Похоже, что это было недолго.
Анджела прошептала его имя, прошептала еще раз. Ему понадобилась секунда, возможно, даже несколько, чтобы осознать, что она произносит его имя.
Он неохотно отстранился.
– Мы… я… – запинаясь, произнесла она, затем оставила попытку выразить словами свои чувства и, просто широко распахнув свои замечательные глаза, с удивлением посмотрела на него. Но и Филипп не мог найти подходящих слов. Поэтому он лишь кивнул, что означало: «Да, я тоже не могу говорить, потому что думаю лишь о том, как вновь поцеловать тебя».
Он наклонился к ней, чтобы снова целовать эти мягкие сладкие губы, но Анджела остановила его, коснувшись губ Филиппа кончиком пальца.
– Мне нужно идти, – прошептала она. – Я должна идти, – повторила она, вставая. Карты, лежавшие у нее на коленях, упали на пол. – Я больше не могу оставаться.
Она поспешно вышла из комнаты, не сказав больше ни слова, и Филипп задул свечу, горевшую на столике рядом с кроватью, и откинулся на спинку кровати.
Филипп закрыл глаза, и его единственной мыслью было: «Она возненавидит меня утром из-за этого поцелуя». Он не мог заставить себя жалеть о случившемся, но не думать об этом нельзя… А если бы он подождал чуть дольше? А если бы он никогда не коснулся своими губами ее губ?
Но почему его это так волнует? Почему именно здесь и почему именно она?
Филипп открыл глаза, но было так темно, что можно было и не открывать их. Он ничего не видел, но продолжал лежать на спине с открытыми глазами, уставясь в потолок.
Филипп никогда так не целовался. И этот поцелуй заставил его вспомнить об Эсме. Никто не знал ее фамилии, да это было и не важно. Ей достаточно было имени – Эсме. Она жила в Париже и слыла лучшей куртизанкой на континенте.
Филипп услышал о ней вскоре после того, как приехал в Париж. Он увидел ее через три недели после приезда в этот город. Прошло три месяца, прежде чем она согласилась стать его любовницей.
– Меня не интересует примитивное занятие любовью, – заявила она после того, как они вошли в ее спальню.
Она прилегла на свою большую кровать с пуховой периной, одетая в какие-то кружева и шелка, которые, как казалось, так легко было снять. Эсме приглашающе взмахнула рукой – Филиппа не надо было долго уговаривать. Она говорила с таким смешанным акцентом, что невозможно было определить ее происхождение. Но в тот момент Филиппа мало волновало ее прошлое. Он собирался заняться любовью с лучшей куртизанкой на континенте.
– Ты согласен? – спросила она.
– Конечно, как скажешь, – ответил он.
Филипп знал, что согласиться со всем, что скажет женщина, – лучший способ пробраться к ней в постель.
– Именно, – ответила она с гордой улыбкой на накрашенных губах. – Некоторые мужчины не прислушиваются к тому, что говорит женщина, и это плохо. Иногда женщина «говорит без слов». Но ты должен учиться слушать и давать ей то, чего она хочет. И тогда, Филипп, она даст тебе то, чего хочешь ты.
Он не понял сначала, как это способствует любовным играм. Но она была легендарной личностью, поэтому он решил, что она знает, о чем говорит, хотя ему уже не терпелось перейти от слов к делу.
– Чего же ты хочешь? – спросил он, забыв добавить в свой голос соблазнительную хрипотцу.
– Я хочу, чтобы ты поцеловал меня.
Он поцеловал ее. Через секунду она остановила его.
– Нет. Увидев мужчину, женщина уже через секунду понимает, хотела бы она иметь его своим любовником. Однако поцелуй может изменить ее мнение. Твой поцелуй слишком тороплив, слишком энергичен.
– Это всего лишь поцелуй.
– Нет, это нечто большее. Ты целуешь, чтобы доминировать, чтобы подчинить, чтобы устранить препятствие на своем пути. Я не закрытая дверь, в которую ты должен вломиться, я ключ, который откроет эту дверь. Поцелуй должен быть уговором с помощью лести, убеждением, соблазнением женщины. С каждым поцелуем, с каждым прикосновением ты должен представлять себе, что, кроме этой женщины, нет никого на всем белом свете. А теперь поцелуй меня еще раз.
Он поцеловал ее. Той ночью Эсме научила его целоваться. Ночь за ночью в течение недели она учила его и многим другим вещам. Она, несомненно, оправдывала свою репутацию самой умелой куртизанки Европы. Но все уроки Эсме не смогли подготовить его к тому, что только что произошло с ним. И поцелуй Эсме не мог сравниться с поцелуем Анджелы.
