Но я надеюсь, мне удастся предотвратить это столкновение.
– Что дадут нам ваши миротворческие действия?
– Скоро я отправлюсь на их стоянку во главе нескольких местных стариков. В Европе назвали бы это посольством. Тогда я поведу речь и о похищенном ребенке.
Санчо немного успокоился.
– Отчего, вернее, из-за чего вспыхивают постоянно все эти бесчисленные столкновения и стычки? – полюбопытствовал он. Даже в такой ситуации ему не изменяла любознательность умного и образованного человека, равно как и желание философствовать.
– О, Санчо, почему вы не спросите, каковы причины наших европейских войн? Или войны за испанское и австрийское наследство, Столетняя и Семилетняя войны кажутся нам величественными и осмысленными в отличие от стычек этих бедных дикарей?
– Пожалуй, я не настолько глуп, чтобы не видеть причин, заставляющих людей хвататься за оружие. Борьба за власть и земли, соединенная с честолюбием, вооружает индейца отравленным копьем, а француза или англичанина – арбалетом. Я не обольщаюсь; разумеется, не только вы и я можем понять эти причины. Удивительно вовсе не это. Удивительно другое: почему тысячи и тысячи людей продолжают сражаться друг с другом во имя воображаемой привязанности к тому или иному клочку земли, или во имя столь же воображаемой истинности тех или иных религиозных басен… Почему?
– Спросите о чем-нибудь полегче, – Этторе хмыкнул. – К вашему вопросу примыкает множество других вопросов: например, почему в силу общественных отношений общество расслаивается на богатых и бедных? Почему образование доступно не всем? Почему образованные люди или сами являются власть имущими, или вынуждены прислуживать таковым и оправдывать их действия? И наконец, каким должно быть образование? И, уверяю вас, все это вопросы отнюдь не праздные, а трудные и мучительные…
Еще два дня Санчо и Этторе Биокка провели в подобных философических беседах. Затем собралось посольство. Санчо уговорил Этторе взять и его с собой. Посольство несло дары соседнему племени – поросят, бананы, посуду, сделанную из дерева и скорлупы кокосовых орехов; растительные краски.
Когда все приблизились на достаточно близкое расстояние к стоянке, индейцы покрыли свои тела разноцветными – красными и черно-белыми – полосами. Таким образом они украсили себя, чтобы выглядеть нарядно и торжественно. Санчо и Этторе переглянулись. Оба подумали об одном и том же: как странно все это напоминает приемы послов при европейских королевских дворах. Только здесь наносят краску на голые тела и преподносят плоды, а там выставляют напоказ дорогие ткани и меха, дарят золото и драгоценные камни. Но и там, и здесь, конечно, клянутся в вечной дружбе и, конечно же, эти клятвы нарушают.
Стоянка другого индейского племени оказалась почти точной копией стоянки племени, собиравшегося с ним воевать. Причиной войны могла стать маленькая Мелинда. Оба племени полагали, что имеют равные права на девочку, хотя никак не могли решить: как поступить с ней – оставить у себя или вернуть, взяв выкуп. Девочка была похищена людьми одного племени, но ее несли по земле, находившейся под властью другого племени. Из-за этого и разгорелся спор.
Глава семьдесят четвертая
Послов принимали на утоптанной широкой площадке. Вожди отличались от остальных более богатой раскраской. Начались переговоры. Санчо понимал, что сейчас Этторе не может переводить ему; это было бы невежливо и даже показалось бы подозрительным. Оставалось только с тревогой ждать. Чтобы не сосредоточиваться на бесполезной тревоге, Санчо пытался рассеяться. Он с любопытством рассматривал женщин и детей, которые выглядывали из шалашей, суетились, сами с любопытством разглядывали гостей.
«Наверное, маленькую Мелинду прячут в одном из шалашей», – подумал Санчо.
Вокруг бегало множество голеньких детишек. На них даже не было поясков из древесной коры, их тельца еще не были раскрашены, волосики были одинаково коротко острижены. Отличить мальчиков от девочек можно было лишь естественным путем.
Несколько детей собралось рядом с Санчо. Они указывали на него пальчиками и пересмеивались. Им явно казались очень смешными одежда пришельца, его волосы и борода, цвет его кожи. Конечно, это было похоже на то, как в Лондоне посмеиваются над парижанами, в Париже – над англичанами, а в германских княжествах – и над теми, и над другими.
