– О, госпожа, я принесу вам трагедию Кальдерона «Жизнь есть сон», в ней говорится о московитском принце, о его печальной судьбе.
Я кивнула в знак согласия. О Московии я знала, что это далекая северная страна, где живет народ, который называется русы. Помнится, однажды при дворе я видела московитского посла, шедшего на аудиенцию к его величеству. Он не походил ни на одного из виденных мною послов европейских государств. На нем был длинный алый с золотыми шнурами кафтан и круглая шапочка, отороченная дорогим мехом. Длинные висячие усы и темная борода затеняли черты его лица. По странной случайности я даже запомнила его имя – Григориус. Еще все мы в Лондоне знали, что из Московии привозят удивительные меха соболей и черно-бурых лисиц.
Сесилья украсила мою пышную прическу изящными шелковыми бантами. Я была довольна ею и похвалила. Она почтительно поклонилась. Прежде чем отпустить ее, я спросила:
– А как же ты попала сюда, в этот дом?
– Я жила в далекой стране, где очень жарко; много высоких деревьев с широкими зелеными листьями, которые называются пальмами, и много красивых диких зверей – тигров, львов и леопардов, шкуры их очень ценятся. Отец мой был правителем, ему были подвластны несколько племен. Моя мать была его старшей женой. У меня было много братьев и сестер, все старше меня. Царство моего отца раскинулось на берегу огромной широкой реки. Однажды корабль дона Хуана, отца Коринны, приплыл по реке и встал на якорь в ее устье. Наши охотники принесли ему много шкур леопардов и тигров, и он платил полновесными золотыми монетами. Как раз в это самое время одно из племен, подвластных моему отцу, взбунтовалось. Отец попросил помощи у дона Хуана и пообещал ему за это отдать всех захваченных пленников. На корабле дона Хуана были пушки, он легко одолел непокорных. Вскоре приплыло еще несколько кораблей, также принадлежавших ему. И на них были пушки и много вооруженных матросов. Поняв свою силу, дон Хуан просто-напросто взял в плен моего отца и разорил его владения. Дон Хуан захватил несметное число пленных, среди них оказалась и многочисленная семья моего отца. Все были проданы в разные места и больше я никогда не видела своих родных. А меня дон Хуан привез сюда и отдал в услужение своей жене. Тогда еще жива была ее мать, старая донья Консепсион…
Словоохотливая девушка вдруг осеклась, как человек, невольно сказавший лишнее. Что было связано со старой матерью доньи Инес? Впрочем, возможно, мне предстоит узнать и это, ведь я пробуду какое-то время в этом доме.
Я поблагодарила Сесилью и отпустила ее.
Прежде я полагала, что мир, в котором мне выпало на долю родиться и жить, достаточно жесток и страшен. Теперь я переменила свое мнение. Этот новый мир, куда я попала, был куда страшнее. Но странно, в этом ужасе, в этой несправедливости чувствовалось нечто притягательное, даже некая красота и очарование.
В дверь постучали. Я узнала характерное постукивание костяшками пальцев Брюса Карлтона.
Вероятно, он специально попросил служанку дать ему знать, когда мой туалет будет закончен.
Он хочет поговорить со мной. Наедине. Но что же ему нужно? Подумать только, еще совсем недавно мне казалось, что я никогда не разлюблю этого человека, а теперь мне просто не хотелось, чтобы он снова входил в мою жизнь. Мелочными и скучными мне виделись, словно бы со стороны, все мои прежние попытки удержать его любовь, стать его настоящей супругой. Я чувствовала, что теперь я буду жить иначе: странно, необычно, жестоко и красиво.
– Войдите! – произнесла я нетерпеливо.
Я с досадой подумала о том, уж не хочет ли он предложить мне вести двойную игру и стать его любовницей. Ведь он не мог забыть так быстро, с какой страстью я отдавалась ему в его последний приезд в Лондон, как настойчиво, забывая о своем достоинстве, домогалась его любви, как стремилась сделаться его настоящей женой. Но все это осталось в прошлом. Я почти не понимала себя прежнюю. Как я могла так поступать, так думать и чувствовать?