И теперь ему казалось, что сравнение этих поцелуев было подобно сравнению Сикстинской капеллы с рисунком, сделанным прутиком на грязном песке.
Но Анджела прервала поцелуй, она остановилась и убежала.
Что он сделал не так? Он не мог думать ни о чем во время поцелуя и, возможно, забыл о тех вещах, которым его учила Эсме. А может, Анджеле стало неприятно? Бог его знает, что нужно женщинам, когда их целуют. Но ведь он должен был напомнить ей, от чего она отказывается, выбирая монашескую жизнь.
Анджела сидела на первой скамье часовни, глядя на статую Мадонны с младенцем, но сегодня она не рисовала. Ее альбом, лежащий на коленях, был открыт, карандаш лежал без пользы, а она смотрела на рисунок, который начала недавно.
Это был черновой набросок, сделанный смелыми, быстрыми штрихами, – Филипп в ванне. Абрисом она обозначила его широкие плечи и спину. Чуть подробнее был прорисован профиль (теперь она уже хорошо знала его искривленный нос). Волосы гладко зачесаны назад. На губах играет легкая улыбка. Ей каким-то непостижимым образом удалось изобразить его порочным и соблазнительным одновременно.
А возможно, ей просто удалось показать его таким, каким он был на самом деле.
– Вот ты где, – раздался голос. Захлопнув альбом, Анджела повернулась и увидела Хелену.
– Там же, где всегда, – ответила Анджела.
Хелена села на скамью.
– Иногда я спрашиваю себя, сколько же времени мы проводим в этой часовне, – сказала Анджела. – Мы заперты в четырех стенах, тогда как снаружи – целый мир.
– И, тем не менее, это нам не надоедает, – добавила Хелена.
– Ты скучаешь по своей прежней жизни?
– По жизни солдатской жены? На самом деле нет. Правда, иногда я скучаю по Джону, хотя он оставил меня.
Джон был мужем Хелены, он погиб во время войны на континенте. Она говорила о нем очень редко, а когда такое случалось, Анджела толком не знала, как реагировать. Поэтому она просто положила свою руку на руку Хелены и помолчала.
– Должна признаться, – начала Хелена, – что с появлением лорда Инвалида здесь действительно стало все по-другому. Теперь здесь есть мужчина.
Анджела засмеялась, и звук эхом отозвался в комнате. – Да.
– Он по-прежнему такой же противный?
– Нет, – ответила она, опустив голову, чтобы Хелена не заметила ее улыбки.
– Будь осторожна, Анджела. В конце концов, мужчины всегда причиняют нам страдания. Но ты уже знаешь это.
Анджела действительно знала это. Но в данный момент, когда поцелуй Филиппа все еще горел на ее губах, удовольствие, которое мужчина может доставить женщине, было гораздо более важным, живым и реальным, чем какое-то туманное представление о возможных страданиях.
Глава 7
Вопреки ожиданиям после того, что случилось, Анджела не терзалась ненавистью к самой себе. Это ее тревожило, но никакой ненависти к Филиппу у нее тоже не было. И вообще, разве могла она испытывать чувство вины после такого… головокружения?
«Ничто не может сравниться с прекрасным первым поцелуем, который заставляет девушку чувствовать себя окрыленной и по-настоящему живой, – с вздохом подумала она. – Даже если это второй первый поцелуй». Анджела была более чем довольна и даже почти счастлива. То, что ей довелось испытать два первых поцелуя, когда любая девушка должна была довольствоваться одним, а то и вообще не испытать ни одного, нисколько не смущало ее.
Но это будет ее последний поцелуй, поклялась она себе. Он должен стать последним, потому что она не собиралась покидать аббатство, а Филипп, конечно же, не мог остаться. Впоследствии Анджела, конечно, может пожалеть об этом, но сейчас она была по-настоящему счастлива.
На следующее утро она вместе с другими монахинями молилась в часовне. Вдруг с шумом распахнулась дверь. Анджела подняла голову и обернулась.
Филипп стоял в дверном проеме, держась за распахнутую створку. Раздался общий вздох удивления, а момент спустя – облегчения, когда стало ясно, что часовня не рухнет и не загорится, несмотря на то, что ее порог переступил порочный мужчина.