Внезапно какой-то малыш решительно растолкал остальных и смело ухватил Санчо за штанину. Санчо эти действия позабавили. Он бросил беглый взгляд на ребенка. Это оказалась девочка. Она что-то сказала остальным детям на индейском диалекте, затем чуть запрокинула головку, чтобы лучше видеть лицо высокого Санчо, и…
– Санчо! – капризно и требовательно позвал ребенок, – Санчо! Мама… – остальная часть фразы была произнесена опять же по-индейски.
Но Санчо уже понял – девочка спрашивала: «Мама тоже здесь?»
Санчо узнал Мелинду. Голенькая, с остриженной черной головкой, она успела так загореть на солнце джунглей, что ее даже трудно было отличить от индейских детей. Девочка выглядела здоровенькой, бодрой и уверенной в себе. Санчо присел перед ней на корточки и подхватил на руки.
В этот момент Этторе в торжественном жесте простер руку, указывая на Санчо с ребенком. Девочке это показалось смешным, она звонко расхохоталась. Санчо догадался, что сейчас Этторе произносит некую напыщенную речь, в которой действия достаточно простые изображаются сложными и искаженными каким-то неестественным величием. Совершенно так, как это бывает во дворцах и в судах европейских государств.
Этторе говорил, что Санчо – отец ребенка, чуть не сделавшегося причиной войны между двумя могущественными племенами. Если сейчас ребенок будет возвращен Санчо, тот не отправит в джунгли могучее и страшное войско белых людей.
Этторе не напрасно расточал свое красноречие. В конце концов оба вождя пришли к выводу, что ребенка и вправду лучше возвратить.
Но сделать это оказалось не так-то просто. Маленькая Мелинда решительно воспротивилась. Она хотела остаться здесь, бегать голенькая, купаться в речке, есть сколько угодно бананов. Конечно, было бы хорошо, если бы с ней жила и мама Коринна; но когда Санчо, думая таким образом уговорить девочку, стал убеждать ее, что это невозможно, Мелинда заявила, что она все равно останется здесь, а мама будет приходить к ней в гости. Разлука с братьями не очень печалила малышку, здесь она нашла много новых товарищей и подруг.
Решили прибегнуть к самому простому способу: дождались, пока девочка уснула, и спящую отдали ее Санчо. Так просто все закончилось. Этторе проводил Санчо и принял его приглашение погостить в поместье.
Глава семьдесят пятая
Мы с удовольствием выслушали этот рассказ, в котором оказалось много комического и, пожалуй, трагикомического. Заливаясь смехом, Коринна добавила, что когда Мелинда поняла, что ее возвращают к прежней жизни, она принялась отчаянно брыкаться, царапаться и даже ухитрилась укусить своего спасителя Санчо. Впрочем, встреча с матерью примирила малышку с вынужденным возвращением.
– Она очень поздоровела, – смеялась Коринна, – и ни за что не желала надевать платьице и панталончики. Мы с ней помирились на том, что я буду иногда позволять ей играть голышом.
– Да, дети в отличие от нас, взрослых, более верны законам природы, им легче возвращаться к исполнению этих законов, то есть к тому образу жизни, который принято называть диким, – заметил Этторе.
– Но законам какой природы мы, по-твоему, неверны? – задал ему вопрос Санчо. И тут же развил свою мысль: – Ведь, на мой взгляд, природа человека резко отличается от природы любого другого существа на этой планете. Представьте себе корову, которая, обуздывая естественные влечения плоти, уходит в монастырь во имя идеи Бога!
Коринна невольно прыснула. Я погрозила ей пальцем. Меня очень занимали идеи Санчо, хотя я отдавала себе отчет в том, что они настолько логичны и разумны, что вряд ли большое количество людей в состоянии согласиться с ними. Увы, большинству людей легче согласиться с чем-либо нелогичным, даже нелепым, но, по возможности, пронизанным страстью. Между тем, Санчо продолжал:
– Вообразите себе лошадь, которая нарочно терпит боль в мочках ушей, чтобы иметь возможность носить серьги, поскольку этого требует прихотливая мода…
– Ты все о женских свойствах говоришь, Санчо! – перебила Коринна. – Приведи несколько примеров, связанных и с вами, мужчинами!