Вошел лорд Карлтон. Добротная одежда прекрасно сидела на его фигуре. Теперь я его видела, словно бы со стороны. Да, это был видный, даже красивый и несомненно мужественный человек, мужчина во цвете лет. Но теперь весь его облик, все поведение для меня связывались с моей прежней английской, лондонской обыденностью. Скучная жизнь добродетельной супруги, сосредоточенность на характере, на чувствах и желаниях одного-единственного человека, – нет, это не для меня. Да, конечно, это дает тебе преимущества. Ты чувствуешь себя защищенной. Но, увы, за эту защищенность надо расплачиваться тем, чего нет в моем характере. Оставим роль преданной супруги своего мужа Коринне Карлтон! Только бы Брюс понял меня.
Он почтительно поцеловал мне руку и попросил дозволения сесть. Я кивнула. Мы опустились в кресла по обеим сторонам стола. Брюс вынул из кармана письмо. Я не могла догадаться, о чем пойдет речь; но теперь, когда я ощутила себя свободной для новой жизни, это было не так уж важно. Все равно!
– Вам, должно быть, будет интересно узнать, Эмбер, чья воля так круто изменила вашу жизнь, – начал Карлтон спокойно.
Он остановил на мне выжидающий взгляд. Чего он ждал? Возгласа «Да, да! Скажи скорее!»? Но он и так понимает, что мне действительно небезынтересно узнать то, что он намеривается сообщить мне. Я молчала.
Карлтон продолжил:
– Только что прибыл корабль из Лондона…
– Сюда часто прибывают корабли из Лондона, – прервала я его с некоторой досадой.
Я предпочла бы, чтобы связь с Лондоном, с прежней жизнью не была такой регулярной.
– Да, случается, – он улыбнулся.
Взглянув на эту улыбку, я почувствовала облегчение. Эта ироническая и по-доброму насмешливая улыбка сказала мне о том, что Карлтон, кажется, понимает меня. Мое равнодушие к нему, готовое перейти в отвращение, теперь готово было смениться самыми бескорыстными дружескими чувствами.
– Вот письма, – лорд Карлтон протянул мне два письма.
Я взяла.
– Я бы хотел, чтобы вы прочли их сейчас, – сказал Брюс.
Одно письмо было от Эмили и Джона Элмсбери и адресовано мне. Это было теплое дружеское письмо. Леди Эмили выражала озабоченность здоровьем моих детей, описывала свою семейную повседневность и надеялась на то, что я еще вернусь в Англию. Меня тронуло это простое и искреннее послание. Но явно не из-за него Брюс Карлтон сейчас расположился в моих здешних апартаментах.
Второе письмо было уже распечатано. Впрочем, в этом не было ничего удивительного, письмо адресовалось Карлтону. На этих листках, не украшенных ничьей подписью, доверительно сообщалось, что герцог Бэкингем и барон Арлингтон, известные придворные интриганы, опасаясь моего влияния на его величество, сочли необходимым уведомить меня о якобы скоропостижно последовавшей смерти Коринны. И я, словно марионетка, которую дернули за ниточку, поступила именно так, как они и рассчитывали: очертя голову кинулась следом за лордом Карлтоном.
Вот оно что! Значит, они все обо мне знали. Знали настолько верно, что спокойно управляли моими действиями. И уж, конечно, они ни от кого не таили всего того, что знали обо мне. Целый Лондон сплетничал о глупой страсти герцогини Райвенспер к лорду Карлтону.
Боже, как все это мелочно и глупо! И как далеко от меня сегодняшней.
Я положила листки на стол. Карлтон смотрел на меня. Я уловила в его взгляде любопытство. Но оно не оскорбило меня. В конце концов, это действительно любопытно: как я сейчас поступлю. Хотя… наверняка, он уже догадывается. Он умный человек, и, слава Богу, с чувством юмора.
– Я буду с вами откровенной до конца, лорд Карлтон, – я с удовольствием чувствовала, как в моем голосе звучит спокойная уверенность, достоинство свободного человека. – Если бы я осталась прежней, той, которую вы знали в Лондоне, несомненно сейчас между нами произошло бы достаточно неприятное объяснение. Нам обоим, – я подчеркнула выразительно голосом это «обоим», – пришлось бы много лгать, изворачиваться, выдумывать Бог знает что, просить друг у друга прощения. Я снова напомнила бы вам о том, что я ваша первая законная жена и мать вашего наследника; о том, что вы бросили меня, в свое время, юную и неопытную, на произвол судьбы. Вы, конечно, вправе были бы возмутиться тем, что я чуть ли не с радостью восприняла известие о смерти Коринны, оказавшейся, к счастью, мнимой. Но к еще большему нашему обоюдному счастью, мы избавлены от всех этих мелочных объяснений смертью одной известной вам особы. Прежняя Эмбер умерла, лорд Карлтон, ее больше не существует. И все прежнее умерло вместе с ней. Возьмите эти писульки анонимного сплетника, – небрежным жестом я подвинула к нему листки.
