– Прекрасно, спасибо. А вы?
Она вздохнула и слегка улыбнулась:
– Бывали времена и получше. Лорд Радерфорд предложил средства, чтобы заменить крышу. Это очень щедро с его стороны, и, признаюсь, большое облегчение для меня.
– Я понимаю. Леди Кэтрин, в связи с этим я хотел кое-что с вами обсудить. Мы оба знаем, что я не могу оставаться здесь до бесконечности. И к тому же у меня нет денег.
Филипп был удивлен, как легко ему давались слова. В его кругах не принято было признаваться в том, что у тебя нет денег.
– Не волнуйтесь, Филипп, мы не потребуем с вас платы за уход. Помогать людям – наш долг перед Господом.
– Очень благодарен вам за это. Но мне нужны деньги, чтобы уехать. При всем желании с такой ногой я не смогу пешком добраться до Лондона.
– Я бы могла ссудить вам некоторую сумму.
– Нет, спасибо, – сказал Филипп, желая, чтобы она перестала проявлять такую щедрость, и позволила, наконец, сказать ему, ради чего он пришел. Он ведь всегда может написать своему брату или своему другу Паркхерсту, и они пришлют ему нужную сумму, но Анджела права – он меняется. – У меня есть к вам предложение, – сказал он твердо. – Я отработаю нужную мне для отъезда сумму на ремонте крыши. Я понимаю, что мое физическое состояние оставляет желать лучшего, но уверен, что моя помощь вам пригодится.
Вот так, он сделал это – объявил, что готов работать. Его отец, должно быть, перевернулся в гробу. Филипп мог себе представить, как хохотали бы его друзья по клубу, если бы услышали это.
– Лорд Хантли…
– Филипп.
– Да, Филипп, это очень благородно с вашей стороны, – заметила леди Кэтрин. Она просто сияла, глядя на него. – Ваша матушка могла бы гордиться вами…
Филипп заморгал, услышав ее слова. У него было такое ощущение, будто его ударили в грудь! На мгновение он потерял дар речи, пытаясь осознать услышанное. А настоятельница продолжала говорить…
Да, для него это было что-то новое. Он совершил то, чем могли бы гордиться его родители? Пожалуй, это похоже на чудо. И это ощущение тоже было новым.
– …Думаю, после того, что вы совершили вчера, вам следует отдохнуть, – продолжала аббатиса. – Вы придете в себя и завтра начнете работать вместе с селянами, которые обещали нам свою помощь. Мы рассчитываем, что в общей сложности на это уйдет недели две.
Филипп согласился с ней.
– Вы хотите что-то еще обсудить со мной?
Он посмотрел на нее с любопытством. Знает ли она что-нибудь о нем и Анджеле? Вряд ли. Ну, уж нет, от него она не услышит об этом ни слова.
– Нет, спасибо.
– Ну, хорошо. Если захотите о чем-нибудь поговорить со мной, моя дверь всегда открыта для вас.
– Я буду помнить об этом, – сказал Филипп, тотчас забыв о ее словах.
Он закрыл за собой дверь, и некоторое время стоял в коридоре, раздумывая, чем ему заняться, где сейчас может быть Анджела и как ему добраться до своей комнаты. В самом деле, тот, кто проектировал это здание, сделал все, чтобы здесь можно было заблудиться. Все коридоры выглядели похожими, без всяких признаков отличия, по которым можно было бы сориентироваться.
Совершенно бесцельно он бродил по зданию, пока не наткнулся на кухню и, что было очень важно, на Анджелу. Она со своими подругами сидела за столом в центре комнаты. Девушки молча резали овощи. Конечно, Филипп предпочел бы заняться чем-нибудь другим, а не сидеть с тремя женщинами, которые явно были в ссоре. Но ему было скучно, а Анджела была здесь, поэтому он поздоровался и вошел.
– Привет, – живо отозвалась Пенелопа.
Девушка резала морковь, которая была почти такого же цвета, как ее волосы. Она посмотрела на Филиппа и улыбнулась.
Другая девушка бросила на него взгляд, полный презрения, и продолжила чистить картофель. Это, должно быть, Хелена.
– Привет, – сказала Анджела, отрываясь от своего занятия – она лущила горох. – Вам что-нибудь нужно?
– Да, мне нужна компания, потому что мне скучно, – ответил он. Хелена фыркнула, остальные не обратили на нее внимания.
– Думаю, вы можете остаться с нами, – сказала Анджела.