– О, это нетрудно! Знаком ли вам крокодил, написавший капитальный богословский труд?
Коринна откинулась в кресле. Смех ее звенел, словно колокольчик. Не в силах сдержаться, я вторила ей.
– А встречались вы когда-нибудь с козлом, исследующим нравы диких кабанов? – в голосе Санчо звучало воодушевление; он совершенно справедливо чувствовал, что мы поощряем его своим смехом.
– Если ты намекаешь на меня, – улыбаясь, произнес Этторе, – то в моем лице наши дамы встретились именно с таким козлом.
– Я не хочу обидеть тебя, Этторе, – повернулся к нему Санчо. – Но согласись, что твое поведение, твои действия не могут быть свойственны ни одному животному в мире. Что же сказать о тебе? Следуешь ли ты законам природы? И какова та природа, законам которой ты следуешь? Это не природа коровы или виноградной лозы, это совсем особенная природа – природа человека. Это природа существа, которое должно постоянно и активно вмешиваться во все окружающее, изменяя это окружающее. Человек теснит лес, потому что ему нужны дома, селения, города. Одно животное убивает других животных только для того, чтобы их съесть и утолить свой голод; но человек должен уничтожать много животных, их шкуры нужны ему для изготовления одежды, он заготавливает мясо впрок. Суть человека – в борьбе с окружающими его явлениями природы, с животными и растениями. Если человек начнет щадить их, он тем самым может обречь себя на уничтожение, исчезновение…
Коринна захлопала в ладоши. Ее нежные щеки раскраснелись. Она с восхищением смотрела на Санчо. Затем она обернулась к Этторе.
– Ну, попытайтесь-ка возразить! – бросила она озорно.
Этторе задумался и произнес:
– Думаю, в конце концов люди объединятся для того, чтобы защищать растения, животных и даже воздух.
– О! – воскликнул Санчо. – Тогда их действия будут направлены против им же подобных, против людей же! Поскольку, защищая курицу и оставляя ей ее яйца, мы лишаем человеческих детей полезной и вкусной пищи. Не надо забывать о том, что природа человека и животного – различна. Курица – не человеческая мать, и она не может тосковать о своих яйцах так же, как мать, потерявшая ребенка, тоскует о нем.
Мы с Коринной представили себе курицу в черном крепе, утирающую слезы крылом, и снова невольно рассмеялись. Этторе посмотрел на нас. Чувствовалось, что наше озорное настроение доставляет ему искреннее удовольствие. Я, в свою очередь, ощущала, что спор Санчо и Этторе отнюдь не делает их врагами, не нарушает их доброго отношения друг к другу.
– И все же, природа человека и животного не столь уж разнится, – Этторе улыбнулся. – Об этом говорят, например, приключения, которые испытала моя приятельница Диана.
Мы с Коринной были в том настроении, когда хочется услышать нечто занимательное и даже немного страшное. Мы почувствовали, что история Дианы именно такова, и наперебой начали просить Этторе поведать нам эту историю. Санчо также заинтересовался и присоединился к нам.
– Мне и самому хочется обо всем этом рассказать, – согласился Этторе.
И он начал свой рассказ, который я сейчас в меру моих способностей вспомню и передам.
Глава семьдесят шестая
История Дианы и вправду была интересной и даже в чем-то грустной и трагической.
Отец Дианы был английским матросом. Он служил на разных кораблях и побывал в самых далеких уголках Земли – в Африке, в Америке. Томас Флосс родился и вырос в Лондоне, в бедном квартале, родителей он рано потерял, учиться ремеслу казалось ему слишком скучным, и вот он сделался матросом. Конечно, это в определенной степени ожесточило его нрав, ведь жизнь моряка не располагает к мягкости и доброте. Но он был по-своему обаятелен, его веселье и бесшабашность могли пленить женское сердце. В конце концов ведь и меня в лорде Карлтоне пленяли именно эти его свойства.
Однажды корабль, на котором плавал Томас Флосс, стоял на якоре в порту Неаполя. Корабль плыл из Африки, и Томас вез с собой обезьяну. Скорее всего, он намеревался продать животное. На корабле платили не так уж много; а на портовые развлечения, то есть на женщин и выпивку, нужны были деньги. Впрочем, право собственности на обезьяну оспаривал у Томаса другой матрос. Он первым заметил ее в листве пальмы близ негритянского поселка. Но поймал ее все же Томас. На корабле решили, что обезьяна будет принадлежать Томасу, но когда он продаст ее, то небольшую часть денег он обязан выплатить Джону, тому, кто первым увидел обезьяну. Это решение было, в сущности, справедливым, и Томас согласился. Он вообще не отличался мелочностью.