Один листок соскользнул на пол. Лорд Карлтон нагнулся и поднял. В его склоненной фигуре, в его согнутой спине я с изумлением разглядела подчинение. Да, наконец-то я покорила этого упрямого и сильного человека. Правда, покорила не как женщина. Но женщинам он никогда не покорялся и покоряться не будет, он может только бросать их или подчинять себе.
Лорд Карлтон разогнулся. Во взгляде его я уловила восхищение. Да, теперь он восхищался не моими золотыми волосами или нежной кожей, но силой моего характера. Что ж, он для меня больше не мужчина. Я для него не женщина. Посмотрим, кто станет любовником или супругом новой, сильной и свободной Эмбер!
– Вы довольны, лорд Карлтон? – спокойно спросила я.
– Да, ваша светлость, – это прозвучало почтительно и естественно.
Он уважал меня!
Я поднялась. Лорд Карлтон предложил мне руку. Мы покинули мои апартаменты.
Глава двадцать восьмая
Столовая во дворце родителей Коринны казалась бескрайней. Впрочем, за огромным дубовым столом, покрытым белой льняной скатертью, нас собралось не так уж много. Я увидела своего старшего сына. Остальные дети были еще слишком малы и ели в своих комнатах.
Длинный стол в блеске свечей сверкал, словно полноводная река драгоценностей. Хрусталь, фарфор, золото, серебро.
– Герцогиня Райвенспер! – объявил ливрейный лакей.
За столом все поднялись. Да, титулом я превосходила всех собравшихся здесь.
Родители Коринны торжественно и церемонно были представлены мне.
Отец ее, граф Мейн, был нестарым еще человеком, но, кажется, жизнь успела достаточно потрепать его. Он хромал и опирался на тяжелую дубовую трость с золотым набалдашником. Было ему лет пятьдесят и, вероятно, в молодости он отличался красотой. Лицо его, особенно глаза, их форма, цвет, выражение, все это показалось мне странно знакомым. Возможно, в Лондоне мне пришлось сталкиваться с кем-либо из его родных.
Мать Коринны, сеньора Инес, оказалась настоящей испанской знатной дамой, вся в черном, с туго затянутыми в пучок на затылке темными волосами, чопорная и даже несколько суровая, она склонилась передо мной в церемонном сложном реверансе. Я торжественно ответила.
Здешняя трапеза, конечно, очень отличалась от привычных мне лондонских обедов и ужинов.
Жаркое было украшено целыми клумбами радующих глаз своей живой пестротой овощей. Многие были необычного вкуса и не знакомы мне. На десерт подали горы фруктов. Ананасы казались выточенными из дерева и отделанными серебром безделушками. Ярко-желтые бананы едва не заставили меня рассмеяться, в их форме было что-то, напоминающее мужской член.
После ужина мы перешли в гостиную. Слуги в богатых ливреях подали кофе. Мужчины, отец Коринны и Карлтон, попросили позволения закурить.
Разнесся аромат сигар.
Сэр Джон, или, как его называли иные – дон Хуан, почтительно обратился ко мне:
– Эти сигары выделываются здесь, на острове. А табак собран с плантаций моего зятя, – он кивнул в сторону Карлтона. – Его табачные плантации славятся.
– Я надеюсь, ее светлость окажет нам честь и погостит у нас подольше, – вступила в разговор Коринна.
Мне нравилось чувствовать себя знатной, богатой, уважаемой. В конце концов я всего в жизни добилась сама и имела право насладиться плодами, что называется, своих житейских стараний.
Меня удивило то, что закурила и мать Коринны, леди Инес. Оказалось, пожилые (или считающие себя пожилыми) испанки курят сигары.
– Ее светлость простит меня, если я выдаю ее секрет, – заговорил лорд Карлтон, – но, кажется, ее светлость имела намерение поселиться в Америке.
Мать Коринны оживилась. Порывистый жест многое сказал мне о ее темпераменте. Я поняла причину ее оживления. Ей льстило то, что английская герцогиня будет, возможно, их соседкой и другом семьи. Я поняла также, что эту даму отличала некоторая чванливость. Она кичилась своим старинным знатным испанским происхождением.