Аббатиса, читавшая молитву, прервалась на короткое время, затем продолжила службу. Она не собиралась обращать внимание на Филиппа. Так же повели себя еще несколько монахинь, тогда как остальные сделали вид, что не замечают ничего необычного.
Анджела открыто наблюдала, как он, слегка прихрамывая, идет по проходу. Подойдя к ее скамье, он остановился, затем начал пробираться к ней. Хелена, не прерывая молитвы, лишь выразительно повела бровями и подвинулась, пропуская его. Бедняжка Пенелопа, казалось, забыла обо всем на свете и, широко открыв глаза, неотрывно смотрела на Филиппа. Только когда он подошел вплотную, она опомнилась и, потупив взгляд, немного подвинулась на скамье, давая возможность Филиппу сесть рядом с Анджелой.
Анджела сидела ни жива, ни мертва. Почему-то вспомнилось, как в детстве ей советовали не кормить бродячих собак, иначе они будут следовать за тобой повсюду. Уже во второй раз Филипп разыскивает ее.
В глубине души она была довольна. Ну, совсем немного. Филипп сел на скамью рядом с ней. Через секунду он прошептал:
– Почему на скамьях нет обивки? Они ужасно неудобные.
– Они и не должны быть мягкими.
– Как твои платья? Мне бы хотелось увидеть тебя в шелке или в атласе. А если совсем честно, мне бы хотелось снять с тебя все платья.
– Ш-ш-ш!
Филипп смиренно сложил руки и склонил голову. Но уже через секунду он повернулся к ней и опять шепотом спросил:
– О чем мы молимся сегодня утром?
– Чтобы вы вели себя тихо.
Он понял намек. Но даже замолкший Филипп отвлекал ее. Анджела сидела в молитвенной позе, но ее мысли были вовсе не о Боге и даже не о спасении. Нет, она представляла себя в атласном платье. Это будет платье цвета бледного аквамарина или цвета яйца малиновки. Оно может быть отделано золотой нитью и жемчугом. Ее шелковые чулки и нижнее белье, украшенное кружевом, будут ласкать ее кожу роскошной мягкостью.
В своем воображении Анджела в этом платье отправлялась на бал в Лондоне. Она никогда не бывала на балах в Лондоне, но на сельских балах родного графства ей приходилось бывать. Лондонские балы, должно быть, в тысячу раз великолепнее, и невозможно даже представить себе насколько.
Гораздо легче было вообразить, как в огромном зале великолепного дворца в изысканном шелковом платье она вальсирует с Филиппом.
И не важно, что сейчас он с трудом может ходить, не говоря уже о том, чтобы танцевать.
Не важно, что у нее нет шелкового платья и нет денег на то, чтобы купить его, и нет приглашения на бал, на котором можно было бы появиться в таком платье. Да она даже не имела представления о том, что сейчас носят.
Не важно, что она не в Лондоне, не собирается туда, и у нее нет причин туда ехать.
Не важно, что она живет в аббатстве и готовится провести всю свою жизнь именно здесь, продолжая носить колючие шерстяные платья, проводить время в молитвах, вместо того чтобы веселиться и танцевать, и только к мечтах обнимать и целовать Филиппа.
Прошлым вечером каким-то чудом ей удалось прервать их поцелуй. «Я должна идти. Я не могу оставаться», – сказала она. И только сегодня утром она осознала смысл своих слов: она должна покинуть аббатство, она больше не может оставаться здесь. Но ей некуда было идти, потому что это было единственное место в мире, где ее всегда ожидал радушный прием.
Таким образом, несмотря на то, что она так хотела иметь в своей жизни шелковое платье и еще хотя бы один обжигающий душу поцелуй, у нее не будет ни того, ни другого. Головокружение, которое она испытала вчера, начало постепенно проходить, и Анджела смиренно, хотя и с грустью это приняла.
– Ты плачешь? – тихо спросил ее Филипп.
– Нет, – солгала она, смахивая непокорную слезу и быстро сморгнув, чтобы за ней не последовали другие.
– Абсолютно уверен, что лгать грешно, особенно в церкви.
– Филипп, может быть, вам следует сосредоточиться на собственной молитве, а не на моей.
– Я молился о том, чтобы прекратились эти проклятые боли в ноге, но пока Бог меня не услышал.
– Вам следует принять это как знак оставаться в постели, а не бродить по монастырю.
– Я пытался. Но я устал ждать и думать о том, что, не дай Бог, не увижу тебя этим утром.
– Не волнуйтесь, я не позволю вам голодать.