– И даже принести какую-то пользу, – вздернув носик, сказала Хелена.
Поставив перед ним миску с картошкой, она протянула ему нож. Он поднял глаза и увидел, что на него выжидающе смотрят три пары глаз. Вероятно, они ждут от него слов о том, что он заявит, что столь знатному дворянину не пристало чистить картофель, даже в святой обители. Он бы так и сказал, но у него был небольшой выбор: чистить картошку или сидеть в одиночестве в своей комнате, умирая от скуки. Черт возьми, уж лучше чистить картошку. И он начал ее чистить, не обращая внимания на вызванный этим некоторый шок.
– Как прошла ваша встреча с леди Кэтрин? – спросила Анджела.
– Прекрасно, – ответил Филипп.
– А зачем вы хотели ее видеть?
– Я помогу ремонтировать крышу и заработаю денег на дорогу до Лондона.
Анджела что-то тихонько прошептала Пенелопе. – Вы о чем? – спросила Хелена.
– Она сказала: «Я ведь говорила тебе, что он изменился», – громко произнесла Пенелопа. – Думаю, Что это очень любезно с вашей стороны, лорд Хантли.
– Лорд Инвалид, ты хотела сказать, – пробормотала Хелена.
– Прошу прощения, что вы сказали? – Филипп не мог поверить своим ушам.
– Ничего, ничего, – быстро сказала Анджела, бросая на Хелену красноречивый взгляд. Филипп повернулся к Пенелопе и улыбнулся ей. Она покраснела.
– Она назвала вас «лорд Инвалид», – ответила Пенелопа.
– Пенелопа! – воскликнула Анджела.
– Вы называете меня «лорд Инвалид»?
Он не знал, как ему реагировать – обидеться или посмеяться над этим.
– Больше не называем, – быстро нашлась Анджела.
– Мы назвали вас так в первые дни, когда вы только здесь появились, – добавила Пенелопа.
– До тех пор, пока Анджела не начала терять мозги и не влюбилась в вас, – резко сказала Хелена.
– Хелена! – вновь воскликнула Анджела в полнейшем ужасе.
– Меня называли и похуже, – ответил Филипп, пожимая плечами, решив все-таки посчитать это забавным. – И кто же придумал такое имя?
– Я, – с гордостью произнесла Хелена.
– Звучит неплохо, – прокомментировал он.
– Мне тоже так показалось, – согласилась Хелена.
– А леди Кэтрин не сказала вам, сколько времени потребуется на починку крыши? – спросила Анджела, пытаясь сменить тему.
– Недели две.
– И затем вы уедете? – спросила Анджела. – Да.
Он внимательно посмотрел на нее, пытаясь уловить выражение ее лица. Но она, казалось, была совершенно поглощена своей работой.
– А что вы скажете друзьям, когда они спросят, где вы пропадали? – спросила его Пенелопа.
– Я мог бы рассказать им правду, но сомневаюсь, что они мне поверят. Они только посмеются, я в этом уверен.
– А они среагируют, если вы расскажете им, что соблазнили монахиню? Тоже посмеются? – спросила Хелена.
Бывает просто «неловкое молчание», а бывает «очень неловкое молчание». В данном случае это был второй вариант. Даже Анджела не стала упрекать свою подругу. И, что гораздо хуже, она в ожидании его ответа даже перестала лущить горох и смотрела на него с беззастенчивым любопытством.
Если он расскажет своим друзьям правду, они решат, что он привирает – и не в том, что соблазнил женщину, собирающуюся принять постриг, а в том, что эта женщина практически сама соблазнила его. Паркхерст, наверное, хлопнет его по спине и предложит выпить по этому поводу. Но на самом деле у него не было ни малейшего намерения рассказывать кому-либо о случившемся. Это было не в его правилах – он не любил откровенничать о своих личных делах. Да, как правило, правда, мало кого интересовала, в основном все предпочитали питаться слухами.
– Вопреки всеобщему мнению я никогда не распространяюсь о своих интимных делах, – твердо ответил он. И, не удержавшись, добавил специально для Хелены: – Я, правда, сам тоже не имею привычки вмешиваться в чужие дела.
– Дела – это подходящее слово, – пробормотала девушка и, положив нож, вышла из комнаты.
Ну, как можно разговаривать с женщинами, когда они в самый разгар спора выходят из комнаты?
– Извините, что так вышло, – сказала Пенелопа, прерывая мучительное молчание.
– Все в порядке. На самом деле этого следовало ожидать, – ответил он.
