Вилрован нахмурился, услышав эту зловещую историю. Жители Лихтенвальда были известны своей осторожностью и скрытностью, они никогда не обсуждали свойств своего Сокровища. Но по всему миру было известно, что дерево приобретало особую плавучесть у побережья Лихтенвальда, а острые прибрежные скалы просто отталкивали корабли. Корабль, потерявшийся или затонувший в этих водах, мог значить только одно.
Древняя карга, варившая похлебку из моллюсков в железном котле у какой-то таверны, снабдила Вилла и его друзей не менее безрадостными новостями. Из-за кровавых восстаний в Нордфджолле и Кджеллмарке и еще одного, назревавшего в Винтерскаре, те, кто считал, что на этом можно сделать деньги, продавая оружие и нанимаясь в войска, были уже в пути.
— А все остальные туда не попрутся. По крайней мере, пока там, в Тарнбурге, всем заправляет Королева Гоблинов.
Лили и Кнеф переглянулись.
— Королева Гоблинов, ее так называют? — Лили почувствовала, как мурашки пробежали у нее по спине, как будто в этом имени было что-то судьбоносное, как будто только для того, чтобы встретиться с этим существом — женщина она или гоблинка — и помериться с ней силами, Спекулярии столько лет обучали Лили.
Но было по-прежнему непонятно, как добраться до Тарнбурга и осуществить эту встречу. Еще три дня прошли в бесплодных расспросах, пока один резчик по дереву не сообщил им нечто интересное.
— Там «Королева-Язычница» пришла, только что из Фингхилла, спустила якорь в заливе. Она в любом случае отправится на юг. — С этими словами он снял несколько последних стружек с распростертого крыла гарпии, которую он вырезал из огромного куска белого вяза. — Этот капитан Пайк — про него ведь говорят, он что угодно за деньги сделает, если ему хорошо заплатить, конечно.
На мгновение перед ними мелькнул проблеск надежды — и снова угас, сменившись беспросветным отчаянием. Вилл, Кнеф и Блэз наспех посовещались на продуваемом всеми ветрами галечном пляже, где они собрались, чтобы обменяться добытой информацией. С этой выгодной позиции им была видна сама «Королева-Язычница», она покачивалась на волнах в устье залива, где встала на якорь; сейчас она еще больше походила на старую дырявую калошу, чем обычно. Она была совсем близко, но казалось, что их отделяет от нее полмира, так мало у них было шансов ею воспользоваться. Как они смогут набрать достаточно денег, чтобы подкупить этого морского волка? Все они уже довольно долго путешествовали, и стоило это им дороже, чем они могли предположить, покидая дом. Им и так пришлось бы заложить несколько колец и других мелких ценных вещей, не говоря уже о лошадях, чтобы просто купить билеты на корабль. А подкуп капитана Пайка был совершенно непредвиденной тратой. Но что еще хуже, времени у них оставалось только до утра — утром начнется прилив. Что же делать?
— Разрешите мне, — вмешался Люк. Ветер ерошил его темные волосы и развевал полы его бархатного плаща, когда он вынул из внутреннего кармана кошелек. Весь этот месяц они с Тремер, как пленники левеллера, путешествовали за счет Кнефа, и большая часть той крупной суммы, которую Люциус взял из банка перед отъездом из Людена, осталось нетронутой.
— Думаю, здесь хватит денег подкупить и более жадного человека, чем капитан Пайк.
Было решено, что Люк и Кнеф, будучи знакомы с капитаном, подплывут к «Королеве-Язычнице», чтобы провести переговоры. И удача им улыбнулась, они договорились, что их довезут до Оттарсбурга в Нордфджолле, хоть и за значительную плату. Остальные с удовольствием отметили, что теперь, когда Люциус смог оказаться полезным, он на время забыл о своей черной меланхолии и часа на два настроение у него стало получше.
С наступлением ночи вместе с багажом они все поднялись на борт, заплатив за переправу двум крепким гребцам. Остальные пассажиры с громкими протестами как раз освобождали каюты, потому что им только что сообщили, что корабль отправляется не на юг, как запланировано, а на север. Когда сумятица утихла, новые пассажиры обнаружили, что на корабле теперь достаточно места, чтобы они могли разместиться с удобствами — даже на такой негостеприимной посудине, как «Королева-Язычница».
