изд. т.4. с.159-160). Интеллигенция во все революционные времена выступает ядром меняющейся культуры. До и после Октябрьской революции в рядах русской интеллигенции произошел раскол, закончившийся высылкой из страны в 1922 году трех сотен ярых антикоммунистов. Что же касается интеллигенции в обычном смысле этого слова, т.е. не политической интеллигенции, то большевики не проявляли к ней враждебности. «Пострадала же она в трагедии революции действительно не меньше всех прочих в силу упомянутой большей причастности к отжившей идеологии, но только не по причинам отношения большевизма к интеллигенции (в этом ее житейском смысле). Отношение же большевизма к ученым неидеологического толка было, по самой природе марксизма, известным. В частности, по ярким примерам об этом писал П.Л. Капица - помощь Ленина даже заметно «инакомыслящему» И.П.Павлову (затем помогал С.М.Киров), К.А.Тимирязеву, А.А. Богданову, Д.К.Чернову и др. Отдельные, «местные» глупости и свинства, конечно, были, но ведь не в них типологическая суть. Да и о чем здесь говорить вообще, коли замышлялось «научно управляемое общество»! С самого начала, «специфически», но редкостно верно пишет австралийский советолог Р. Миллер, большевиками насаждался «культ науки», давший взлет научной активности в 20-е гг. И даже уже в самый разгар боев и военной голодухи большевики наскребали пайки для ученых, разрабатывавших планы «развития производительных сил России» (Цит. изд. т.4. с.164).
«Партия в социалистических преобразованиях, - подводит итог А.С.Шушарин, - это и была новая, революционная, организованная (в том числе властная) форма идеологической интеллигенции, идеи, состояние, авторитет (объективное влияние) которой зависят от несметного количества обстоятельств, в том числе самой партийной борьбы. И в этом отношении все революционные партии, «консорции», одним миром мазаны. А вот у большевиков было и нечто новое, далеко не всем (до сей поры!) заметное, а для всей истории небывалое, хотя и с мифами (в их значении здесь близком иллюзиям)» (Цит. изд. т.4. с.166).
Так что же было особенного у большевиков? Ответ А.С.Шушарина на этот вопрос вполне полилогический: «…это была самая первая в человеческой истории партия, последовательно опиравшаяся на научную социальную теорию. Пусть и весьма узкую. Именно поэтому с социализмом человечество впервые и вступало в действительную ноосферу, сферу разума (подчеркну - разума, ума, знания), т.е. в научный, рациональный способ осмысления происходящего и осуществления назревших, неотвратимых перемен (в десятый раз подчеркну, что до того ни одно, так сказать, «формационного» калибра революционное преобразование в мире, хоть и сопровождалось в итоге релевантными идейными формами, не обеспечивалось научной теорией). Но вот что такое научная социальная теория - вопрос, мало кем понимаемый до сей поры. Будь то академики или партийные лидеры. Удивительный кошмар, а потому воз и ныне там. Точнее, покатился в новые тартарары» (Цит. изд. т.4. с.167). Следует заметить, что в данном предложении А.С.Шушарин применил понятие «ноосфера» в интерпретации Н.Моисеева (точнее - В.Вернадского), а не в своей интерпретации, как производительные силы. К тому же Россия вступала не в ноосферу (по Н.Моисееву), а в социализм (см. монографию «Мир на перекрестке четырех дорог. Прогноз судьбы человечества»). Что же касается высказывания А.С.Шушарина об узости социальной теории марксизма (в сравнении, конечно, с полилогией), оставим его на совести автора. И еще одно замечание принципиального характера - о роли интеллигенции в партии большевиков. Спору нет, интеллигенция сыграла выдающуюся роль в большевистском движении и социалистической революции 1917 года, однако без опоры на рабочий класс она была бы бессильна. А что касается политики послереволюционного партийного строительства, то она состояла в привлечении трудящихся масс. Сначала в партию принимали активных участников гражданской войны, а позднее - рабочих от станка и сельских активистов-кооператоров. Поскольку аппарат управления комплектовался по классовому принципу, то в 1930-х годах в составе партии значительно возрос удельный вес государственных служащих (бывших рабочих и крестьян, получивших образование уже в учебных заведениях советского времени). Неизбежное снижение общего образовательного уровня партийной массы явилось одной из причин становления сталинизма со всеми вытекающими позитивными и негативными последствиями.