Но беспокоила его больше не Хелена, а Анджела, которая, похоже, была почти уверена, что он еще долго будет развлекать своих приятелей рассказами о том, как соблазнил послушницу. Она может считать, что он меняется, но она явно не видит в нем джентльмена. И виной тому, конечно, ее печальный опыт и его скандальная репутация.
Потом Пенелопа и Анджела начали рассуждать о том, кто из селян мог бы заняться ремонтом крыши. Для женщин, ведущих замкнутый образ жизни, они странным образом были в курсе всех местных дел. Во всяком случае, так показалось Филиппу. Они рассчитывали, что Джонни и Уильям Слоуны, братья Пенелопы, наверняка смогут помочь с крышей, но не Роб Маккэббин, поскольку он сломал ногу, прыгнув с крыльца таверны «Солнце и луна». В тот момент он, несомненно, был навеселе. Семейство Фитч навряд ли сможет отправить на работу своих старших сыновей – слишком много дел на ферме, они и так еле сводят концы с концами.
Филипп молча чистил картошку. Анджела и Пенелопа, похоже, забыли о его существовании, никоим образом не пытаясь вовлечь его в разговор, и ему оставалось лишь размышлять о своих странных чувствах.
Филипп не присоединился к сестрам ни во время завтрака, ни во время обеда. Все-таки это был женский монастырь со своими порядками.
Он обедал в одиночестве и от нечего делать представлял себе, как его друзья покатываются со смеху, узнав, что Филипп Кенсингтон несколько недель прожил в женском монастыре. А если бы они узнали, что однажды он все утро чистил картошку, с интересом прислушиваясь к женской болтовне, то, несомненно, решили бы, что он просто сошел с ума. Он вряд ли смог бы описать им голос Анджелы, который буквально может околдовать. Они бы просто подняли его на смех, после чего его авторитет и репутация были бы окончательно подорваны.
Но он не даст им повода смеяться над ним, поскольку ничего им не расскажет. Он действительно никогда не рассказывал о своих интимных связях. У него не было нужды хвастаться своими победами, поскольку это всегда делали за него другие, а его молчание воспринималась как подтверждение слухов.
Он погубил четырех женщин, но вовсе не окончательно, как все считали. Просто он никогда не пытался опровергать ходившие о нем сплетни, поэтому неудивительно, что у него была такая репутация.
Во время ужина, вновь проведенного в одиночестве, он подумал о том, что ему необходимо разработать план своих действий после того, как он покинет монастырь.
Он может поехать в Лондон, где у него было два варианта. Он мог остановиться у Девона и Эмили. В огромном лондонском особняке легко мог разместиться гвардейский полк. Но у него нет ни малейшего желания обращаться с какой-либо просьбой к своему брату. И хотя Эмили, очевидно, простила Девона за то, что он позволил своему брату так обойтись с ней, сам Филипп сомневался в том, что прощение будет даровано и ему. Ведь это он, в конце концов, завлек ее в брак, потому что рассчитывал поправить свои дела за счет ее приданого.
А деньги ему нужны были для того, чтобы доказать, что он вовсе не такой безнадежный оболтус, каким всегда считал его отец. На деньги от приданого он мог восстановить поместье, потому что это очень важно для отца. Всегда на первом месте у отца были его чертов титул и поместье. Все остальное не имело значения.
И вот он без единого пенни. И теперь уже нет отца, на которого нужно произвести впечатление. У него есть лишь брат-близнец Девон, который всю свою жизнь опережал его на один шаг. А у Девона есть деньги и жена, которая ненавидит, Филиппа. Нет, он ничем не омрачит их существование и не обратится к ним с просьбой о помощи.
И еще в Лондоне можно остановиться у его друга Паркхерста, несмотря на то, что из Парижа Филипп почти не писал ему. Но на Паркхерста можно было рассчитывать, он в состоянии ссудить достаточно денег, чтобы Филипп, он же лорд Хантли, смог, черт побери, приобрести, по крайней мере, приличную одежду. Итак, решено. Он отправится в Лондон и остановится у Паркхерста.
А что потом? Все труднее и труднее поверить, что некогда он был одним из самых богатых людей в Англии и должен был унаследовать один из старейших титулов в стране. Что ж, пока у Девона нет сына, Филипп все еще остается наследником и носит почетный титул «маркиз Хантли». Но наступит день, и он лишится даже титула. А возможно, это уже случилось, кто знает.
Но без крова он не останется. У него еще есть Астон-Хаус, который, в крайнем случае, можно будет продать. И что тогда он будет делать?