Вилрован почти сразу спустился в трюм. Он был очень тих, даже угрюм весь вечер. Даже Люк Гилиан и его ядовитые замечания не смогли его расшевелить. Среди слухов, которые они собрали в доках, встречались рассказы о том, что королева Маунтфалькона умерла, что Дайони скончалась от выкидыша и вместе с ней умер и мальчик, который мог стать достойным наследником короля Родарика.
— Но мы же слышали столько невероятных историй, — попыталась успокоить его Лили, когда присоединилась к нему в каюте, — и столько противоречивых рассказов. Вилрован, они все сразу не могут быть правдой, так почему ты поверил именно этому?
— Потому что это правда, потому что я знаю, что это правда, — безрадостно отвечал Вилл, бросаясь на нижнюю койку и закрывая глаза рукой. — Я видел тень смерти на ее лице, когда прощался с ней, хоть я и пытался себя убедить, что это не так. Напряжение, в котором она находилась все это время…— Он провел рукой по глазам, смахивая слезы, — Это можно, пожалуй, назвать милосердным освобождением, все эти несчастья докатились и до Маунтфалькона, ведь Дайони стала бы винить во всем себя. Но для тех, кто остался в живых…— Он задохнулся и не смог продолжать.
Лили не знала, что сказать, она не могла придумать слов, чтобы утешить его, потому что у нее так же болело сердце. Она еще не оставила надежды, что Ник мог остаться в живых, что он мог находиться где-то еще, когда «Круа-Руж» взлетела на воздух. Но с каждым днем эта надежда понемногу умирала, и Лили все ближе была к тому, чтобы поверить, что его уже нет в живых.
50
Наедине с Люком в тесноте соседней каюты Тремер готовилась ко сну, пока он ходил взад-вперед. Ее очень мучила его растущая холодность, с каждым днем на нее все более давило сознание того, что между ними лежала глубокая пропасть. Сейчас, пока она надевала ночную рубашку и залезала в сырую постель узкой нижней койки, то, что Люк так старательно не смотрел на нее, наполняло ее такой невыносимой болью, что она наконец не выдержала и заговорила.
— Люк, — сказала она так тихо, что за скрипом и грохотом корабля ее почти не было слышно, — когда мы пристанем в Оттарсбурге и вы все поедете в Винтерскар, может быть, мне лучше будет остаться?
Он остановился на ходу, его застало врасплох это предложение — надо отдать Люку должное, ему такое и в голову не приходило.
— Остаться? Вполне возможно, что мы направляемся навстречу опасности, и если бы где-нибудь, хоть где-нибудь было безопасное место, где ты могла бы остаться, пока я за тобой не вернусь… Но что будет с тобой в Нордфджолле, у тебя же там нет друзей, тебя там никто не знает?
— Я думала о тебе. Ты едешь домой, и кто знает, какие беды тебя там ждут. Если тебе кроме всего остального придется еще и объяснять, кто я такая, своему кузену королю и остальным…
Он криво улыбнулся.
— Я очень боюсь, что, когда мы туда прибудем, дела в Винтерскаре будут уже так плохи, что объяснения, кто ты такая, равно как рассказы про твое горькое прошлое и наш сомнительный брак, уже никого не будут беспокоить.
Сбросив свой бархатный плащ, он на мгновение притворился, что его очень занимает дыра, которую он обнаружил на спине. Потом он встряхнул его и довесил на крючок у двери.
— Я думала о тебе, — снова сказала Тремер, и теперь ее голос дрогнул. — Я буду тебе лишь обузой.
Обнаружив, что в первый раз в жизни ему не хватает слов, Люциус застыл в молчании, медленно расстегивая серебряные пуговицы на атласно-саржевом камзоле. Он до этого надеялся — сам даже не зная как, — что она не догадается о том, что он думает и что чувствует. Если бы он только мог объяснить ей свои чувства, если бы мог заставить ее поверить, что нет ее вины в том, что он, всегда так гордившийся своей оригинальностью, оказался таким мелким, обычным, скованным условностями человеком. Но каждый раз, как он пытался заговорить, слова застревали у него в горле, и он понимал, что в его собственной голове еще слишком много путаницы. Если он не мог оправдать своих чувств перед самим собой, как он мог надеяться объяснить их ей? Присев на край ее конки, он стянул сапоги, один за другим, и аккуратно поставил их рядом на полу.