– Конечно, но ведь завтрак может принести кто угодно. А ты можешь не прийти из-за того, что произошло вчера вечером, – сказал Филипп, до предела понизив голос, поскольку заметил, что Хелена и Пенелопа насторожились, пытаясь подслушать их разговор.
Анджела не ответила. Служба подошла к концу, монахини встали и направились к выходу, но Анджела и Филипп остались на месте.
– Ты ведь все помнишь? – спросил Филипп.
– Конечно.
– Я просто хотел убедиться в том, что ты не считаешь, наше вчерашнее приключение большим грехом и не собираешься провести весь день на коленях, моля Господа о прощении, вместо того чтобы нести мне завтрак.
– Вы самый эгоистичный мужчина на свете.
– Я просто хотел бы заметить, что вчера остановились именно вы. А это означает одно из двух: или вы устояли перед соблазном, или поцелуй был не слишком соблазнительным, – сказал Филипп, и у Анджелы возникло желание рассмеяться. «Не слишком соблазнительным!» Он был более чем соблазнительным – причем настолько, что мысль о том, что она проведет всю оставшуюся жизнь без поцелуев, заставляла ее рыдать.
Анджела повернулась и внимательно посмотрела на Филиппа: он с преувеличенным вниманием рассматривал часовню, якобы восхищенный каменными стенами и действительно великолепными витражами, и Анджела все поняла. Он не был уверен в том, что достаточно хорош для нее. Она поняла, что он очень хотел доставить ей удовольствие, но не был уверен в том, что ему это удалось.
– Хотя бы один из нас перед лицом соблазна должен проявлять большее благоразумие, – сказала она. – Согласитесь, что в этом деле у меня гораздо больше опыта.
– Я тоже мог бы попрактиковаться в этом. Вы мне поможете? – спросил Филипп, и Анджела вновь заметила озорной огонек в его глазах, который подсказал ей, что он шутит – слегка.
– Так, значит, я должна поцеловать вас, чтобы вы могли заставить себя остановиться перед соблазном?
– Вы оказали бы большую услугу многим женщинам. Дело в том, что если я научусь сдерживать себя, то, несомненно, сумею избежать брачных уз или, по крайней мере, дуэлей.
– Но ведь в нашем случае это вы должны меня соблазнять, – напомнила ему Анджела и тотчас пожалела об этом.
Совсем не стоило усложнять свое и без того непростое положение!
– Я даю вам шанс исправить меня. Ведь женщины всегда хотят этого. Изменить мужчину, исправить законченного шалопая…
– Всем известно, что вы хуже шалопая.
– Значит, тем я в большей степени нуждаюсь в исправлении, – кратко парировал Филипп.
– Вы просто невозможны. Вам об этом известно?
– Да, скорее всего именно поэтому я вам и нравлюсь, – добавил он со своей дьявольской улыбкой.
Боже, как она будет скучать по этой улыбке! – Вы ошибаетесь, – твердо ответила она.
– Анджела, – с шутливой серьезностью произнес Филипп, – мы уже говорили с вами о том, что грешно лгать в церкви.
– Значит, я не должна лгать в церкви, но имею право целовать мужчину, который не является моим мужем?
– Я уверен, что этому можно найти какое-то логичное объяснение, но мне трудно думать об этом на пустой желудок.
Они встали и направились к выходу. На этот раз, идя по проходу, они старались не касаться друг друга. И Анджела была этому рада. Конечно, они могли шутить, говоря о соблазне и совращении, преследующем самые праведные цели, но что, если все эти слова – лишь дымовая завеса, маскирующая истинные желания?
У дверей часовни их ждала аббатиса. Она была в таком же сером платье, как все монахини монастыря, и этот цвет неплохо сочетался с сединой ее волос. Она была далеко не молода – возможно, ей было около шестидесяти, но до сих пор оставалась очень интересной женщиной. У нее были удивительные глаза, строгие и в то же время добрые – ярко-зеленые, лучистые, обрамленные темными ресницами.
– Лорд Хантли, может, мы с вами пройдемся, пока Анджела готовит вам завтрак?
– Конечно, леди Кэтрин, – ответил он, и это был единственно возможный ответ.
Анджела поклонилась аббатисе и исчезла в холле. Когда Филипп вновь обратил свое внимание на аббатису, то заметил на ее губах слабый след понимающей улыбки.
– Я вижу, вы чувствуете себя гораздо лучше.
– Да. И я очень благодарен вам за проявленную заботу.