С ужином было покончено, его будущее оставалось неопределенным, и Филипп отправился посмотреть, не освободилась ли Анджела. Двери в трапезную все еще были закрыты. Делать ему было нечего, и он остался ждать в коридоре.
Даже страшно подумать, какая несправедливость: вот уже целые сутки прошли с тех пор, как он последний раз прикасался к Анджеле, ее шелковистой коже, особенно если учесть, что у них остается так мало времени.
Когда двери открылись, и сестры начали вереницей выходить в коридор, он вздохнул с облегчением. Анджела тотчас заметила его и улыбнулась.
Он с усилием оперся на здоровую ногу, всем своим видом демонстрируя, что ему нужна помощь, чтобы дойти до своей комнаты. Совершенно ясно, что ему не удалось ввести ее в заблуждение, но Анджела не стала протестовать. В действительности рана на его ноге уже практически зажила. Ему просто хотелось прикоснуться к ней. Но он притворился, чтобы окружающие, видя, как они идут под руку, думали, что он все еще нуждается в помощи.
Как только они отошли на достаточное расстояние и оказались в пустом полутемном коридоре, Филипп остановился.
– В чем дело? Вам нужно передохнуть? – спросила Анджела, глядя на него. Он улыбнулся, потому что именно этих слов ожидал от нее. Он не ответил, а только вплотную приблизился к ней. Он почувствовал, как от предвкушения близости забилось его сердце. Он помедлил несколько мгновений, потом еще чуть-чуть, чтобы они могли насладиться своими ощущениями. Это было похоже на падение со страховкой, когда знаешь, что у самой земли тебя подхватят, так что можно просто насладиться мимолетным ощущением полета.
Когда он обнял ее за талию и она прильнула к нему, он понял, что ощущения стали еще более ошеломляющими, именно благодаря этим нескольким мгновениям ожидания.
Филипп не мог вспомнить, учила ли его – как там ее звали? – Эсме получать удовольствие от затянувшейся паузы, или это его собственное открытие. Впрочем, это не имело никакого значения.
Их тела сплелись, они почти не двигались, едва дышали, словно опасались, что с каждым вдохом в их рай может вторгнуться грубая реальность.
Анджела обняла его за шею, и ее пальцы вплелись в его волосы. Ему очень хотелось сделать то же самое, но ее волосы были заплетены в косы и уложены вокруг головы, словно нимб. Однако в нем были живы потрясающе яркие воспоминания, когда его ладони скользили по ее длинным шелковистым локонам…
Желание дотронуться до ее кожи, было сильным до боли. И он слегка коснулся ее губами чуть пониже мочки уха. Кожа в этом месте была очень нежной и теплой. Анджела ленивым неторопливым движением откинула голову назад, открыв ему свою шею. Он был щедр на поцелуи и ласки. И это ей доставляло удовольствие. Ее волнующее теплое дыхание ласкало его кожу. Анджела поцеловала его, сначала легко, потом более страстно. И, не отрываясь от него, сделала шаг назад, затем другой, и ему ничего не оставалось, как следовать за ней. Еще один шаг, и ее спина оказалась прижатой к стене.
– У меня слабеют ноги, – только и смогла вымолвить она хрипловатым шепотом.
– Я поддержу тебя, – прошептал он, но его слова потерялись в очередном поцелуе.
А затем он уже не мог больше сдерживаться и всем телом прижал ее к стене. В ответ Анджела рванулась к нему, словно желала раздавить. Филипп застонал. Если ей было так приятно стоять здесь, прижавшись к нему одетой… то, что она будет испытывать, когда они обнаженными окажутся на кровати…
О Боже!
Даже он, Филипп Кенсингтон, пресловутый «законченный негодяй», никогда не овладевал женщиной, прижав ее к стене. Да не где-нибудь, а в узком коридоре монастыря. И не просто женщиной, а возможно, будущей монахиней. Тем более в первый раз…
Он подумал, что это должно происходить как-то иначе.
Поэтому, пересилив себя, он сделал шаг назад, стараясь совладать со своим дыханием. Сердце его колотилось, но другие части тела от желания обладать ею пульсировали еще сильнее. Он взял ее за руку и двинулся по коридору.
– Я не знаю, куда мы идем, – сказал он.
– Я как раз надеялась поговорить об этом, – мягко произнесла она.
– Правильно. Но прежде чем мы поговорим об этом, я хотел сказать, что, похоже, мы идем не туда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34