В Неаполе матросы сошли на берег, жадные до женщин и вина, до вкусной пищи и твердой земли под ногами. Обезьянка сидела у Томаса на плече. Джон все советовал привязать ее, чтобы не сбежала, но Томас лишь отмахивался. Джона он воспринимал как человека мелочного и докучного. Шумной ватагой переходили английские моряки из трактира в трактир. Речь их делалась все более несвязной, а походка – все более нетвердой. Они задирали хозяев трактиров и питейных заведений, вступали в драки из-за женщин, которых на самом деле можно было купить за полушку, и служили для проституток и трактирщиков отличным источником дохода.
Рослый Томас с обезьянкой на плече привлекал внимание. Он был еще молод и, несмотря на трудную, жестокую и буйную жизнь, лицо его сохранило совершенно юношескую красоту – по-мальчишески припухлые губы и какая-то ребяческая наивная серьезность в глазах.
В одном портовом заведении, где на попечении толстой хозяйки проживали семь или восемь девиц, матросы задержались. Они были уже порядочно пьяны. Худенькая, не старше четырнадцати лет, черноволосая девчонка так и вилась вокруг Томаса. Джон почему-то тоже решил взять ее. Он было схватил ее за руку, но она бросилась под защиту понравившегося ей Томаса. Девочка пристроилась на широких коленях моряка, играла с обезьянкой, а Томас, обнимая девчонку за худенькие плечи рукой, в пальцах которой был крепко зажат стакан вина, свободной рукой расстегнул легонький корсаж и мял маленькие смуглые груди. Это зрелище еще более раздражило уже опьяневшего Джона. Глядя на Томаса, завладевшего и зверьком, и девчонкой, Джон почувствовал себя обделенным и обиженным. А его пьяное воображение во много раз преувеличило размеры этой пустячной обиды.
Покачиваясь, Джон приблизился к Томасу, вырвал из его руки стакан вина и резко выплеснул ему в лицо. Нетрудно догадаться, что последовало за этим. Томас тоже был порядком пьян. Он вскочил. Девчонка, прижав к обнаженной груди перепуганного зверька, отпрыгнула в угол комнаты. Началась драка. Зазвенела разбитая посуда. Опрокинулся стол. Завизжали женщины. Блеснули лезвия ножей. Хозяйка ломала руки и причитала, однако бежать за стражниками, конечно, не спешила. В сущности, нападал Джон, Томас лишь защищался. Но защищался он весьма удачно. Когда Джон повалил его, и прямо у своего горла Томас ощутил лезвие ножа, глаза Джона засверкали злобным огнем. Но он недооценил Томаса. Тот ухитрился перехватить нож и, поскольку не было времени особенно раздумывать, вонзил его в горло своему противнику. Джон мешком свалился на грязный пол, корчась в агонии. Томас машинально рванул нож из раны. Хлынула кровь. Томас протрезвел и понял, что надо бежать. Он выскочил из трактира и кинулся куда глаза глядят. Никто ему не препятствовал. Томас пробежал несколько темных извилистых улочек. Холодный ночной ветер с моря окончательно протрезвил его.
Надо было что-то срочно придумывать. На корабль нельзя было возвращаться. У Джона есть приятели, они не простят Томасу убийства. А двое или трое из команды видели, что он убил Джона. Конечно, он убил его, защищаясь, но этот довод не заставит приятелей Джона отказаться от мести. Сундучок Томаса остался на корабле. В нем были бритва и несколько сорочек голландского полотна. Все это можно было бы продать. Денег у Томаса Флосса не осталось. О том, чтобы пробраться на корабль, не стоило и думать. Впрочем, Томас по-прежнему обладал молодостью, телесной силой и обаянием, и это заставляло его смело глядеть в будущее, ожидая не только неприятностей, но и приключений и удач.
Матрос пошел чуть медленнее. Но тут ему показалось, что за ним кто-то следует. Он крепко сжал нож и припал к стене. Но он был уже трезв. Он понял, что слышит шаги не мужчины, но женщины, почти детские шаги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
– Что дадут нам ваши миротворческие действия?