Далее А.С.Шушарин попытался разобраться в причинах монопартийности, сложившейся в СССР начиная с 1920-х годов. Он насчитал свыше десятка конкретно-исторических причин. Они, по его мнению, были следующими: 1) партия руководствовалась «…монологической, т.е. гомогенной революционно-экономической или постэкономической» теорией; 2) «…централизм присущ вообще даже самой аморфной партии, тем более революционной»; 3) «…определенный централизм свойствен и любому самому раздемократическому государству, за овладение которым, как и все другие партии, открыто боролись большевики»; 4) не просто упомянутый монологизм, но и особая (революционно-теоретическая) оппозиционность (так сказать, «…не только вера, но и логика, семантика) в революционной дивергенции тоже неумолимо работает на жесткость определенного обособления в «среде» даже неизбежного отрыва от нее»; 5) «…иерархический централизм - неотделимый момент любых территориальных производственных отношений, исторически особо существенных для преобладающих (по «массе») доиндустриальных структур, а также «большого» и «холодного» пространства России»; 6) «…к этому добавляется давнишняя и огромная азийная региональная и производственная неоднородность (типологически отсутствующая на Западе); 7) «…централизм органически присущ и как раз функциональным, технологическим производственным отношениям, тем более в устанавливавшейся господствующей линейной форме собственности на технологии»; 8) «враждебное окружение» или индустриальный вызов в эгокультурном мире тоже лили воду на ту же мельницу»; 9) «…сам факт революции будил новые надежды рабочих других стран, а это тоже материально обязывает, дисциплинирует»; 10) всеобщая «…ожесточенность, сокрушительное разложение «всех сторон общественной жизни»<…>«низкий средний уровень культуры, «закон наименьших», погромность разбуженного дна…», сила оппозиции, вся совокупность катастрофических и военных обстоятельств (а это командность, беспрекословность и пр.); 11) «…властно-институционализируемый интернационализм (интеркультурность)» (Цит. изд. т.4. с.177-178). Далеко не со всеми вышеперечисленными причинами можно согласиться, но в принципе большинство из них верно подмечены А.С.Шушариным. Например, какое отношение к формированию монопартийности имели такие причины, как марксистская теория, или т.н. территориальные производственные отношения в большом и холодном пространстве России, или функциональные технологические производственные отношения, или интернационализм? Да и в последующем комментарии А.С.Шушарин сам себя опровергает. Так, он писал: «Как бы большевики ни бились за многопартийность (газеты, конечно, сотнями закрывались, но до 6 июня 1918 г., мятежа левых эсеров, в стране выходило до 700 газет и бюллетеней разных направлений кроме монархических и кадетских - В.Г. Сироткин), ничегошеньки бы у них не вышло. Все равно бы получилась фактическая однопартийность (как это и произошло поздней почти на трети планеты, несмотря на иногда номинальную политическую реальность нескольких партий). То, что монопартийность вырастала отнюдь не из самих партийных, политических, доктринальных причин, подтверждается наблюдением Э.Карра: концентрация власти началась в советских органах (как тогдашних властно-хозяйственных и революционных проявлений производственных перемен) и лишь затем охватила партийные органы» (Цит. изд. т.4. с.178). В этом предложении он сам отрицает, например, такой фактор, как логика внутрипартийного строительства («…монопартийность вырастала отнюдь не из самих партийных, политических, доктринальных причин…). А завершая эту тему, А.С.Шушарин вообще пришел к выводу, который высосан из пальца, а именно: «…сама монопартийность была таким же типологическим инвариантом, как монархии для феодальности или буржуазное «разделение властей» для политической формы капитала» (Цит. изд. т.4. с.179). Как показала современная история, капиталистическая система спокойно уживается и процветает при любой форме политической власти (монархии, диктатуре).