– Это наш долг, – ответила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Анджела прошептала его имя, прошептала еще раз. Ему понадобилась секунда, возможно, даже несколько, чтобы осознать, что она произносит его имя.
Он неохотно отстранился.
– Мы… я… – запинаясь, произнесла она, затем оставила попытку выразить словами свои чувства и, просто широко распахнув свои замечательные глаза, с удивлением посмотрела на него. Но и Филипп не мог найти подходящих слов. Поэтому он лишь кивнул, что означало: «Да, я тоже не могу говорить, потому что думаю лишь о том, как вновь поцеловать тебя».
Он наклонился к ней, чтобы снова целовать эти мягкие сладкие губы, но Анджела остановила его, коснувшись губ Филиппа кончиком пальца.
– Мне нужно идти, – прошептала она. – Я должна идти, – повторила она, вставая. Карты, лежавшие у нее на коленях, упали на пол. – Я больше не могу оставаться.
Она поспешно вышла из комнаты, не сказав больше ни слова, и Филипп задул свечу, горевшую на столике рядом с кроватью, и откинулся на спинку кровати.
Филипп закрыл глаза, и его единственной мыслью было: «Она возненавидит меня утром из-за этого поцелуя». Он не мог заставить себя жалеть о случившемся, но не думать об этом нельзя… А если бы он подождал чуть дольше? А если бы он никогда не коснулся своими губами ее губ?
Но почему его это так волнует? Почему именно здесь и почему именно она?
Филипп открыл глаза, но было так темно, что можно было и не открывать их. Он ничего не видел, но продолжал лежать на спине с открытыми глазами, уставясь в потолок.
Филипп никогда так не целовался. И этот поцелуй заставил его вспомнить об Эсме. Никто не знал ее фамилии, да это было и не важно. Ей достаточно было имени – Эсме. Она жила в Париже и слыла лучшей куртизанкой на континенте.
Филипп услышал о ней вскоре после того, как приехал в Париж. Он увидел ее через три недели после приезда в этот город. Прошло три месяца, прежде чем она согласилась стать его любовницей.
– Меня не интересует примитивное занятие любовью, – заявила она после того, как они вошли в ее спальню.
Она прилегла на свою большую кровать с пуховой периной, одетая в какие-то кружева и шелка, которые, как казалось, так легко было снять. Эсме приглашающе взмахнула рукой – Филиппа не надо было долго уговаривать. Она говорила с таким смешанным акцентом, что невозможно было определить ее происхождение. Но в тот момент Филиппа мало волновало ее прошлое. Он собирался заняться любовью с лучшей куртизанкой на континенте.
– Ты согласен? – спросила она.
– Конечно, как скажешь, – ответил он.
Филипп знал, что согласиться со всем, что скажет женщина, – лучший способ пробраться к ней в постель.
– Именно, – ответила она с гордой улыбкой на накрашенных губах. – Некоторые мужчины не прислушиваются к тому, что говорит женщина, и это плохо. Иногда женщина «говорит без слов». Но ты должен учиться слушать и давать ей то, чего она хочет. И тогда, Филипп, она даст тебе то, чего хочешь ты.
Он не понял сначала, как это способствует любовным играм. Но она была легендарной личностью, поэтому он решил, что она знает, о чем говорит, хотя ему уже не терпелось перейти от слов к делу.
– Чего же ты хочешь? – спросил он, забыв добавить в свой голос соблазнительную хрипотцу.
– Я хочу, чтобы ты поцеловал меня.
Он поцеловал ее. Через секунду она остановила его.
– Нет. Увидев мужчину, женщина уже через секунду понимает, хотела бы она иметь его своим любовником. Однако поцелуй может изменить ее мнение. Твой поцелуй слишком тороплив, слишком энергичен.
– Это всего лишь поцелуй.
– Нет, это нечто большее. Ты целуешь, чтобы доминировать, чтобы подчинить, чтобы устранить препятствие на своем пути. Я не закрытая дверь, в которую ты должен вломиться, я ключ, который откроет эту дверь. Поцелуй должен быть уговором с помощью лести, убеждением, соблазнением женщины. С каждым поцелуем, с каждым прикосновением ты должен представлять себе, что, кроме этой женщины, нет никого на всем белом свете. А теперь поцелуй меня еще раз.
Он поцеловал ее. Той ночью Эсме научила его целоваться. Ночь за ночью в течение недели она учила его и многим другим вещам. Она, несомненно, оправдывала свою репутацию самой умелой куртизанки Европы. Но все уроки Эсме не смогли подготовить его к тому, что только что произошло с ним. И поцелуй Эсме не мог сравниться с поцелуем Анджелы.