– Скоро я отправлюсь на их стоянку во главе нескольких местных стариков. В Европе назвали бы это посольством. Тогда я поведу речь и о похищенном ребенке.
Санчо немного успокоился.
– Отчего, вернее, из-за чего вспыхивают постоянно все эти бесчисленные столкновения и стычки? – полюбопытствовал он. Даже в такой ситуации ему не изменяла любознательность умного и образованного человека, равно как и желание философствовать.
– О, Санчо, почему вы не спросите, каковы причины наших европейских войн? Или войны за испанское и австрийское наследство, Столетняя и Семилетняя войны кажутся нам величественными и осмысленными в отличие от стычек этих бедных дикарей?
– Пожалуй, я не настолько глуп, чтобы не видеть причин, заставляющих людей хвататься за оружие. Борьба за власть и земли, соединенная с честолюбием, вооружает индейца отравленным копьем, а француза или англичанина – арбалетом. Я не обольщаюсь; разумеется, не только вы и я можем понять эти причины. Удивительно вовсе не это. Удивительно другое: почему тысячи и тысячи людей продолжают сражаться друг с другом во имя воображаемой привязанности к тому или иному клочку земли, или во имя столь же воображаемой истинности тех или иных религиозных басен… Почему?
– Спросите о чем-нибудь полегче, – Этторе хмыкнул. – К вашему вопросу примыкает множество других вопросов: например, почему в силу общественных отношений общество расслаивается на богатых и бедных? Почему образование доступно не всем? Почему образованные люди или сами являются власть имущими, или вынуждены прислуживать таковым и оправдывать их действия? И наконец, каким должно быть образование? И, уверяю вас, все это вопросы отнюдь не праздные, а трудные и мучительные…
Еще два дня Санчо и Этторе Биокка провели в подобных философических беседах. Затем собралось посольство. Санчо уговорил Этторе взять и его с собой. Посольство несло дары соседнему племени – поросят, бананы, посуду, сделанную из дерева и скорлупы кокосовых орехов; растительные краски.
Когда все приблизились на достаточно близкое расстояние к стоянке, индейцы покрыли свои тела разноцветными – красными и черно-белыми – полосами. Таким образом они украсили себя, чтобы выглядеть нарядно и торжественно. Санчо и Этторе переглянулись. Оба подумали об одном и том же: как странно все это напоминает приемы послов при европейских королевских дворах. Только здесь наносят краску на голые тела и преподносят плоды, а там выставляют напоказ дорогие ткани и меха, дарят золото и драгоценные камни. Но и там, и здесь, конечно, клянутся в вечной дружбе и, конечно же, эти клятвы нарушают.
Стоянка другого индейского племени оказалась почти точной копией стоянки племени, собиравшегося с ним воевать. Причиной войны могла стать маленькая Мелинда. Оба племени полагали, что имеют равные права на девочку, хотя никак не могли решить: как поступить с ней – оставить у себя или вернуть, взяв выкуп. Девочка была похищена людьми одного племени, но ее несли по земле, находившейся под властью другого племени. Из-за этого и разгорелся спор.
Глава семьдесят четвертая
Послов принимали на утоптанной широкой площадке. Вожди отличались от остальных более богатой раскраской. Начались переговоры. Санчо понимал, что сейчас Этторе не может переводить ему; это было бы невежливо и даже показалось бы подозрительным. Оставалось только с тревогой ждать. Чтобы не сосредоточиваться на бесполезной тревоге, Санчо пытался рассеяться. Он с любопытством рассматривал женщин и детей, которые выглядывали из шалашей, суетились, сами с любопытством разглядывали гостей.
«Наверное, маленькую Мелинду прячут в одном из шалашей», – подумал Санчо.
Вокруг бегало множество голеньких детишек. На них даже не было поясков из древесной коры, их тельца еще не были раскрашены, волосики были одинаково коротко острижены. Отличить мальчиков от девочек можно было лишь естественным путем.
Несколько детей собралось рядом с Санчо. Они указывали на него пальчиками и пересмеивались. Им явно казались очень смешными одежда пришельца, его волосы и борода, цвет его кожи. Конечно, это было похоже на то, как в Лондоне посмеиваются над парижанами, в Париже – над англичанами, а в германских княжествах – и над теми, и над другими.