Ссылаясь на разработку плана ГОЭЛРО, А.С.Шушарин писал: «Большевики бились за власть, затем за ее удержание; бились они и за идеологию, за перемену форм производства - все это абсолютно так же, как и у наших капитализационных «реформаторов». Но у большевиков была сформирована и вполне детальная производственная (народно-хозяйственная) программа, подобной которой у наших реформаторов нет и отдаленного намека. Вот она-то наиболее эффективно и выстраивала социально-структурную, но не экономическую, а уже постэкономическую систему. Образно говоря, не столько декреты о новых порядках, сколько беспрецедентный хозяйственный план своей реализацией» (Цит. изд. т.4. с.207). Спрашивается, почему постэкономическую? Ведь план был как раз сердцевиной преобразования не только производительных сил, но и экономических отношений. И свою иррациональную идею А.С.Шушарин продолжал отстаивать с завидным упорством, когда писал, что «...относительно «ясное» обобществление средств производства на самом деле тогда означало одновременно никому не ведомое утверждение новой доминирующей формы собственности уже на технологии и снятие экономических отношений» (Цит. изд. т.4. с.207). С этой «идеей» мы уже сталкивались и раньше. Она просто-напросто - абсурдная. В выражение «снятие экономических отношений» А.С.Шушарин мог вкладывать любой свой полилогический смысл, но оно с точки зрения науки означает только одно - ликвидацию экономики и вообще общества как такового, ибо без воспроизводства материальных благ оно существовать не может. Экономические отношения снять невозможно.
Однако продолжим движение вслед за А.С.Шушариным по историческим этапам становления социализма в СССР. После политики «военного коммунизма» - нэп. Вот что писал на этот счет А.С.Шушарин: «Если теперь отвлечься от всей многослойности и остатков военного коммунизма (войны и пр.), то нэп и был первым в истории процессом осуществления гигантской социальной революции эволюционным путем, в интеллектуальной форме. Ведь за неизбежно мифологизированными оболочками развертывался, опять же впервые в истории, вполне научно обоснованный и рациональный процесс (обобществление основных средств производства), причем в сроках и формах, просто несоизмеримых со столетиями непрекращающихся боен типологически предшествующего процесса капитализации в Европе. Вникайте, вникайте, критики большевизма, «посеявшего зло» (А.Н. Яковлев). Даже у Л.Троцкого, «демона революции», едва ли не в одном из самых еще постановочных докладов о нэпе, нет ни одной радикальной интонации. Конечно, еще оставалась мощная инерция чрезвычайщины и уже действительно подрастали тенденции будущего сталинизма, набирали самостоятельную силу репрессивные органы, но вот это как раз и суть всякие «наложения» на главное собственное производственное содержание нэпа» (Цит. изд. т.4. с.217).
А.С.Шушарин следующим образом определил основное противоречие эпохи нэпа: «Образовалось противоречие, если угодно, трех основных типов производственных структур: натуральность, или парцеллярность с общинностью, бартером, мелкотоварностью, - товар, или обмен (рынок), - планомерность, адресное соисполнение функций. В борьбе этих трех (только основных, конечно) структур с точки зрения злополучного (или несчастного) товара, экономических отношений две задачи по общественной форме были прямо противоположны: от товарного к плановому (линейному) и от, кратко говоря, натурального к товарному (капиталистическому) равновесию» (Цит. изд. т.4. с.221). К этому следовало бы добавить невероятно трудную задачу восстановления разрушенного войнами экономики, выход на уровень 1914 года. Без решения этой задачи все планы оставались бы на бумаге, в частности взаимоотношение городской промышленности с огромным аграрным рынком, а также проблема т.н. ценовых ножниц.
Объясняя переход в 1929 году к новой политике - усиленным темпам индустриализации и отказу от нэпа, А.С.Шушарин считал, что причиной такого радикального поворота была опасность агрессии со стороны империалистических государств. Он писал: «События происходили, пишет Р.У.Дэвис, «в сравнительно отсталой стране», «оставшейся более или менее одинокой в опасном мире. Все эти обстоятельства воспринимались как мощные аргументы в пользу стремительной индустриализации<…>возможности развития, предоставляемые рыночной экономикой нэпа, были ограниченными, и для осуществления быстрой индустриализации предстояло внести в систему коренные модификации» (Дэвис Р.У. Нэп и современность // Коммунист, 1990, № 8, с. 77) (Цит. изд- т.4. с.236). И еще одна цитата, которая проливает свет на логику А.С.Шушарина: «Крайности, трагедии, да и сам период коллективизации полностью «совпали» с глубочайшим кризисом капитализма, с Великой депрессией, которая не могла не окрылить и без того возбужденные «красные» настроения и уж во всяком случае являлась «живым примером» для отказа от любого типа капитализационных решений» (Цит. изд. т.4. с.237).