— Почему ты так думаешь? — произнес он наконец. Она широко развела руками.
— Мы уже многое повидали, и еще больше ждет нас впереди; наверное, это очень эгоистично так думать, когда вокруг страдают люди, но ты должен признать, что мы попали в увлекательное, восхитительное приключение. Лучше всего было бы то, что мы понапридумывали там, в Людене. И ты должен бы, мне кажется, получать от приключений огромное удовольствие, а если этого не происходит, то только из-за меня.
Люк повернулся к ней с беспомощным вздохом.
— Это действительно приключение, но это не мое приключение. Здесь главные действующие лица — капитан Блэкхарт и Блэз Трефаллон. Я всего лишь зритель. Я всегда думал, что, если представится возможность, я сыграю более значительную роль, но по правде говоря — я оказался настолько жалок, что к ней не пригоден. Хуже того, пока я шатался по миру, выискивая выдуманные заговоры, женщина, на которой женился мой кузен Джарред, творила свои козни у меня дома. Я должен был остаться в Тарнбурге, я мог бы хоть в чем-то оказаться полезным. — Он взял обеими руками руку Тремер и легко ее пожал. — Ну как, скажи мне, ты можешь быть в этом виновата?
И все-таки он винил ее, и они оба это знали. Он чувствовал, что все его глупости, все его пустое бахвальство были безжалостно выставлены на всеобщее обозрение. К сожалению, та, которую он любил, тоже была им свидетельницей. И хотя по сравнению со всеми ее прошлыми грехами это была ничтожная малость, как ни странно, именно за это ему тяжелее всего было ее простить.
На рассвете корабль поднял паруса, и сильный ветер отправил судно скользить по волнам на север. Дни становились все дольше и дольше, ночи же почти совсем на ночи не походили. Они надеялись достичь Винтерскара в середине года, в разгар лета.
«Королева-Язычница» большую часть времени жалась к берегу. Только когда они достигли Кджеллмарка, то взяли западнее, пересекая море Фригориум. И все это время ветер часто доносил с берега запах гари; клубы черного дыма и другие признаки бедствий можно было заметить в каждом поселении, мимо которого они проплывали.
Однажды ясным утром Лили столкнулась с Кнефом, он прогуливался на верхней палубе; поздоровавшись, она пристроилась рядом с ним.
— Хотелось бы мне знать, — начала она, — могу я задать вам несколько вопросов? Если я слишком любопытна, пожалуйста, так мне прямо сейчас и скажите, но признаюсь вам, сэр, что вы кажетесь мне загадкой.
Кнеф улыбнулся ей.
— Вы, несомненно, хотите узнать, как во мне уживаются маг и антидемонист?
Лили покачала головой.
— Нет. То есть это, конечно, необычно, но есть еще кое-что. Нечто, что мне поневоле кажется еще более загадочным. — Ее коричневый бархатный плащ развевался по ветру, но день был погожий, и плащ бы ей почти не нужен.
— Видите ли, мне показалось, что тогда, сначала, когда вы появились и потребовали Сокровище Риджксленда, я вас узнала — я спросила сэра Бастиана, и он сказал, что вы действительно были среди тех, кто вел меня по подземному лабиринту во время моего посвящения. Но он также поведал мне вещи, которые показались мне совершенно необычайными, и, надеюсь, вы простите его и не сочтете, что он обманул ваше доверие; но он подумал, что мне будет необходимо знать об этом, учитывая, через какие опасности нам предстоит пройти вместе в ближайшем будущем.
— Конечно, — отвечал Кнеф. Он был спокоен, как всегда, как будто тема их беседы не представляла особой важности и не обрекла бы его на смерть в любой части света, если б правда стала известна. — Это было мудро с его стороны. А что до вопросов, которые вы не решаетесь мне задать, — возможно, вы хотели бы знать, как такое… существо, как я, все-таки решило принять сторону добра?
— Не совсем так. Сэр Бастиан утверждает, что в мире существуют сотни, возможно, даже тысячи ваших сородичей, большинство ведет совершенно безупречную жизнь. Даже если бы он мне этого и не сказал, я не смогла бы поверить, что целый народ может полностью отдаться злу. Нет, мне хотелось бы знать не это, я бы хотела спросить, как человек или гоблин может посвятить себя делу, которое столь явно идет вразрез с интересами его собственного народа.