Внезапно какой-то малыш решительно растолкал остальных и смело ухватил Санчо за штанину. Санчо эти действия позабавили. Он бросил беглый взгляд на ребенка. Это оказалась девочка. Она что-то сказала остальным детям на индейском диалекте, затем чуть запрокинула головку, чтобы лучше видеть лицо высокого Санчо, и…
– Санчо! – капризно и требовательно позвал ребенок, – Санчо! Мама… – остальная часть фразы была произнесена опять же по-индейски.
Но Санчо уже понял – девочка спрашивала: «Мама тоже здесь?»
Санчо узнал Мелинду. Голенькая, с остриженной черной головкой, она успела так загореть на солнце джунглей, что ее даже трудно было отличить от индейских детей. Девочка выглядела здоровенькой, бодрой и уверенной в себе. Санчо присел перед ней на корточки и подхватил на руки.
В этот момент Этторе в торжественном жесте простер руку, указывая на Санчо с ребенком. Девочке это показалось смешным, она звонко расхохоталась. Санчо догадался, что сейчас Этторе произносит некую напыщенную речь, в которой действия достаточно простые изображаются сложными и искаженными каким-то неестественным величием. Совершенно так, как это бывает во дворцах и в судах европейских государств.
Этторе говорил, что Санчо – отец ребенка, чуть не сделавшегося причиной войны между двумя могущественными племенами. Если сейчас ребенок будет возвращен Санчо, тот не отправит в джунгли могучее и страшное войско белых людей.
Этторе не напрасно расточал свое красноречие. В конце концов оба вождя пришли к выводу, что ребенка и вправду лучше возвратить.
Но сделать это оказалось не так-то просто. Маленькая Мелинда решительно воспротивилась. Она хотела остаться здесь, бегать голенькая, купаться в речке, есть сколько угодно бананов. Конечно, было бы хорошо, если бы с ней жила и мама Коринна; но когда Санчо, думая таким образом уговорить девочку, стал убеждать ее, что это невозможно, Мелинда заявила, что она все равно останется здесь, а мама будет приходить к ней в гости. Разлука с братьями не очень печалила малышку, здесь она нашла много новых товарищей и подруг.
Решили прибегнуть к самому простому способу: дождались, пока девочка уснула, и спящую отдали ее Санчо. Так просто все закончилось. Этторе проводил Санчо и принял его приглашение погостить в поместье.
Глава семьдесят пятая
Мы с удовольствием выслушали этот рассказ, в котором оказалось много комического и, пожалуй, трагикомического. Заливаясь смехом, Коринна добавила, что когда Мелинда поняла, что ее возвращают к прежней жизни, она принялась отчаянно брыкаться, царапаться и даже ухитрилась укусить своего спасителя Санчо. Впрочем, встреча с матерью примирила малышку с вынужденным возвращением.
– Она очень поздоровела, – смеялась Коринна, – и ни за что не желала надевать платьице и панталончики. Мы с ней помирились на том, что я буду иногда позволять ей играть голышом.
– Да, дети в отличие от нас, взрослых, более верны законам природы, им легче возвращаться к исполнению этих законов, то есть к тому образу жизни, который принято называть диким, – заметил Этторе.
– Но законам какой природы мы, по-твоему, неверны? – задал ему вопрос Санчо. И тут же развил свою мысль: – Ведь, на мой взгляд, природа человека резко отличается от природы любого другого существа на этой планете. Представьте себе корову, которая, обуздывая естественные влечения плоти, уходит в монастырь во имя идеи Бога!
Коринна невольно прыснула. Я погрозила ей пальцем. Меня очень занимали идеи Санчо, хотя я отдавала себе отчет в том, что они настолько логичны и разумны, что вряд ли большое количество людей в состоянии согласиться с ними. Увы, большинству людей легче согласиться с чем-либо нелогичным, даже нелепым, но, по возможности, пронизанным страстью. Между тем, Санчо продолжал:
– Вообразите себе лошадь, которая нарочно терпит боль в мочках ушей, чтобы иметь возможность носить серьги, поскольку этого требует прихотливая мода…
– Ты все о женских свойствах говоришь, Санчо! – перебила Коринна. – Приведи несколько примеров, связанных и с вами, мужчинами!
– О, это нетрудно! Знаком ли вам крокодил, написавший капитальный богословский труд?
