Я бы привел себя в порядок прежде, чем досаждать тебе своим присутствием, но мне показалось, ты хотела видеть меня немедленно.
Она принялась ходить по комнате, брала в руки какую-нибудь безделушку, рассеянно ее разглядывала и ставила в другое место. Спрашивая себя, что же это Дайони не решается ему сказать, он присел на корточки и стал ждать, когда она заговорит.
Через несколько минут она уселась перед туалетным столиком с козлиными ножками.
— Думаю, я должна предупредить тебя. Ты впал в ужасную немилость, и мне страшно подумать, что будет, если Родарик тебя увидит. Он просто в бешенстве по поводу твоей последней выходки.
— Выходки? — Вилрован резко вскинул брови. — Дайони, но я не сделал ничего плохого. Это была всего лишь глупая ошибка неопытных стражников.
— Барнаби и Пайекрофт рассказывают совсем другое. Они сказали Родарику, что это все ты, что ты настаивал, чтобы сэр Руфус с тобой дрался. Они утверждают, что говорили тебе, что это нечестно, ведь тебе можно было участвовать в дуэли без письменного разрешения, а им — нет.
Вил постарался вспомнить.
— Может быть, кто-то что-то подобное и говорил. Это бы меня не остановило. В тот момент я мог думать только о том, как я хочу убить Маккея. — При этом воспоминании он помрачнел. — А Барнаби и Пайекрофт рассказали Родарику, что Маккей весь вечер нарывался на ссору, пока наконец не нанес оскорбление, которое я не мог игнорировать?
— Да, — сказала Дайони. — Не думаю, чтобы они пытались втянуть тебя в неприятности. Они даже сказали, что ты почти не пил. Хотя, думаю, в конце концов это обернулось против тебя.
Вилрован угрюмо кивнул. В его пользу никогда не говорило то, что все свои безрассудства он неизменно совершал абсолютно трезвым.
— И они, конечно, были слишком сдержанны, чтобы назвать имя женщины.
Вилрован застонал и ударил себя ладонью по лбу.
— Но не настолько сдержанны, чтобы не упоминать, что в этом замешана женщина?
Дайони саркастически рассмеялась.
— Думаешь, кто-нибудь предположил бы что-то другое, что бы там они ни сочинили?
Он посмотрел на королеву со злостью. Приподнятое настроение, с которым он покидал Юлали, испарялось. Вилл потихоньку скатывался в депрессию, очень знакомое ощущение. Слушая Дайони, он думал, неужели его имя действительно стало синонимом распущенности? Или, еще хуже, — символом шута? Между человеком, легко завоевывающим женские сердца, и бессердечным развратником есть неприятная разница. Неужели, сам того не заметив, он переступил черту? Он уже открывал рот, чтобы задать вопрос, но Дайони его опередила.
— Посмотри, Вилрован, — она взяла в руки бутылочку из синего стекла, вытащила пробку и понюхала содержимое. — Ну не прелесть ли? Это подарок от твоей бабушки. Подумай только, как ловко придумано: это не совсем духи, хотя пахнет божественно. Угадай, что это.
Вилл отказался угадывать, покачал головой, и у него сжалось сердце. Леди Кроган была единственной бабушкой, которая у них с Дайони не была общей. Верная своим предкам Рованам, она вечно присылала ему подарки в виде порошков и зелья, но он и не думал, что она присылает подобные подарки и его кузине.
— Ну ладно, я тебе скажу, раз ты сам не можешь догадаться, глупый. Это невидимые чернила. Ну разве не умно?
— Очень умно, — сказал Вилрован, в глубине душе вздохнув с облегчением. Ему бабушка редко дарила такие невинные подарки.
Он поднялся и стал мерить пол шагами.
— Но Дайони, как ты думаешь, как долго мне избегать Родарика? И как глубоко я должен залечь? Насколько он на меня зол?
— Он сильно не в духе. Последние два дня только и делает, что читает мне нотации о твоих и моих прегрешениях. Едва согласился подписать письмо, чтобы тебя отпустили, и сказал, что минимум недели две и видеть тебя не хочет.
— Две недели? — Вилл только раз в жизни видел короля настолько разгневанным, что ему понадобился целый день, чтобы успокоиться. — Что ты натворила в мое отсутствие, чтобы довести его до такого состояния? Ты опять кокетничала, наверное, и это приписали моему дурному влиянию. Хотя Родарик должен знать…
— …что ты отчитываешь меня еще чаще, чем он, — закончила за него Дайони. — Скорее всего, он об этом вспомнит, только дай ему время. Сейчас его, судя по всему, больше волнует, что из-за тебя чуть не арестовали Финна и Пайекрофта.