И теперь ему казалось, что сравнение этих поцелуев было подобно сравнению Сикстинской капеллы с рисунком, сделанным прутиком на грязном песке.
Но Анджела прервала поцелуй, она остановилась и убежала.
Что он сделал не так? Он не мог думать ни о чем во время поцелуя и, возможно, забыл о тех вещах, которым его учила Эсме. А может, Анджеле стало неприятно? Бог его знает, что нужно женщинам, когда их целуют. Но ведь он должен был напомнить ей, от чего она отказывается, выбирая монашескую жизнь.
Анджела сидела на первой скамье часовни, глядя на статую Мадонны с младенцем, но сегодня она не рисовала. Ее альбом, лежащий на коленях, был открыт, карандаш лежал без пользы, а она смотрела на рисунок, который начала недавно.
Это был черновой набросок, сделанный смелыми, быстрыми штрихами, – Филипп в ванне. Абрисом она обозначила его широкие плечи и спину. Чуть подробнее был прорисован профиль (теперь она уже хорошо знала его искривленный нос). Волосы гладко зачесаны назад. На губах играет легкая улыбка. Ей каким-то непостижимым образом удалось изобразить его порочным и соблазнительным одновременно.
А возможно, ей просто удалось показать его таким, каким он был на самом деле.
– Вот ты где, – раздался голос. Захлопнув альбом, Анджела повернулась и увидела Хелену.
– Там же, где всегда, – ответила Анджела.
Хелена села на скамью.
– Иногда я спрашиваю себя, сколько же времени мы проводим в этой часовне, – сказала Анджела. – Мы заперты в четырех стенах, тогда как снаружи – целый мир.
– И, тем не менее, это нам не надоедает, – добавила Хелена.
– Ты скучаешь по своей прежней жизни?
– По жизни солдатской жены? На самом деле нет. Правда, иногда я скучаю по Джону, хотя он оставил меня.
Джон был мужем Хелены, он погиб во время войны на континенте. Она говорила о нем очень редко, а когда такое случалось, Анджела толком не знала, как реагировать. Поэтому она просто положила свою руку на руку Хелены и помолчала.
– Должна признаться, – начала Хелена, – что с появлением лорда Инвалида здесь действительно стало все по-другому. Теперь здесь есть мужчина.
Анджела засмеялась, и звук эхом отозвался в комнате. – Да.
– Он по-прежнему такой же противный?
– Нет, – ответила она, опустив голову, чтобы Хелена не заметила ее улыбки.
– Будь осторожна, Анджела. В конце концов, мужчины всегда причиняют нам страдания. Но ты уже знаешь это.
Анджела действительно знала это. Но в данный момент, когда поцелуй Филиппа все еще горел на ее губах, удовольствие, которое мужчина может доставить женщине, было гораздо более важным, живым и реальным, чем какое-то туманное представление о возможных страданиях.
Глава 7
Вопреки ожиданиям после того, что случилось, Анджела не терзалась ненавистью к самой себе. Это ее тревожило, но никакой ненависти к Филиппу у нее тоже не было. И вообще, разве могла она испытывать чувство вины после такого… головокружения?
«Ничто не может сравниться с прекрасным первым поцелуем, который заставляет девушку чувствовать себя окрыленной и по-настоящему живой, – с вздохом подумала она. – Даже если это второй первый поцелуй». Анджела была более чем довольна и даже почти счастлива. То, что ей довелось испытать два первых поцелуя, когда любая девушка должна была довольствоваться одним, а то и вообще не испытать ни одного, нисколько не смущало ее.
Но это будет ее последний поцелуй, поклялась она себе. Он должен стать последним, потому что она не собиралась покидать аббатство, а Филипп, конечно же, не мог остаться. Впоследствии Анджела, конечно, может пожалеть об этом, но сейчас она была по-настоящему счастлива.
На следующее утро она вместе с другими монахинями молилась в часовне. Вдруг с шумом распахнулась дверь. Анджела подняла голову и обернулась.
Филипп стоял в дверном проеме, держась за распахнутую створку. Раздался общий вздох удивления, а момент спустя – облегчения, когда стало ясно, что часовня не рухнет и не загорится, несмотря на то, что ее порог переступил порочный мужчина.