Коринна откинулась в кресле. Смех ее звенел, словно колокольчик. Не в силах сдержаться, я вторила ей.
– А встречались вы когда-нибудь с козлом, исследующим нравы диких кабанов? – в голосе Санчо звучало воодушевление; он совершенно справедливо чувствовал, что мы поощряем его своим смехом.
– Если ты намекаешь на меня, – улыбаясь, произнес Этторе, – то в моем лице наши дамы встретились именно с таким козлом.
– Я не хочу обидеть тебя, Этторе, – повернулся к нему Санчо. – Но согласись, что твое поведение, твои действия не могут быть свойственны ни одному животному в мире. Что же сказать о тебе? Следуешь ли ты законам природы? И какова та природа, законам которой ты следуешь? Это не природа коровы или виноградной лозы, это совсем особенная природа – природа человека. Это природа существа, которое должно постоянно и активно вмешиваться во все окружающее, изменяя это окружающее. Человек теснит лес, потому что ему нужны дома, селения, города. Одно животное убивает других животных только для того, чтобы их съесть и утолить свой голод; но человек должен уничтожать много животных, их шкуры нужны ему для изготовления одежды, он заготавливает мясо впрок. Суть человека – в борьбе с окружающими его явлениями природы, с животными и растениями. Если человек начнет щадить их, он тем самым может обречь себя на уничтожение, исчезновение…
Коринна захлопала в ладоши. Ее нежные щеки раскраснелись. Она с восхищением смотрела на Санчо. Затем она обернулась к Этторе.
– Ну, попытайтесь-ка возразить! – бросила она озорно.
Этторе задумался и произнес:
– Думаю, в конце концов люди объединятся для того, чтобы защищать растения, животных и даже воздух.
– О! – воскликнул Санчо. – Тогда их действия будут направлены против им же подобных, против людей же! Поскольку, защищая курицу и оставляя ей ее яйца, мы лишаем человеческих детей полезной и вкусной пищи. Не надо забывать о том, что природа человека и животного – различна. Курица – не человеческая мать, и она не может тосковать о своих яйцах так же, как мать, потерявшая ребенка, тоскует о нем.
Мы с Коринной представили себе курицу в черном крепе, утирающую слезы крылом, и снова невольно рассмеялись. Этторе посмотрел на нас. Чувствовалось, что наше озорное настроение доставляет ему искреннее удовольствие. Я, в свою очередь, ощущала, что спор Санчо и Этторе отнюдь не делает их врагами, не нарушает их доброго отношения друг к другу.
– И все же, природа человека и животного не столь уж разнится, – Этторе улыбнулся. – Об этом говорят, например, приключения, которые испытала моя приятельница Диана.
Мы с Коринной были в том настроении, когда хочется услышать нечто занимательное и даже немного страшное. Мы почувствовали, что история Дианы именно такова, и наперебой начали просить Этторе поведать нам эту историю. Санчо также заинтересовался и присоединился к нам.
– Мне и самому хочется обо всем этом рассказать, – согласился Этторе.
И он начал свой рассказ, который я сейчас в меру моих способностей вспомню и передам.
Глава семьдесят шестая
История Дианы и вправду была интересной и даже в чем-то грустной и трагической.
Отец Дианы был английским матросом. Он служил на разных кораблях и побывал в самых далеких уголках Земли – в Африке, в Америке. Томас Флосс родился и вырос в Лондоне, в бедном квартале, родителей он рано потерял, учиться ремеслу казалось ему слишком скучным, и вот он сделался матросом. Конечно, это в определенной степени ожесточило его нрав, ведь жизнь моряка не располагает к мягкости и доброте. Но он был по-своему обаятелен, его веселье и бесшабашность могли пленить женское сердце. В конце концов ведь и меня в лорде Карлтоне пленяли именно эти его свойства.
Однажды корабль, на котором плавал Томас Флосс, стоял на якоре в порту Неаполя. Корабль плыл из Африки, и Томас вез с собой обезьяну. Скорее всего, он намеревался продать животное. На корабле платили не так уж много; а на портовые развлечения, то есть на женщин и выпивку, нужны были деньги. Впрочем, право собственности на обезьяну оспаривал у Томаса другой матрос. Он первым заметил ее в листве пальмы близ негритянского поселка. Но поймал ее все же Томас. На корабле решили, что обезьяна будет принадлежать Томасу, но когда он продаст ее, то небольшую часть денег он обязан выплатить Джону, тому, кто первым увидел обезьяну. Это решение было, в сущности, справедливым, и Томас согласился. Он вообще не отличался мелочностью.