Вилл призадумался. Он никогда до конца не понимал Родарика: король то считал его своим союзником, потому что он имел влияние на королеву, то негодовал на него по той же причине. Но потом он вспомнил, что Пайекрофт и Финн — сыновья двух членов кабинета министров короля. Ему нетрудно было представить себе потрясение и ужас этих двух уважаемых людей, если бы их сыновьям пришлось присоединиться к нему в Виткомбской тюрьме.
— Но для меня, дружочек, твой отъезд ужасно некстати, так не хочется отпускать тебя именно тогда, когда ты мне так нужен.
Вилл остановился и резко обернулся к королеве, мгновенно заподозрив неладное.
— Почему некстати? Зачем я тебе нужен?
— Ты что, забыл, что обещал пойти со мной на праздник по случаю дня рождения посла? — Она взяла в руки веер из раскрашенной куриной кожи и начала обмахиваться им с легкостью, выдающей долгую практику. — Будет пикник на крыше посольства, фейерверк на закате… я-то надеялась, мы так хорошо проведем время!
Ах да, он совсем забыл об этом под влиянием последних событий, но теперь, когда она ему напомнила, он вспомнил о том, что его постоянно беспокоило.
— Ты слишком много времени проводишь с лордом Волтом и этими нордфджоллцами. Ты вообще слишком много внимания уделяешь всем послам. Если ты не остережешься, тебя начнут подозревать в заговоре с иностранцами.
Дайони в ответ только рассмеялась.
— Ну и зачем тогда существуют иностранные послы, если с ними нельзя ни знакомиться, ни общаться, чтобы не вызвать подобных разговоров?
— Все это замечательно, но одно дело быть знакомой с этими людьми и иногда их навещать, а другое — жить буквально у них за пазухой. Гром и молния, Дайони! Как бы я хотел сопровождать тебя, только для того, чтобы удержать от озорства. Но мое место придется занять Коффину и Пальмарику.
Дайони скривилась, прикрывшись веером, и он резко спросил:
— Кого мне еще послать из моих лейтенантов?
— Коффин совсем старик. А Пальмарик — в жизни не видела такого невзрачного юноши, и совершенно не умеет поддержать разговор. — Она уронила веер, и он остался лежать на столике, между лентами и безделушками. — Я с ними от скуки помру.
Вилл осознал, что ему надоело слушать, как критикуют его людей. Сначала Блэз упрекнул их в отсутствии дисциплины, теперь Дайони не нравится их скучная добропорядочность. Его уже почти радовала перспектива покинуть город.
— Ты хочешь сказать, что я должен отбирать себе офицеров за остроумие и смазливую внешность, а не по способностям?
— Ну а почему бы и нет? — Дайони взяла в руки хрупкое хрустальное зеркальце, украшенное стеклянными розами, рассмотрела свое отражение и поправила один серебристый локон. — Говорят, гвардейцы Ее Величества Королевы Тольи все, как один, рослые красавцы, обходительные и хорошо воспитанные, потому что она сама их набирает.
— Тогда король Тольи невероятно снисходителен. Ты лучше не делись этими сведениями с Родариком, он и так вне себя от ревности.
Дайони промолчала, продолжая перераспределять локоны, сводя на нет долгую и кропотливую работу своего парикмахера. Прошло несколько минут; казалось, она забыла о его существовании.
Вилл подождал, сколько выдержало его терпение, потом громко кашлянул.
— Я свободен? Я могу идти?
— Да, конечно. — Дайони царственно махнула рукой, но тут же испортила весь эффект, спросив: — А ты сейчас куда?
— Домой, наверное, — не раздумывая ответил Вилл. Его кузина приподняла брови в наигранном удивлении.
— Домой к отцу? Ты оторвешь его от книг, если тебе это вообще удастся, а ты знаешь, как это его обычно раздражает.
— Я имел в виду, что поеду в Брейкберн навестить Лили, — сказал Вилрован с ледяным достоинством. Дайони начала его раздражать. Хуже того, он начал ее презирать, а это всегда значило, что он начинал презирать и себя, потому что у них было много общего.
Но Дайони не заметила, а может, не захотела заметить опасной нотки в его голосе.