Аббатиса, читавшая молитву, прервалась на короткое время, затем продолжила службу. Она не собиралась обращать внимание на Филиппа. Так же повели себя еще несколько монахинь, тогда как остальные сделали вид, что не замечают ничего необычного.
Анджела открыто наблюдала, как он, слегка прихрамывая, идет по проходу. Подойдя к ее скамье, он остановился, затем начал пробираться к ней. Хелена, не прерывая молитвы, лишь выразительно повела бровями и подвинулась, пропуская его. Бедняжка Пенелопа, казалось, забыла обо всем на свете и, широко открыв глаза, неотрывно смотрела на Филиппа. Только когда он подошел вплотную, она опомнилась и, потупив взгляд, немного подвинулась на скамье, давая возможность Филиппу сесть рядом с Анджелой.
Анджела сидела ни жива, ни мертва. Почему-то вспомнилось, как в детстве ей советовали не кормить бродячих собак, иначе они будут следовать за тобой повсюду. Уже во второй раз Филипп разыскивает ее.
В глубине души она была довольна. Ну, совсем немного. Филипп сел на скамью рядом с ней. Через секунду он прошептал:
– Почему на скамьях нет обивки? Они ужасно неудобные.
– Они и не должны быть мягкими.
– Как твои платья? Мне бы хотелось увидеть тебя в шелке или в атласе. А если совсем честно, мне бы хотелось снять с тебя все платья.
– Ш-ш-ш!
Филипп смиренно сложил руки и склонил голову. Но уже через секунду он повернулся к ней и опять шепотом спросил:
– О чем мы молимся сегодня утром?
– Чтобы вы вели себя тихо.
Он понял намек. Но даже замолкший Филипп отвлекал ее. Анджела сидела в молитвенной позе, но ее мысли были вовсе не о Боге и даже не о спасении. Нет, она представляла себя в атласном платье. Это будет платье цвета бледного аквамарина или цвета яйца малиновки. Оно может быть отделано золотой нитью и жемчугом. Ее шелковые чулки и нижнее белье, украшенное кружевом, будут ласкать ее кожу роскошной мягкостью.
В своем воображении Анджела в этом платье отправлялась на бал в Лондоне. Она никогда не бывала на балах в Лондоне, но на сельских балах родного графства ей приходилось бывать. Лондонские балы, должно быть, в тысячу раз великолепнее, и невозможно даже представить себе насколько.
Гораздо легче было вообразить, как в огромном зале великолепного дворца в изысканном шелковом платье она вальсирует с Филиппом.
И не важно, что сейчас он с трудом может ходить, не говоря уже о том, чтобы танцевать.
Не важно, что у нее нет шелкового платья и нет денег на то, чтобы купить его, и нет приглашения на бал, на котором можно было бы появиться в таком платье. Да она даже не имела представления о том, что сейчас носят.
Не важно, что она не в Лондоне, не собирается туда, и у нее нет причин туда ехать.
Не важно, что она живет в аббатстве и готовится провести всю свою жизнь именно здесь, продолжая носить колючие шерстяные платья, проводить время в молитвах, вместо того чтобы веселиться и танцевать, и только к мечтах обнимать и целовать Филиппа.
Прошлым вечером каким-то чудом ей удалось прервать их поцелуй. «Я должна идти. Я не могу оставаться», – сказала она. И только сегодня утром она осознала смысл своих слов: она должна покинуть аббатство, она больше не может оставаться здесь. Но ей некуда было идти, потому что это было единственное место в мире, где ее всегда ожидал радушный прием.
Таким образом, несмотря на то, что она так хотела иметь в своей жизни шелковое платье и еще хотя бы один обжигающий душу поцелуй, у нее не будет ни того, ни другого. Головокружение, которое она испытала вчера, начало постепенно проходить, и Анджела смиренно, хотя и с грустью это приняла.
– Ты плачешь? – тихо спросил ее Филипп.
– Нет, – солгала она, смахивая непокорную слезу и быстро сморгнув, чтобы за ней не последовали другие.
– Абсолютно уверен, что лгать грешно, особенно в церкви.
– Филипп, может быть, вам следует сосредоточиться на собственной молитве, а не на моей.
– Я молился о том, чтобы прекратились эти проклятые боли в ноге, но пока Бог меня не услышал.
– Вам следует принять это как знак оставаться в постели, а не бродить по монастырю.
– Я пытался. Но я устал ждать и думать о том, что, не дай Бог, не увижу тебя этим утром.
– Не волнуйтесь, я не позволю вам голодать.