Разъясняя свое понимание «великого поворота» и раскритиковав политическую версию этого исторического события, А.С.Шушарин, опираясь на свою полилогию, дал ему следующую искажающую историческую действительность трактовку: «Политика «великого перелома» проявляла и даже экзотерически отражала такое сложнейшее производственное и социально-политическое содержание перемен «всех сторон общественной жизни», в котором как раз, между прочим, и происходило окончательное снятие экономических отношений (а заодно и доминанты экономических объяснений). Неумолимая «негэнтропийная диссипация» - энтропийный срыв, но уже на более высоком негэнтропийном уровне.
Это и было завершение стихийно начатой (еще как околобуржуазной) в 1905 г. социалистической революции в сложнейшем сплетении производственного (структуры, отношения) и связанного с ним, но и не тождественного, социально-политического (институты, классы, массы, мироощущения, интеллигенция, партия, политический режим и пр.). В отнюдь не пассивной внешней «среде» (Цит. изд. т.4. с.241).
Постараемся из дальнейших пояснений А.С.Шушарина уразуметь, что означает это мудреное изречение - «неумолимая «негэнтропийная диссипация» - энтропийный срыв, но уже на более высоком негэнтропийном уровне».
Уже в следующем параграфе 24.2.7.2. «Срыв и трансформация в «соединившихся» коллективизации и индустриализации» начинает кое-что проясняться. Читаем: «При всей многомерности происходившего основное состояло в энтропийном срыве «диалогической» композиции двух в нэпе неустойчивых взаимодействующих субкультур (с зажатым между ними, третьей, «рынком») - индустриальной, плановой и слабо товарной, сельской, отягощенной общинностью, и их трансформации, особенно села, с уже общим функциональным равновесием производства. В итоге и промышленность, как бы внутри себя, сбросила уже неадекватные нэповские формы, и село (как сельскохозяйственное производство, естественно) радикально переменилось, можно сказать, вообще перескочив экономические формы. В целом еще сохранявшаяся «атомарность» рыночных структур была снята во всем по типу не «атомарном», технологическом, линейном производстве. Энтропийный срыв («процесс пошел») действительно произошел (поскольку даже неустойчивая «диалогическая» композиция негэнтропийно выше последующего уже равновесного состояния), но он произошел уже на новом, негэнтропийном уровне общего, постэкономического равновесия. Не мифическая «квазисобственность» (В.Мау), а, наоборот, как раз уже новая, вполне определенная доминирующая группоиерархическая собственность на технологии, статусные формы, безраздельно утвердилась (в отраслевой, ведомственно-учрежденческой форме), типологически сохранившись неизменной с 30-х гг. до «постперестройки»; в 1936 г. это и нашло свое выражение в мифологеме «построения основ социализма», в «сталинской» Конституции (которая, во всяком случае в части национального вопроса, норм демократии, по всем юридическим канонам даже многими западными аналитиками считается вполне прогрессивной). Хотя, конечно, во всей агломерации картина значительно сложней» (Цит. изд. т.4. с.241-242).
Итак, приступим к расшифровке полилогической шарады А.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
«Партия в социалистических преобразованиях, - подводит итог А.С.Шушарин, - это и была новая, революционная, организованная (в том числе властная) форма идеологической интеллигенции, идеи, состояние, авторитет (объективное влияние) которой зависят от несметного количества обстоятельств, в том числе самой партийной борьбы. И в этом отношении все революционные партии, «консорции», одним миром мазаны. А вот у большевиков было и нечто новое, далеко не всем (до сей поры!) заметное, а для всей истории небывалое, хотя и с мифами (в их значении здесь близком иллюзиям)» (Цит. изд. т.4. с.166).