— Вилрован, ну какой же ты потешный. Почему ты говоришь «домой», если имеешь в виду Брейкберн-Холл? Ты там почти не бываешь и терпеть не можешь родственников жены. — Она звонко рассмеялась.
Он покачал головой, не зная, что побудило его так сказать. Просто ему необходимо было увидеть Лили, и он не успокоится, пока не повидается с ней.
— Предупреди ее, по крайней мере, заранее. Пошли вперед посыльного, чтобы она успела приготовиться. Да, может быть, ее там и нет сейчас.
Вилл был поражен.
— А где бы еще быть Лили, если не в Брейкберне? Если бы она собиралась куда-нибудь, она бы заехала ко мне.
Дайони плутовато посмотрела на него через плечо.
— А ты собственник. Как неожиданно для такого непредсказуемого и беспутного мужа. Не понимаю, как Лили тебя выносит, как она мирится с твоими нечастыми приездами с такой бесконечной любезностью — если дело, конечно, в любезности.
Вилл посмотрел на Дайони в замешательстве. В ее словах он уловил слабое эхо оскорблений, которые слышал от Маккея три дня назад.
— Лили всегда рада меня видеть. Какие сплетни заставили тебя думать обратное?
— Никаких сплетен, — пожала плечами королева. — Никаких сплетен, но я, как и все остальные, в состоянии делать выводы.
Она обернулась к зеркальцу.
— И знаешь, Вилрован, ты получишь по заслугам, безнравственный ты мальчишка, если однажды явишься в Брейкберн и не застанешь там Лили, если она отправится на поиски своих собственных романтических приключений!
8
На корабле, плывущем по Северным Морям.
На два месяца раньше — 29 вандемиа 6537 г.
Утренняя заря только-только разгоралась, когда «Королева-Язычница» покинула порт Зутлингена. Холодный дождь со снегом, шедший всю ночь, замерз на вантах и реях, заключив старинное судно в ледяную броню, однако полоска тусклого красного света на горизонте, распространявшегося по небу стремительно, как лесной пожар, обещала холодный, но ясный день.
Капитан стоял на баке: суровый, седой морской волк, не менее потрепанный штормами, чем его корабль, лицо его было покрыто шрамами, а одну руку заменял протез, искусно вырезанный из бивня морского слона и снабженный серебряными струнами, — воспоминание о более рискованных, но и более удачных временах.
Сложно было вообразить более неприглядный и разбитый корабль. «Королева-Язычница» никогда не была красавицей, а жизнь на бурных морских просторах и бесчисленные удары судьбы не сделали ее миловиднее. Под пятнистыми ледяными доспехами она была вся разбита в щепки и потрепана. Возможно, это не тот корабль, который стоило выбрать для плавания по зимнему морю, но дело в том, что «Королева-Язычница» просто-напросто была единственным торговым судном, капитан которого согласился покинуть порт так поздно осенью, и те, кому удалось заполучить билеты, считали себя счастливчиками. Корабль только вышел в открытое море, когда поднялся ветер, пронзительный и холодный, и снова зарядил ледяной дождь. Ветер усиливался с каждым часом, и корабль медленно продвигался против бурных встречных волн, снасти скрипели, палубы заливало водой.
Один в своей каюте, Люциус Саквиль-Гилиан пытался отгородиться от шума бури. Но это было безнадежно. Отбросив перо и отложив бумагу, на которой он усердно писал что-то вот уже полчаса, он отодвинул стул и вскочил на ноги.
Маленькая сырая каюта и сама по себе была тесной, а от наваленного горами багажа, который заполнил почти все пространство, не занятое скудной мебелью, там стало просто негде повернуться. Люциус знал, что где-то среди этого багажа, возможно погребенные в одном из чемоданов конской кожи — вместе с книгами, монетами и другими диковинками, что он насобирал в пути, с его одеждой и, конечно, с двумя тысячами шестьюстами восемью усыпанными кляксами, помарками и исправлениями страницами рукописи его «Всемирной истории. Опровергая все», над которой он все еще работал и для которой Перис, его слуга, был вынужден находить место, запихивая ее в каждый свободный уголок двух чемоданов и других сумок и свертков, — где-то на дне, под всем этим лежали колода карт с загнутыми уголками и фляжка бренди. Но пасьянс его сейчас не прельщал, искать бренди тоже не хотелось, потому что его слегка тошнило. Люк смирился с перспективой бесконечного утра и утомительного вечера.