В Неаполе матросы сошли на берег, жадные до женщин и вина, до вкусной пищи и твердой земли под ногами. Обезьянка сидела у Томаса на плече. Джон все советовал привязать ее, чтобы не сбежала, но Томас лишь отмахивался. Джона он воспринимал как человека мелочного и докучного. Шумной ватагой переходили английские моряки из трактира в трактир. Речь их делалась все более несвязной, а походка – все более нетвердой. Они задирали хозяев трактиров и питейных заведений, вступали в драки из-за женщин, которых на самом деле можно было купить за полушку, и служили для проституток и трактирщиков отличным источником дохода.
Рослый Томас с обезьянкой на плече привлекал внимание. Он был еще молод и, несмотря на трудную, жестокую и буйную жизнь, лицо его сохранило совершенно юношескую красоту – по-мальчишески припухлые губы и какая-то ребяческая наивная серьезность в глазах.
В одном портовом заведении, где на попечении толстой хозяйки проживали семь или восемь девиц, матросы задержались. Они были уже порядочно пьяны. Худенькая, не старше четырнадцати лет, черноволосая девчонка так и вилась вокруг Томаса. Джон почему-то тоже решил взять ее. Он было схватил ее за руку, но она бросилась под защиту понравившегося ей Томаса. Девочка пристроилась на широких коленях моряка, играла с обезьянкой, а Томас, обнимая девчонку за худенькие плечи рукой, в пальцах которой был крепко зажат стакан вина, свободной рукой расстегнул легонький корсаж и мял маленькие смуглые груди. Это зрелище еще более раздражило уже опьяневшего Джона. Глядя на Томаса, завладевшего и зверьком, и девчонкой, Джон почувствовал себя обделенным и обиженным. А его пьяное воображение во много раз преувеличило размеры этой пустячной обиды.
Покачиваясь, Джон приблизился к Томасу, вырвал из его руки стакан вина и резко выплеснул ему в лицо. Нетрудно догадаться, что последовало за этим. Томас тоже был порядком пьян. Он вскочил. Девчонка, прижав к обнаженной груди перепуганного зверька, отпрыгнула в угол комнаты. Началась драка. Зазвенела разбитая посуда. Опрокинулся стол. Завизжали женщины. Блеснули лезвия ножей. Хозяйка ломала руки и причитала, однако бежать за стражниками, конечно, не спешила. В сущности, нападал Джон, Томас лишь защищался. Но защищался он весьма удачно. Когда Джон повалил его, и прямо у своего горла Томас ощутил лезвие ножа, глаза Джона засверкали злобным огнем. Но он недооценил Томаса. Тот ухитрился перехватить нож и, поскольку не было времени особенно раздумывать, вонзил его в горло своему противнику. Джон мешком свалился на грязный пол, корчась в агонии. Томас машинально рванул нож из раны. Хлынула кровь. Томас протрезвел и понял, что надо бежать. Он выскочил из трактира и кинулся куда глаза глядят. Никто ему не препятствовал. Томас пробежал несколько темных извилистых улочек. Холодный ночной ветер с моря окончательно протрезвил его.
Надо было что-то срочно придумывать. На корабль нельзя было возвращаться. У Джона есть приятели, они не простят Томасу убийства. А двое или трое из команды видели, что он убил Джона. Конечно, он убил его, защищаясь, но этот довод не заставит приятелей Джона отказаться от мести. Сундучок Томаса остался на корабле. В нем были бритва и несколько сорочек голландского полотна. Все это можно было бы продать. Денег у Томаса Флосса не осталось. О том, чтобы пробраться на корабль, не стоило и думать. Впрочем, Томас по-прежнему обладал молодостью, телесной силой и обаянием, и это заставляло его смело глядеть в будущее, ожидая не только неприятностей, но и приключений и удач.
Матрос пошел чуть медленнее. Но тут ему показалось, что за ним кто-то следует. Он крепко сжал нож и припал к стене. Но он был уже трезв. Он понял, что слышит шаги не мужчины, но женщины, почти детские шаги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50