– Конечно, но ведь завтрак может принести кто угодно. А ты можешь не прийти из-за того, что произошло вчера вечером, – сказал Филипп, до предела понизив голос, поскольку заметил, что Хелена и Пенелопа насторожились, пытаясь подслушать их разговор.
Анджела не ответила. Служба подошла к концу, монахини встали и направились к выходу, но Анджела и Филипп остались на месте.
– Ты ведь все помнишь? – спросил Филипп.
– Конечно.
– Я просто хотел убедиться в том, что ты не считаешь, наше вчерашнее приключение большим грехом и не собираешься провести весь день на коленях, моля Господа о прощении, вместо того чтобы нести мне завтрак.
– Вы самый эгоистичный мужчина на свете.
– Я просто хотел бы заметить, что вчера остановились именно вы. А это означает одно из двух: или вы устояли перед соблазном, или поцелуй был не слишком соблазнительным, – сказал Филипп, и у Анджелы возникло желание рассмеяться. «Не слишком соблазнительным!» Он был более чем соблазнительным – причем настолько, что мысль о том, что она проведет всю оставшуюся жизнь без поцелуев, заставляла ее рыдать.
Анджела повернулась и внимательно посмотрела на Филиппа: он с преувеличенным вниманием рассматривал часовню, якобы восхищенный каменными стенами и действительно великолепными витражами, и Анджела все поняла. Он не был уверен в том, что достаточно хорош для нее. Она поняла, что он очень хотел доставить ей удовольствие, но не был уверен в том, что ему это удалось.
– Хотя бы один из нас перед лицом соблазна должен проявлять большее благоразумие, – сказала она. – Согласитесь, что в этом деле у меня гораздо больше опыта.
– Я тоже мог бы попрактиковаться в этом. Вы мне поможете? – спросил Филипп, и Анджела вновь заметила озорной огонек в его глазах, который подсказал ей, что он шутит – слегка.
– Так, значит, я должна поцеловать вас, чтобы вы могли заставить себя остановиться перед соблазном?
– Вы оказали бы большую услугу многим женщинам. Дело в том, что если я научусь сдерживать себя, то, несомненно, сумею избежать брачных уз или, по крайней мере, дуэлей.
– Но ведь в нашем случае это вы должны меня соблазнять, – напомнила ему Анджела и тотчас пожалела об этом.
Совсем не стоило усложнять свое и без того непростое положение!
– Я даю вам шанс исправить меня. Ведь женщины всегда хотят этого. Изменить мужчину, исправить законченного шалопая…
– Всем известно, что вы хуже шалопая.
– Значит, тем я в большей степени нуждаюсь в исправлении, – кратко парировал Филипп.
– Вы просто невозможны. Вам об этом известно?
– Да, скорее всего именно поэтому я вам и нравлюсь, – добавил он со своей дьявольской улыбкой.
Боже, как она будет скучать по этой улыбке! – Вы ошибаетесь, – твердо ответила она.
– Анджела, – с шутливой серьезностью произнес Филипп, – мы уже говорили с вами о том, что грешно лгать в церкви.
– Значит, я не должна лгать в церкви, но имею право целовать мужчину, который не является моим мужем?
– Я уверен, что этому можно найти какое-то логичное объяснение, но мне трудно думать об этом на пустой желудок.
Они встали и направились к выходу. На этот раз, идя по проходу, они старались не касаться друг друга. И Анджела была этому рада. Конечно, они могли шутить, говоря о соблазне и совращении, преследующем самые праведные цели, но что, если все эти слова – лишь дымовая завеса, маскирующая истинные желания?
У дверей часовни их ждала аббатиса. Она была в таком же сером платье, как все монахини монастыря, и этот цвет неплохо сочетался с сединой ее волос. Она была далеко не молода – возможно, ей было около шестидесяти, но до сих пор оставалась очень интересной женщиной. У нее были удивительные глаза, строгие и в то же время добрые – ярко-зеленые, лучистые, обрамленные темными ресницами.
– Лорд Хантли, может, мы с вами пройдемся, пока Анджела готовит вам завтрак?
– Конечно, леди Кэтрин, – ответил он, и это был единственно возможный ответ.
Анджела поклонилась аббатисе и исчезла в холле. Когда Филипп вновь обратил свое внимание на аббатису, то заметил на ее губах слабый след понимающей улыбки.
– Я вижу, вы чувствуете себя гораздо лучше.
– Да. И я очень благодарен вам за проявленную заботу.
– Это наш долг, – ответила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34