Однако Риджксленд и тысячи удивительных открытий манили его. За целый год путешествий и приключений — пока он постоянно оказываться в таких местах и попадал в такие положения, которых более мудрый человек сумел бы избежать, — Люку все равно чаще всего удавалось уклоняться от последствий своего бездумного поведения. Так что если день, неделя или даже две отчаянной скуки окажутся худшим из всего, что его ожидало, он может считать себя вполне счастливым, если, конечно, Риджксленд оправдает его надежды.
Не в состоянии писать дальше, не представляя себе, когда вернется Перис, Люк растянулся на узкой кровати и погрузился в беспокойный сон, укачиваемый звуком помп в трюмах под палубой.
День тянулся неспешно, за ним наступил следующий. Четвертый и пятый дни оказались такими бесконечными, что он перестал вообще замечать время. Шторм продолжался. Время от времени входил Перис с тарелкой неаппетитной жирной еды, которую Люку приходилось есть, либо с тазиком мыльной воды. В таких случаях Люк устало смотрел на слугу, чье лицо приобрело зеленоватый оттенок, а руки дрожали так, что вода для бритья едва не выплескивалась из тазика. Люк решил не доверять Перису блестящую обоюдоострую бритву и стал бриться самостоятельно.
Пока Люк соскабливал щетину со своего лица, Перис рассказывал, что он узнал об остальных пассажирах. Их было трое.
— Не такие благородные джентльмены, как вы, мастер Люк, но вполне порядочные с виду торговцы, направляются на юг по делам. — Он аккуратно сложил руки на животе, прижав их к бледно-коричневому камзолу. — И, верите ли, небольшая компания гоблинов, два или три маленьких олуха и еще один, почти как человек, только руки-ноги у него торчат как попало.
Люк отвернулся от зеркальца для бритья, глаза его загорелись неожиданным интересом. Более высокородные гоблины, гранты и горбачи, по слухам, были чрезвычайно умны, не говоря уже о том, что иногда они жили практически вечно. Поговорить с существом, которое ходит по земле уже шесть или семь сотен лет, всегда было для Люка заветной мечтой.
— Как ты думаешь, это грант?
Слуга громко шмыгнул носом и умудрился принять надменный вид, несмотря на оригинальный цвет лица.
— Откуда мне знать, мастер Люк? Я сам его не видел, да и не особо хочу. И говорят, что они всей толпой спрятались в каюту еще поменьше этой, и с тех пор их никто не видел.
Все надежды Люка мгновенно угасли. Вряд ли грант выйдет погулять. В тех редких случаях, когда гоблины отправлялись в путешествие по морю, они, как известно, проводили все время, забившись в самую водонепроницаемую каюту на корабле.
— Жаль, — сказал он со вздохом, споласкивая бритву в мыльной воде. — Возможность обменяться мнениями с грантом неплохо помогла бы скоротать это бесконечное путешествие.
Проснувшись однажды утром, он никак не мог понять, который час. Было до странности тихо. Корабль больше не брыкался и не зарывался носом, а только мягко покачивался, помп слышно не было. И вообще ничего не было слышно, кроме глухого поскрипывания, мягкого плеска волн по ту сторону стены и капель воды, стекающей с мачт на палубу.
Зевнув и потянувшись, Люк сел на кровати. Пошарив в кармане пижамы из рубчатого атласа, он нашел часы и посмотрел на них. Полночь или полдень? Он попытался вспомнить, когда же улегся на эту койку. «Полдень», — решил Люк, снова широко зевая. В любом случае, ему до смерти надоела сырая каюта и очень хотелось выйти на палубу.
Он самостоятельно натянул камзол, расправил кружевной шейный платок и перевязал лентой волосы. Результат, отразившийся в зеркале для бритья, его совсем не удовлетворил. Шейный платок болтался слишком свободно, а один из бархатных рукавов пересекала глубокая морщина. Перис, несомненно, будет в ужасе. Но нечего было слуге пропадать куда-то, когда он так нужен. Люк был преисполнен намерения взглянуть на небо и глотнуть свежего воздуха.
Едва выбравшись в коридор, он оказался по щиколотку в воде, причем она продолжала литься в люк над лестницей, ведущей на верхнюю палубу. Подозвав проходившего матроса, он спросил про погоду.