Так что же было особенного у большевиков? Ответ А.С.Шушарина на этот вопрос вполне полилогический: «…это была самая первая в человеческой истории партия, последовательно опиравшаяся на научную социальную теорию. Пусть и весьма узкую. Именно поэтому с социализмом человечество впервые и вступало в действительную ноосферу, сферу разума (подчеркну - разума, ума, знания), т.е. в научный, рациональный способ осмысления происходящего и осуществления назревших, неотвратимых перемен (в десятый раз подчеркну, что до того ни одно, так сказать, «формационного» калибра революционное преобразование в мире, хоть и сопровождалось в итоге релевантными идейными формами, не обеспечивалось научной теорией). Но вот что такое научная социальная теория - вопрос, мало кем понимаемый до сей поры. Будь то академики или партийные лидеры. Удивительный кошмар, а потому воз и ныне там. Точнее, покатился в новые тартарары» (Цит. изд. т.4. с.167). Следует заметить, что в данном предложении А.С.Шушарин применил понятие «ноосфера» в интерпретации Н.Моисеева (точнее - В.Вернадского), а не в своей интерпретации, как производительные силы. К тому же Россия вступала не в ноосферу (по Н.Моисееву), а в социализм (см. монографию «Мир на перекрестке четырех дорог. Прогноз судьбы человечества»). Что же касается высказывания А.С.Шушарина об узости социальной теории марксизма (в сравнении, конечно, с полилогией), оставим его на совести автора. И еще одно замечание принципиального характера - о роли интеллигенции в партии большевиков. Спору нет, интеллигенция сыграла выдающуюся роль в большевистском движении и социалистической революции 1917 года, однако без опоры на рабочий класс она была бы бессильна. А что касается политики послереволюционного партийного строительства, то она состояла в привлечении трудящихся масс. Сначала в партию принимали активных участников гражданской войны, а позднее - рабочих от станка и сельских активистов-кооператоров. Поскольку аппарат управления комплектовался по классовому принципу, то в 1930-х годах в составе партии значительно возрос удельный вес государственных служащих (бывших рабочих и крестьян, получивших образование уже в учебных заведениях советского времени). Неизбежное снижение общего образовательного уровня партийной массы явилось одной из причин становления сталинизма со всеми вытекающими позитивными и негативными последствиями.
Далее А.С.Шушарин попытался разобраться в причинах монопартийности, сложившейся в СССР начиная с 1920-х годов. Он насчитал свыше десятка конкретно-исторических причин. Они, по его мнению, были следующими: 1) партия руководствовалась «…монологической, т.е. гомогенной революционно-экономической или постэкономической» теорией; 2) «…централизм присущ вообще даже самой аморфной партии, тем более революционной»; 3) «…определенный централизм свойствен и любому самому раздемократическому государству, за овладение которым, как и все другие партии, открыто боролись большевики»; 4) не просто упомянутый монологизм, но и особая (революционно-теоретическая) оппозиционность (так сказать, «…не только вера, но и логика, семантика) в революционной дивергенции тоже неумолимо работает на жесткость определенного обособления в «среде» даже неизбежного отрыва от нее»; 5) «…иерархический централизм - неотделимый момент любых территориальных производственных отношений, исторически особо существенных для преобладающих (по «массе») доиндустриальных структур, а также «большого» и «холодного» пространства России»; 6) «…к этому добавляется давнишняя и огромная азийная региональная и производственная неоднородность (типологически отсутствующая на Западе); 7) «…централизм органически присущ и как раз функциональным, технологическим производственным отношениям, тем более в устанавливавшейся господствующей линейной форме собственности на технологии»; 8) «враждебное окружение» или индустриальный вызов в эгокультурном мире тоже лили воду на ту же мельницу»; 9) «…сам факт революции будил новые надежды рабочих других стран, а это тоже материально обязывает, дисциплинирует»; 10) всеобщая «…ожесточенность, сокрушительное разложение «всех сторон общественной жизни»<…>«низкий средний уровень культуры, «закон наименьших», погромность разбуженного дна…», сила оппозиции, вся совокупность катастрофических и военных обстоятельств (а это командность, беспрекословность и пр.); 11) «…властно-институционализируемый интернационализм (интеркультурность)» (Цит. изд. т.4. с.177-178). Далеко не со всеми вышеперечисленными причинами можно согласиться, но в принципе большинство из них верно подмечены А.С.Шушариным. Например, какое отношение к формированию монопартийности имели такие причины, как марксистская теория, или т.н. территориальные производственные отношения в большом и холодном пространстве России, или функциональные технологические производственные отношения, или интернационализм? Да и в последующем комментарии А.С.Шушарин сам себя опровергает. Так, он писал: «Как бы большевики ни бились за многопартийность (газеты, конечно, сотнями закрывались, но до 6 июня 1918 г., мятежа левых эсеров, в стране выходило до 700 газет и бюллетеней разных направлений кроме монархических и кадетских - В.Г. Сироткин), ничегошеньки бы у них не вышло. Все равно бы получилась фактическая однопартийность (как это и произошло поздней почти на трети планеты, несмотря на иногда номинальную политическую реальность нескольких партий). То, что монопартийность вырастала отнюдь не из самих партийных, политических, доктринальных причин, подтверждается наблюдением Э.Карра: концентрация власти началась в советских органах (как тогдашних властно-хозяйственных и революционных проявлений производственных перемен) и лишь затем охватила партийные органы» (Цит. изд. т.4. с.178). В этом предложении он сам отрицает, например, такой фактор, как логика внутрипартийного строительства («…монопартийность вырастала отнюдь не из самих партийных, политических, доктринальных причин…). А завершая эту тему, А.С.Шушарин вообще пришел к выводу, который высосан из пальца, а именно: «…сама монопартийность была таким же типологическим инвариантом, как монархии для феодальности или буржуазное «разделение властей» для политической формы капитала» (Цит. изд. т.4. с.179). Как показала современная история, капиталистическая система спокойно уживается и процветает при любой форме политической власти (монархии, диктатуре).