– Да, – ответила я неторопливо, – весьма вероятно, что я приобрету несколько плантаций и обоснуюсь здесь.
Стены гостиной были украшены множеством картин. Мне захотелось произвести впечатление на моих гостеприимных хозяев. Будучи недолгое время супругой графа Рэтклифа, я успела увлечься живописью и льстила себя надеждой, что приобрела кое-какие познания в этой области.
– Я вижу, у вас прекрасные полотна испанских художников, – обратилась я к донье Инес. – Вот этот Святой Иоанн явно кисти Сурбарана. А эта картина, изображающая мулатку-гладильщицу, уж не Веласкес ли это? И очаровательная мадонна-девочка, ее, конечно, писал Рибера.
Всеобщее искреннее восхищение моими познаниями придало мне уверенности.
– Здесь я вижу картины очень старой работы и портреты, писанные Пантохой де ла Крусом, двухсотлетней давности. Должно быть, это фамильные портреты? – спросила я донью Инес.
Она была польщена тем интересом, который я проявила к ее роду. Полился поток объяснений. Дедушки, дядюшки, бабушки и тетушки. Все в черном, с белыми, туго накрахмаленными воротниками; в их смуглых лицах с черными глазами ощущалось сдерживаемое строгим жизненным укладом буйство натуры.
Внимание мое привлек портрет молодой дамы. Она смотрела на меня из угла гостиной. Выделяли ее не костюм, не поза, такая же скованная, как и у всех остальных, но странное выражение какой-то задумчивой жестокости. Никогда прежде я не видела подобного лица.
Но напрасно я ждала, что объяснения доньи Инес распространятся и на этот портрет. Она, казалась, не замечала его. Конечно, я не могла не понять, что она пропускает эту картину нарочно. Но мне было любопытно знать, что за женщина изображена на этом холсте.
– А кто эта дама? – спросила я. – У нее очень своеобразное выражение лица.
Я почувствовала легкое смущение хозяйки. Но в конце концов, если бы она желала во что бы то ни стало скрыть, что за женщина изображена на портрете, она бы не держала его в гостиной.
– Это моя мать в молодости, – ответила донья Инес. – Ее давно нет в живых.
Я поспешно перевела разговор на другую тему. Однако я вспомнила, что служанка Сесилья говорила мне что-то о матери доньи Инес и даже называла ее имя. И в голосе черной горничной тогда тоже я почувствовала некоторую скованность и смущение. Что за тайна была связана с матерью хозяйки? Хотя, впрочем, возможно, никакой тайны и не было. Просто отношения были не так уж очень хороши. Это бывает. Но мне не довелось этого испытать, у меня не было родной матери.
Глава двадцать девятая
На следующий же день я решила позаботиться о себе и о детях. С кораблем, отплывавшим в Англию, я отослала распоряжение моему управляющему продать часть моего имущества, и, обратив полученные средства в золото, переслать мне. Сбор доходов с моих английских владений должен был частично пересылаться мне и моим детям. Контролировать все это я поручила Джону Элмсбери. Я знала, что он мне не откажет в этой услуге.
После пребывания в гостях у родителей Коринны мы должны были отправиться в поместье Карлтонов. Там я предполагала осмотреться, отдохнуть и затем, пользуясь деловыми советами Брюса Карлтона, приобрести плантацию.
– Женщин-плантаторов не так уж много, – заметил он. – Это занятие не такое уж легкое.
– Что ж, – я пожала плечами, – значит, я стану одной из первых ласточек.
А пока Коринна и Брюс показывали мне город. Этот недавно построенный город действительно был красив. Резные решетки оград, белые дома-замки. Все утопало в экзотической зелени. Особенно очаровали меня пальмы. В городе было несколько церквей: и католические, и англиканские. Это все были прекрасные величественные строения.
Но развлечений в городе, как мне показалось сначала, было не так уж много. Прежде всего, не было театров. Я сказала родителям Коринны, что театры следовало бы завести. Тем более, что в городе находились резиденции многих богатых плантаторов, эти люди могли бы щедро оплачивать актеров. Интересно, что мое предложение было принято к сведению. И в городе в скором времени появилось два театра, актеры были из Мадрида, столицы Испании, их соблазнила щедрая плата, как я и предполагала.
Другим местным развлечением являлось ежевечернее гулянье на площади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50