— Ветер и море успокоились, но дождь еще идет, и такой, будто хляби небесные разверзлись. Все джентльмены приглашены в каюту капитана на небольшое угощение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Она принялась ходить по комнате, брала в руки какую-нибудь безделушку, рассеянно ее разглядывала и ставила в другое место. Спрашивая себя, что же это Дайони не решается ему сказать, он присел на корточки и стал ждать, когда она заговорит.
Через несколько минут она уселась перед туалетным столиком с козлиными ножками.
— Думаю, я должна предупредить тебя. Ты впал в ужасную немилость, и мне страшно подумать, что будет, если Родарик тебя увидит. Он просто в бешенстве по поводу твоей последней выходки.
— Выходки? — Вилрован резко вскинул брови. — Дайони, но я не сделал ничего плохого. Это была всего лишь глупая ошибка неопытных стражников.
— Барнаби и Пайекрофт рассказывают совсем другое. Они сказали Родарику, что это все ты, что ты настаивал, чтобы сэр Руфус с тобой дрался. Они утверждают, что говорили тебе, что это нечестно, ведь тебе можно было участвовать в дуэли без письменного разрешения, а им — нет.
Вил постарался вспомнить.
— Может быть, кто-то что-то подобное и говорил. Это бы меня не остановило. В тот момент я мог думать только о том, как я хочу убить Маккея. — При этом воспоминании он помрачнел. — А Барнаби и Пайекрофт рассказали Родарику, что Маккей весь вечер нарывался на ссору, пока наконец не нанес оскорбление, которое я не мог игнорировать?
— Да, — сказала Дайони. — Не думаю, чтобы они пытались втянуть тебя в неприятности. Они даже сказали, что ты почти не пил. Хотя, думаю, в конце концов это обернулось против тебя.
Вилрован угрюмо кивнул. В его пользу никогда не говорило то, что все свои безрассудства он неизменно совершал абсолютно трезвым.
— И они, конечно, были слишком сдержанны, чтобы назвать имя женщины.
Вилрован застонал и ударил себя ладонью по лбу.
— Но не настолько сдержанны, чтобы не упоминать, что в этом замешана женщина?
Дайони саркастически рассмеялась.
— Думаешь, кто-нибудь предположил бы что-то другое, что бы там они ни сочинили?
Он посмотрел на королеву со злостью. Приподнятое настроение, с которым он покидал Юлали, испарялось. Вилл потихоньку скатывался в депрессию, очень знакомое ощущение. Слушая Дайони, он думал, неужели его имя действительно стало синонимом распущенности? Или, еще хуже, — символом шута? Между человеком, легко завоевывающим женские сердца, и бессердечным развратником есть неприятная разница. Неужели, сам того не заметив, он переступил черту? Он уже открывал рот, чтобы задать вопрос, но Дайони его опередила.
— Посмотри, Вилрован, — она взяла в руки бутылочку из синего стекла, вытащила пробку и понюхала содержимое. — Ну не прелесть ли? Это подарок от твоей бабушки. Подумай только, как ловко придумано: это не совсем духи, хотя пахнет божественно. Угадай, что это.
Вилл отказался угадывать, покачал головой, и у него сжалось сердце. Леди Кроган была единственной бабушкой, которая у них с Дайони не была общей. Верная своим предкам Рованам, она вечно присылала ему подарки в виде порошков и зелья, но он и не думал, что она присылает подобные подарки и его кузине.
— Ну ладно, я тебе скажу, раз ты сам не можешь догадаться, глупый. Это невидимые чернила. Ну разве не умно?
— Очень умно, — сказал Вилрован, в глубине душе вздохнув с облегчением. Ему бабушка редко дарила такие невинные подарки.
Он поднялся и стал мерить пол шагами.
— Но Дайони, как ты думаешь, как долго мне избегать Родарика? И как глубоко я должен залечь? Насколько он на меня зол?
— Он сильно не в духе. Последние два дня только и делает, что читает мне нотации о твоих и моих прегрешениях. Едва согласился подписать письмо, чтобы тебя отпустили, и сказал, что минимум недели две и видеть тебя не хочет.
— Две недели? — Вилл только раз в жизни видел короля настолько разгневанным, что ему понадобился целый день, чтобы успокоиться. — Что ты натворила в мое отсутствие, чтобы довести его до такого состояния? Ты опять кокетничала, наверное, и это приписали моему дурному влиянию. Хотя Родарик должен знать…
— …что ты отчитываешь меня еще чаще, чем он, — закончила за него Дайони. — Скорее всего, он об этом вспомнит, только дай ему время. Сейчас его, судя по всему, больше волнует, что из-за тебя чуть не арестовали Финна и Пайекрофта.