Ссылаясь на разработку плана ГОЭЛРО, А.С.Шушарин писал: «Большевики бились за власть, затем за ее удержание; бились они и за идеологию, за перемену форм производства - все это абсолютно так же, как и у наших капитализационных «реформаторов». Но у большевиков была сформирована и вполне детальная производственная (народно-хозяйственная) программа, подобной которой у наших реформаторов нет и отдаленного намека. Вот она-то наиболее эффективно и выстраивала социально-структурную, но не экономическую, а уже постэкономическую систему. Образно говоря, не столько декреты о новых порядках, сколько беспрецедентный хозяйственный план своей реализацией» (Цит. изд. т.4. с.207). Спрашивается, почему постэкономическую? Ведь план был как раз сердцевиной преобразования не только производительных сил, но и экономических отношений. И свою иррациональную идею А.С.Шушарин продолжал отстаивать с завидным упорством, когда писал, что «...относительно «ясное» обобществление средств производства на самом деле тогда означало одновременно никому не ведомое утверждение новой доминирующей формы собственности уже на технологии и снятие экономических отношений» (Цит. изд. т.4. с.207). С этой «идеей» мы уже сталкивались и раньше. Она просто-напросто - абсурдная. В выражение «снятие экономических отношений» А.С.Шушарин мог вкладывать любой свой полилогический смысл, но оно с точки зрения науки означает только одно - ликвидацию экономики и вообще общества как такового, ибо без воспроизводства материальных благ оно существовать не может. Экономические отношения снять невозможно.
Однако продолжим движение вслед за А.С.Шушариным по историческим этапам становления социализма в СССР. После политики «военного коммунизма» - нэп. Вот что писал на этот счет А.С.Шушарин: «Если теперь отвлечься от всей многослойности и остатков военного коммунизма (войны и пр.), то нэп и был первым в истории процессом осуществления гигантской социальной революции эволюционным путем, в интеллектуальной форме. Ведь за неизбежно мифологизированными оболочками развертывался, опять же впервые в истории, вполне научно обоснованный и рациональный процесс (обобществление основных средств производства), причем в сроках и формах, просто несоизмеримых со столетиями непрекращающихся боен типологически предшествующего процесса капитализации в Европе. Вникайте, вникайте, критики большевизма, «посеявшего зло» (А.Н. Яковлев). Даже у Л.Троцкого, «демона революции», едва ли не в одном из самых еще постановочных докладов о нэпе, нет ни одной радикальной интонации. Конечно, еще оставалась мощная инерция чрезвычайщины и уже действительно подрастали тенденции будущего сталинизма, набирали самостоятельную силу репрессивные органы, но вот это как раз и суть всякие «наложения» на главное собственное производственное содержание нэпа» (Цит. изд. т.4. с.217).
А.С.Шушарин следующим образом определил основное противоречие эпохи нэпа: «Образовалось противоречие, если угодно, трех основных типов производственных структур: натуральность, или парцеллярность с общинностью, бартером, мелкотоварностью, - товар, или обмен (рынок), - планомерность, адресное соисполнение функций. В борьбе этих трех (только основных, конечно) структур с точки зрения злополучного (или несчастного) товара, экономических отношений две задачи по общественной форме были прямо противоположны: от товарного к плановому (линейному) и от, кратко говоря, натурального к товарному (капиталистическому) равновесию» (Цит. изд. т.4. с.221). К этому следовало бы добавить невероятно трудную задачу восстановления разрушенного войнами экономики, выход на уровень 1914 года. Без решения этой задачи все планы оставались бы на бумаге, в частности взаимоотношение городской промышленности с огромным аграрным рынком, а также проблема т.н. ценовых ножниц.