Кнеф оглянулся, чтобы убедиться, что никто не сможет их подслушать. Они стояли в одиночестве на полубаке, и даже если бы ветер унес их слова, то они улетели бы далеко в море и безобидно канули бы в голубой дали. Он смотрел ей прямо в глаза и, казалось, видел ее насквозь. Он сказал:
— Но разве высшие интересы людей и гоблинов действительно противоречат друг другу? Ведь толстопяты, олухи и большинство грантов и горбачей очень отчетливо дали понять, что хотели бы жить в мире. А что касается чародеев — мои родители умерли, когда я был совсем маленьким, так что мне трудно вспомнить, чему они меня учили. Как я понимаю, многие годы чародеи делились на две партии. Одна часть была намерена вернуть себе Империю, чего бы им это ни стоило. Другие, изначально более миролюбивые, хотели только одного — прожить жизнь в мире и безвестности. Им казалось, что их противники угрожают их безопасности, и поэтому они были готовы оставить на время свои принципы и вести тайную войну. К сожалению, первая партия в конце концов оказалась сильнее, и те, кто стремился к миру, были уничтожены.
— А к какой из партий принадлежали ваши родители? — внимательно глядя на него, спросила Лили.
— У меня есть основания предполагать, что они были рождены в семьях с противоположными принципами. В любом случае, они предпочли не присоединяться ни к одной из партий, жить отдельно от сородичей и порвать с ними все отношения. Вполне вероятно, что многие поступали так — до них и после. Так же, как некоторые люди живут в городах гоблинов, так и семьи чародеев живут там и все равно успешно выдают себя за людей — по крайней мере в глазах людей. Но те, кто так поступают, подвергают себя риску. Если оба родителя умрут в этом добровольном изгнании, то некому будет присмотреть за детьми. И я был таким вот сиротой, бродил по улицам, пока однажды не попал в антидемонистский сиротский приют. Эти добрые люди приняли меня и вырастили, как своего. — Его глаза вспыхнули при этом воспоминании, но лицо оставалось бесстрастным.
Лили подняла брови с легкой недоверчивой улыбкой.
— И они так и не догадались, кто и что вы такое? В это трудно поверить!
— Они догадались очень скоро, — сказал Кнеф. — А как же иначе?
— И все-таки не выдали вас?
Левеллер пожал плечами.
— Как и большинство людей, антидемонисты твердо верили, что чародеев уничтожили уже больше тысячи лет назад, так что они должны были предположить, обнаружив меня? Согласно их образу мышления, это было чудо — чародейское дитя, заброшенное во времени так далеко в будущее. Каким бы порочным ребенок ни был — в это время ему бы вообще лучше не рождаться, — им казалось, что он выжил потому, что был предназначен для какой-то определенной цели, избран Провидением, чтобы оказать человечеству какую-то услугу, возможно — во искупление грехов своих праотцев. И вот они начали готовить его к этой задаче. Это было нелегко. И для них, и для меня, уверяю вас.
На мгновение как будто стена исчезла между ними, и ей явилась его сильная, страстная натура.
— Нет на свете существа более дикого и своевольного, чем ребенок-чародей. Но со временем антидемонисты усмирили меня, научили своей вере, привили непоколебимое убеждение, что я был избран для великой цели.
— Но вы… все время знали, кто вы и откуда?
— Я был так юн и так невежествен. — Стена вернулась, но теперь Лили видела, какой железной волей он поддерживает эту свою невозмутимость. — Я даже не смог сказать им, не смог опровергнуть, даже мысленно, что меня перенесло из другого времени и передало им Провидение. А все взрослые, что окружали меня, казались намного мудрее меня. Так что я был готов принять все, что они мне скажут. Значительно позднее, когда я сам стал взрослым, я нашел дорогу обратно в те места, где родился, и там узнал правду. Но к тому времени я узнал о себе уже много необычных вещей, и эти вещи подтверждали идею о том, что я предназначен для необычной цели.
Ветер на мгновение стих, и потрепанные паруса обвисли. Потом несколько порывов наполнили их снова. Ветер набирал силу, и корабль рванулся вперед, морская пена летела от его носа, и волна молоком вскипала за кормой. Похолодало. Лили взялась за края плаща и поплотнее в него завернулась.
— Что же вы о себе узнали?
— Мои добрые покровители узнали о моей сущности после того, как мне раз за разом становилось плохо от их пищи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60