Вилл призадумался. Он никогда до конца не понимал Родарика: король то считал его своим союзником, потому что он имел влияние на королеву, то негодовал на него по той же причине. Но потом он вспомнил, что Пайекрофт и Финн — сыновья двух членов кабинета министров короля. Ему нетрудно было представить себе потрясение и ужас этих двух уважаемых людей, если бы их сыновьям пришлось присоединиться к нему в Виткомбской тюрьме.
— Но для меня, дружочек, твой отъезд ужасно некстати, так не хочется отпускать тебя именно тогда, когда ты мне так нужен.
Вилл остановился и резко обернулся к королеве, мгновенно заподозрив неладное.
— Почему некстати? Зачем я тебе нужен?
— Ты что, забыл, что обещал пойти со мной на праздник по случаю дня рождения посла? — Она взяла в руки веер из раскрашенной куриной кожи и начала обмахиваться им с легкостью, выдающей долгую практику. — Будет пикник на крыше посольства, фейерверк на закате… я-то надеялась, мы так хорошо проведем время!
Ах да, он совсем забыл об этом под влиянием последних событий, но теперь, когда она ему напомнила, он вспомнил о том, что его постоянно беспокоило.
— Ты слишком много времени проводишь с лордом Волтом и этими нордфджоллцами. Ты вообще слишком много внимания уделяешь всем послам. Если ты не остережешься, тебя начнут подозревать в заговоре с иностранцами.
Дайони в ответ только рассмеялась.
— Ну и зачем тогда существуют иностранные послы, если с ними нельзя ни знакомиться, ни общаться, чтобы не вызвать подобных разговоров?
— Все это замечательно, но одно дело быть знакомой с этими людьми и иногда их навещать, а другое — жить буквально у них за пазухой. Гром и молния, Дайони! Как бы я хотел сопровождать тебя, только для того, чтобы удержать от озорства. Но мое место придется занять Коффину и Пальмарику.
Дайони скривилась, прикрывшись веером, и он резко спросил:
— Кого мне еще послать из моих лейтенантов?
— Коффин совсем старик. А Пальмарик — в жизни не видела такого невзрачного юноши, и совершенно не умеет поддержать разговор. — Она уронила веер, и он остался лежать на столике, между лентами и безделушками. — Я с ними от скуки помру.
Вилл осознал, что ему надоело слушать, как критикуют его людей. Сначала Блэз упрекнул их в отсутствии дисциплины, теперь Дайони не нравится их скучная добропорядочность. Его уже почти радовала перспектива покинуть город.
— Ты хочешь сказать, что я должен отбирать себе офицеров за остроумие и смазливую внешность, а не по способностям?
— Ну а почему бы и нет? — Дайони взяла в руки хрупкое хрустальное зеркальце, украшенное стеклянными розами, рассмотрела свое отражение и поправила один серебристый локон. — Говорят, гвардейцы Ее Величества Королевы Тольи все, как один, рослые красавцы, обходительные и хорошо воспитанные, потому что она сама их набирает.
— Тогда король Тольи невероятно снисходителен. Ты лучше не делись этими сведениями с Родариком, он и так вне себя от ревности.
Дайони промолчала, продолжая перераспределять локоны, сводя на нет долгую и кропотливую работу своего парикмахера. Прошло несколько минут; казалось, она забыла о его существовании.
Вилл подождал, сколько выдержало его терпение, потом громко кашлянул.
— Я свободен? Я могу идти?
— Да, конечно. — Дайони царственно махнула рукой, но тут же испортила весь эффект, спросив: — А ты сейчас куда?
— Домой, наверное, — не раздумывая ответил Вилл. Его кузина приподняла брови в наигранном удивлении.
— Домой к отцу? Ты оторвешь его от книг, если тебе это вообще удастся, а ты знаешь, как это его обычно раздражает.
— Я имел в виду, что поеду в Брейкберн навестить Лили, — сказал Вилрован с ледяным достоинством. Дайони начала его раздражать. Хуже того, он начал ее презирать, а это всегда значило, что он начинал презирать и себя, потому что у них было много общего.
Но Дайони не заметила, а может, не захотела заметить опасной нотки в его голосе.
