответил: город в пустыне. Но не тот, который уже строится вкривь и вкось, а иной, будущий, замечательный.
— Расскажите! Расскажите! — закричали Нина и Саня.
И Глеб, сдавшись, принялся говорить о городе — каким он виделся ему.
— Все так интересно, что и мне захотелось жить в этом городе, — сказала Нина.
— И я почти начинаю жалеть, что не стал строителем, — снисходительно заметил Сеня, филолог.
А Саня, будущий геолог, засмеялся:
— Они лирики, дядя Глеб. Импульсивные лирики. Не очень доверяйте им. Пока они станут собираться, я буду работать у вас. Вот посмотрите!..
Анюта постелила Глебу на диване в столовой. Это и теперь была парадная, праздничная комната. И на новом диване, матрац которого был обернет прозрачной пластикатовой пленкой, никто, конечно, еще не спал. Базанов оценил широкий жест Анюты, хотя лежать было не очень удобно: упругая, целинная поверхность дивана пружинила, точно батут, крахмальная простыня скользила при каждом движении и норовила сползти на пол.
Глеб раздумывал о завтрашних встречах в проектном институте: о том, что и там придется ему рассказывать о будущем городе, но зажечь своими идеями архитекторов будет неизмеримо труднее, чем детей Васи и Анюты; архитекторы видали разные города, разные проекты и разных прожектеров. Как отнесутся они к его мыслям и предложениям? Как передать им свою убежденность, уверенность в том, что будущий город Солнечный должен в полной мере оправдывать свое название? Не спалось. Он полез было в портфель за снотворным, но тут тихонько подошла тетя Даша, присела, спросила грустно:
— Завтра, поди, и съедешь, опять улетишь в свои Азии?
— Буду стараться, — так же тихо ответил ей Глеб.
— А торопишься-то чего?
— Дела, тетя Даша.
— Не увидимся мы больше с тобой, Глебка.
— Ну вот — придумала. Чего это ты?
— Знаю, засиделась, Глебушка, я на этом свете. Петр Никифорович, муж мой, и все товарки мои давно там, заждались. Да и я устала, признаюсь. Если б не Вася с Анютой, давно бы померла. А знала, нужна им — держалась. Нинка-то и моя, словно я родная баб-
ка ей. Приятно — может, и от меня что хорошее к ней перешло. Хорошая семья вся, цельная, работящая -сам видишь. И меня поддержали они в моей-то старости. Так что, считай, квиты мы. Тебя вот мне жалко. - Почсму же, тетя Даша, жалеть ты меня вздумала ?
Одинок ты в семейном смысле. Неухожен. А вот почему - понять не могу: красивый, видный и пост, как я поняла, соответственный занимаешь.
- Был я женат, недолго. Погибла жена, утонула в горной речке.
Старуха скорбно покачала головой. Губы ее поджались, глаза закрылись и снова открылись. Она вздохнула, сказала жалостливо:
— Однолюб ты. Бывает. Одну любил, другую не встретил. Ну, встретишь, значит,—она усмехнулась.— Все твари на земле парами разобрались, один Базанов Глеб Семенович самостоятельно ходит. Не должно такого быть, попомнишь мои слова, когда меня не станет.
— Да брось ты, тетка Даша! Никто не. знает, кого когда не станет.
— Оно так, конечно, — согласилась старуха. — Есть исключения, есть и правила. По правилу мой черед туда отправляться, так что давай-ка, Глебушка, попрощаемся. Рада, что приехал, навестил. Смотрю на тебя, седого, а мальчишкой вижу. Помню, смирный был. Красивый, а смирный. У нас в квартире, бывало, и во дворе бабы про тебя-то все как говорили: ну, этот, младший базановский, он-то голову не одной девке закружит. А вон оно как обернулось: седой, раненый, калеченый. Жизни вон сколько прошло, а ты один. И в края далекие от дома уехал. - Старуха опять покачала головой и скорбно вздохнула. - Говорили тебе, оставайся. Уж женили б тебя, и детей имел бы наверняка. А ты вон... И не нашел, выходит, девку себе по вкусу.
— Нашел, же, тетка Даша! Погибла она.
— Так давно ведь. А другую не нашел? Здесь мы нашли бы. Хоть твоих лет, хоть молодую... Теперь молодые скорей за старых выходят. Мода, говорят, такая. - Тетя Даша поцеловала Глеба в лоб коротко, словно клюнула, и сказала, поднимаясь: — Заболталась. Прости старую. Рано, наверное, тебе вставать, а я языком молочу. Спи, Глебушка, спи спокойно: в своем до-
ме находишься. — Она шагнула, маленькая, бестелесная, как мотылек, и будто выпорхнула из комнаты. Только запах туалетного мыла остался.
Не спалось. Не спалось в старом своем доме... Глеб раскрыл портфель и достал снотворное.Базанов получил пропуск и вошел в большой, заставленный белыми колоннами вестибюль проектного института. Наверх вела широкая и пологая беломраморная лестница. Светильники в виде больших белых шаров на длинных, под бронзу, ножках, расставленные симметрично и в большом количестве, многократно отраженные в мраморе и зеркалах, подчеркивали стерильную чистоту вестибюля и усиливали его сходство с вестибюлями клиник или других медицинских учреждений. От всего этого тяжелого великолепия попахивало безвкусицей, и Базанов вдруг усомнился: неужели здесь работают архитекторы.
За барьерами возвышались безработные в это время года статные гардеробщики в синих форменных куртках. Они подозрительно оглядывали каждого вошедшего: не оставит ли что-нибудь на вешалке. Киоскер-ша, продававшая с большого открытого прилавка газеты и книги, была под стать им — седая старуха, величественная, как белая колонна.
Базанов подошел к прилавку — у него еще было минут пятнадцать до встречи с директором. Листая журнал, он услышал разговор, доносившийся из-за колонны. Мужчина и женщина. Вышли, видно, покурить.
— Ждать, ждать! — возмущалась женщина. — А. если мое дело стоит?!
— Максималистка ты, Натали. Целесообразность все высшую ищешь. Нет ее — высшей!
— А средняя есть? В чем?
— В том, что Попов примет нас с опозданием на час. И наше и его время займет какой-нибудь жлоб из глубинки, с челюстью, как задник кирзового сапога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88