Объясняя переход в 1929 году к новой политике - усиленным темпам индустриализации и отказу от нэпа, А.С.Шушарин считал, что причиной такого радикального поворота была опасность агрессии со стороны империалистических государств. Он писал: «События происходили, пишет Р.У.Дэвис, «в сравнительно отсталой стране», «оставшейся более или менее одинокой в опасном мире. Все эти обстоятельства воспринимались как мощные аргументы в пользу стремительной индустриализации<…>возможности развития, предоставляемые рыночной экономикой нэпа, были ограниченными, и для осуществления быстрой индустриализации предстояло внести в систему коренные модификации» (Дэвис Р.У. Нэп и современность // Коммунист, 1990, № 8, с. 77) (Цит. изд- т.4. с.236). И еще одна цитата, которая проливает свет на логику А.С.Шушарина: «Крайности, трагедии, да и сам период коллективизации полностью «совпали» с глубочайшим кризисом капитализма, с Великой депрессией, которая не могла не окрылить и без того возбужденные «красные» настроения и уж во всяком случае являлась «живым примером» для отказа от любого типа капитализационных решений» (Цит. изд. т.4. с.237).
Разъясняя свое понимание «великого поворота» и раскритиковав политическую версию этого исторического события, А.С.Шушарин, опираясь на свою полилогию, дал ему следующую искажающую историческую действительность трактовку: «Политика «великого перелома» проявляла и даже экзотерически отражала такое сложнейшее производственное и социально-политическое содержание перемен «всех сторон общественной жизни», в котором как раз, между прочим, и происходило окончательное снятие экономических отношений (а заодно и доминанты экономических объяснений). Неумолимая «негэнтропийная диссипация» - энтропийный срыв, но уже на более высоком негэнтропийном уровне.
Это и было завершение стихийно начатой (еще как околобуржуазной) в 1905 г. социалистической революции в сложнейшем сплетении производственного (структуры, отношения) и связанного с ним, но и не тождественного, социально-политического (институты, классы, массы, мироощущения, интеллигенция, партия, политический режим и пр.). В отнюдь не пассивной внешней «среде» (Цит. изд. т.4. с.241).
Постараемся из дальнейших пояснений А.С.Шушарина уразуметь, что означает это мудреное изречение - «неумолимая «негэнтропийная диссипация» - энтропийный срыв, но уже на более высоком негэнтропийном уровне».
Уже в следующем параграфе 24.2.7.2. «Срыв и трансформация в «соединившихся» коллективизации и индустриализации» начинает кое-что проясняться. Читаем: «При всей многомерности происходившего основное состояло в энтропийном срыве «диалогической» композиции двух в нэпе неустойчивых взаимодействующих субкультур (с зажатым между ними, третьей, «рынком») - индустриальной, плановой и слабо товарной, сельской, отягощенной общинностью, и их трансформации, особенно села, с уже общим функциональным равновесием производства. В итоге и промышленность, как бы внутри себя, сбросила уже неадекватные нэповские формы, и село (как сельскохозяйственное производство, естественно) радикально переменилось, можно сказать, вообще перескочив экономические формы. В целом еще сохранявшаяся «атомарность» рыночных структур была снята во всем по типу не «атомарном», технологическом, линейном производстве. Энтропийный срыв («процесс пошел») действительно произошел (поскольку даже неустойчивая «диалогическая» композиция негэнтропийно выше последующего уже равновесного состояния), но он произошел уже на новом, негэнтропийном уровне общего, постэкономического равновесия. Не мифическая «квазисобственность» (В.Мау), а, наоборот, как раз уже новая, вполне определенная доминирующая группоиерархическая собственность на технологии, статусные формы, безраздельно утвердилась (в отраслевой, ведомственно-учрежденческой форме), типологически сохранившись неизменной с 30-х гг. до «постперестройки»; в 1936 г. это и нашло свое выражение в мифологеме «построения основ социализма», в «сталинской» Конституции (которая, во всяком случае в части национального вопроса, норм демократии, по всем юридическим канонам даже многими западными аналитиками считается вполне прогрессивной). Хотя, конечно, во всей агломерации картина значительно сложней» (Цит. изд. т.4. с.241-242).
Итак, приступим к расшифровке полилогической шарады А.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60