— Вилрован, ну какой же ты потешный. Почему ты говоришь «домой», если имеешь в виду Брейкберн-Холл? Ты там почти не бываешь и терпеть не можешь родственников жены. — Она звонко рассмеялась.
Он покачал головой, не зная, что побудило его так сказать. Просто ему необходимо было увидеть Лили, и он не успокоится, пока не повидается с ней.
— Предупреди ее, по крайней мере, заранее. Пошли вперед посыльного, чтобы она успела приготовиться. Да, может быть, ее там и нет сейчас.
Вилл был поражен.
— А где бы еще быть Лили, если не в Брейкберне? Если бы она собиралась куда-нибудь, она бы заехала ко мне.
Дайони плутовато посмотрела на него через плечо.
— А ты собственник. Как неожиданно для такого непредсказуемого и беспутного мужа. Не понимаю, как Лили тебя выносит, как она мирится с твоими нечастыми приездами с такой бесконечной любезностью — если дело, конечно, в любезности.
Вилл посмотрел на Дайони в замешательстве. В ее словах он уловил слабое эхо оскорблений, которые слышал от Маккея три дня назад.
— Лили всегда рада меня видеть. Какие сплетни заставили тебя думать обратное?
— Никаких сплетен, — пожала плечами королева. — Никаких сплетен, но я, как и все остальные, в состоянии делать выводы.
Она обернулась к зеркальцу.
— И знаешь, Вилрован, ты получишь по заслугам, безнравственный ты мальчишка, если однажды явишься в Брейкберн и не застанешь там Лили, если она отправится на поиски своих собственных романтических приключений!
8
На корабле, плывущем по Северным Морям.
На два месяца раньше — 29 вандемиа 6537 г.
Утренняя заря только-только разгоралась, когда «Королева-Язычница» покинула порт Зутлингена. Холодный дождь со снегом, шедший всю ночь, замерз на вантах и реях, заключив старинное судно в ледяную броню, однако полоска тусклого красного света на горизонте, распространявшегося по небу стремительно, как лесной пожар, обещала холодный, но ясный день.
Капитан стоял на баке: суровый, седой морской волк, не менее потрепанный штормами, чем его корабль, лицо его было покрыто шрамами, а одну руку заменял протез, искусно вырезанный из бивня морского слона и снабженный серебряными струнами, — воспоминание о более рискованных, но и более удачных временах.
Сложно было вообразить более неприглядный и разбитый корабль. «Королева-Язычница» никогда не была красавицей, а жизнь на бурных морских просторах и бесчисленные удары судьбы не сделали ее миловиднее. Под пятнистыми ледяными доспехами она была вся разбита в щепки и потрепана. Возможно, это не тот корабль, который стоило выбрать для плавания по зимнему морю, но дело в том, что «Королева-Язычница» просто-напросто была единственным торговым судном, капитан которого согласился покинуть порт так поздно осенью, и те, кому удалось заполучить билеты, считали себя счастливчиками. Корабль только вышел в открытое море, когда поднялся ветер, пронзительный и холодный, и снова зарядил ледяной дождь. Ветер усиливался с каждым часом, и корабль медленно продвигался против бурных встречных волн, снасти скрипели, палубы заливало водой.
Один в своей каюте, Люциус Саквиль-Гилиан пытался отгородиться от шума бури. Но это было безнадежно. Отбросив перо и отложив бумагу, на которой он усердно писал что-то вот уже полчаса, он отодвинул стул и вскочил на ноги.
Маленькая сырая каюта и сама по себе была тесной, а от наваленного горами багажа, который заполнил почти все пространство, не занятое скудной мебелью, там стало просто негде повернуться. Люциус знал, что где-то среди этого багажа, возможно погребенные в одном из чемоданов конской кожи — вместе с книгами, монетами и другими диковинками, что он насобирал в пути, с его одеждой и, конечно, с двумя тысячами шестьюстами восемью усыпанными кляксами, помарками и исправлениями страницами рукописи его «Всемирной истории. Опровергая все», над которой он все еще работал и для которой Перис, его слуга, был вынужден находить место, запихивая ее в каждый свободный уголок двух чемоданов и других сумок и свертков, — где-то на дне, под всем этим лежали колода карт с загнутыми уголками и фляжка бренди. Но пасьянс его сейчас не прельщал, искать бренди тоже не хотелось, потому что его слегка тошнило. Люк смирился с перспективой бесконечного утра и утомительного вечера.
Однако Риджксленд и тысячи удивительных открытий манили его. За целый год путешествий и приключений — пока он постоянно оказываться в таких местах и попадал в такие положения, которых более мудрый человек сумел бы избежать, — Люку все равно чаще всего удавалось уклоняться от последствий своего бездумного поведения. Так что если день, неделя или даже две отчаянной скуки окажутся худшим из всего, что его ожидало, он может считать себя вполне счастливым, если, конечно, Риджксленд оправдает его надежды.
Не в состоянии писать дальше, не представляя себе, когда вернется Перис, Люк растянулся на узкой кровати и погрузился в беспокойный сон, укачиваемый звуком помп в трюмах под палубой.
День тянулся неспешно, за ним наступил следующий. Четвертый и пятый дни оказались такими бесконечными, что он перестал вообще замечать время. Шторм продолжался. Время от времени входил Перис с тарелкой неаппетитной жирной еды, которую Люку приходилось есть, либо с тазиком мыльной воды. В таких случаях Люк устало смотрел на слугу, чье лицо приобрело зеленоватый оттенок, а руки дрожали так, что вода для бритья едва не выплескивалась из тазика. Люк решил не доверять Перису блестящую обоюдоострую бритву и стал бриться самостоятельно.
Пока Люк соскабливал щетину со своего лица, Перис рассказывал, что он узнал об остальных пассажирах. Их было трое.
— Не такие благородные джентльмены, как вы, мастер Люк, но вполне порядочные с виду торговцы, направляются на юг по делам. — Он аккуратно сложил руки на животе, прижав их к бледно-коричневому камзолу. — И, верите ли, небольшая компания гоблинов, два или три маленьких олуха и еще один, почти как человек, только руки-ноги у него торчат как попало.
Люк отвернулся от зеркальца для бритья, глаза его загорелись неожиданным интересом. Более высокородные гоблины, гранты и горбачи, по слухам, были чрезвычайно умны, не говоря уже о том, что иногда они жили практически вечно. Поговорить с существом, которое ходит по земле уже шесть или семь сотен лет, всегда было для Люка заветной мечтой.
— Как ты думаешь, это грант?
Слуга громко шмыгнул носом и умудрился принять надменный вид, несмотря на оригинальный цвет лица.
— Откуда мне знать, мастер Люк? Я сам его не видел, да и не особо хочу. И говорят, что они всей толпой спрятались в каюту еще поменьше этой, и с тех пор их никто не видел.
Все надежды Люка мгновенно угасли. Вряд ли грант выйдет погулять. В тех редких случаях, когда гоблины отправлялись в путешествие по морю, они, как известно, проводили все время, забившись в самую водонепроницаемую каюту на корабле.
— Жаль, — сказал он со вздохом, споласкивая бритву в мыльной воде. — Возможность обменяться мнениями с грантом неплохо помогла бы скоротать это бесконечное путешествие.
Проснувшись однажды утром, он никак не мог понять, который час. Было до странности тихо. Корабль больше не брыкался и не зарывался носом, а только мягко покачивался, помп слышно не было. И вообще ничего не было слышно, кроме глухого поскрипывания, мягкого плеска волн по ту сторону стены и капель воды, стекающей с мачт на палубу.
Зевнув и потянувшись, Люк сел на кровати. Пошарив в кармане пижамы из рубчатого атласа, он нашел часы и посмотрел на них. Полночь или полдень? Он попытался вспомнить, когда же улегся на эту койку. «Полдень», — решил Люк, снова широко зевая. В любом случае, ему до смерти надоела сырая каюта и очень хотелось выйти на палубу.
Он самостоятельно натянул камзол, расправил кружевной шейный платок и перевязал лентой волосы. Результат, отразившийся в зеркале для бритья, его совсем не удовлетворил. Шейный платок болтался слишком свободно, а один из бархатных рукавов пересекала глубокая морщина. Перис, несомненно, будет в ужасе. Но нечего было слуге пропадать куда-то, когда он так нужен. Люк был преисполнен намерения взглянуть на небо и глотнуть свежего воздуха.
Едва выбравшись в коридор, он оказался по щиколотку в воде, причем она продолжала литься в люк над лестницей, ведущей на верхнюю палубу. Подозвав проходившего матроса, он спросил про погоду.
— Ветер и море успокоились, но дождь еще идет, и такой, будто хляби небесные разверзлись. Все джентльмены приглашены в каюту капитана на небольшое угощение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60