Правда, основное было понятно: дети вождя ранены или убиты (ночью говорили разное), и во всем виновата Лашилла! Знали и то, что Арго ушел на Врага (почему-то один!). Когда налетел черный вихрь, женщины были в жилищах (почти все мужчины собрались в это время у общих костров: лучше не выходить, чтобы невзначай не нарушить табу ), и многие ждали неминуемой гибели. Все, как одна, восприняли этот вихрь совсем иначе, чем мужчины: для мужчин он знаменовал победу Арго над нежитью , для женщин – гибель вождя. О том, что Арго уже не вождь, они не знали.
Сейчас, когда мужчины рассказали о том, что случилось, многие женщины тихо плакали, не дожидаясь начала обряда. Обряд нельзя начинать, пока не вернется Гор с охотниками… Быть может, и с Колдуном, и с Арго-победителем! Мужчины знали твердо: Арго победил, – и очень надеялись, что он жив. Женщинам не было дела до нежити , но, что Арго умер, они знали столь же твердо!
Вуул первым делом наведался к Туйе, конечно только ко входу: навещать роженицу на следующий день после родов могут только ее муж, отец или брат.
Вышла Нага, усталая, измученная. Улыбнулась:
– Все хорошо! Сын! А где же сам отец?!
Роды были так тяжелы, что и Нага, и Ола так толком и не поняли, что творится в стойбище. А те, кто знал и заглядывал ночью в жилище Дрого, молчали: боялись – Туйя услышит!
Узнав, что Дрого и Арго мертвы, что их отец, а вслед за ним и Колдун выступили на нежить , что сейчас все ждут возвращения Гора… а быть может, и победителей , Нага какое-то время стояла неподвижно, опустив руки. Губы ее дрожали.
– Вот так же и Йом! Хорошо, что Туйя спит.
– Что с ней?!
– Трудно было… Но бывает и хуже. Вот вернется Колдун…
Послышался требовательный плач младенца, и Нага, не договорив, скрылась за пологом.
До возвращения мужчин начинать обряд нельзя, но можно подготовить все, что нужно: шкуры, воду для омовения тел, инструменты для рытья могил, хворост для костров, много чего… И запасы сухой крови проверить (хотя это – дело колдуна ), и о тризне позаботиться (ну, это женщины ). Вуул зашел в жилище вождя (Донго так его и не покидал), присел рядом с мертвым другом и тихо заговорил:
– Дрого, ты уж прости меня, не могу я как Донго – сидеть да вспоминать, что было! Я уж займусь делом, хорошо? Готовиться нужно вас на ледяную тропу провожать.
Донго встрепенулся:
– Я тоже!
Но Вуул опустил руку на его плечо и легонько нажал:
– Сиди, сиди! Побудь здесь. С ними. Дрого будет рад, нехорошо ему сейчас без живого оставаться!
Выходя наружу, Вуул споткнулся о труп голой лашии :
– Эй, охотники! Для чего тут эта падаль валяется? А ну-ка, помогите кто-нибудь…
Странно, но Вуула, совсем еще молодого, охотно слушались. Голую лашии отволокли за пределы Огненного круга и швырнули в какую-то впадину – остаток неглубокого, почти целиком затянутого землей овражка. Что с ней делать дальше, решит Колдун.
Вуул заговорил о том, что надо бы и подготовкой заняться, а то пока вернутся, да пока расскажут, да пока обряд начнут, – и до завтра можно не управиться!
И вновь никто с ним не стал спорить, не почувствовал себя уязвленным: чего, мол, этот мальчишка тут распоряжается?! Напротив, казалось, все только рады, что вот нашелся кто-то, берущий на свои плечи общее дело! Впрочем, Вуул и не распоряжался. Он как бы… советовался с остальными охотниками, как лучше сделать то, что должно. Уважительно советовался. И каждый был рад дать дельный совет, и мужья призвали жен, отцы – дочерей, и работа пошла так, как если бы в их общине был вождь. Печальная работа, но она лучше бесприютного, мучительного ожидания.
Когда вернулся Гор, работа была в разгаре. Вуул и еще двое мужчин выделывали мотыги из рогов северного оленя и говорили о том, какая хорошая вещь эти рога! Порой – не хуже бивня…
Общинники столпились вокруг шестерых хмурых мужчин. На землю бережно легли носилки, и один из охотников откинул кусок шкуры, прикрывавший лицо Арго. Женщины заплакали. Вначале тихо, потом сильнее и сильнее.
– Арго погиб, – произнес Гор, – но он победил! Нежити нет больше, и Мал отправлен в свою могилу – рукой нашего прежнего вождя! Так сказал нам Колдун. И мы видели пятно на земле – все, что осталось от Мала!
Мужчины вполголоса переговаривались, женский плач становился все сильнее и сильнее. Трудно говорить, еще труднее слушать, но Вуул спросил:
– Гор! Старый! А где Колдун?
На этот вопрос Гор ответил не сразу, и ответ его вызвал не ропот – оцепенение!
– Колдун остался на поляне лашии. Он потерял Силу! Он сказал: «Если предки вернут мне мою Силу, ждите меня завтра. Если нет, я не приду никогда! Тогда – не ищите ни меня, ни мое тело: я сам уйду на ледяную тропу, чтобы упросить Великого Мамонта спасти наш Род!» Так сказал Колдун.
– Но… – Вуул никак не мог собраться с мыслями, настолько ошеломляющей была эта новость! – Но… как же без Колдуна мы проводим наших братьев на ледяную тропу?!
Гор шумно вздохнул и насупился. Всю обратную дорогу он только об этом и думал!
– Ничего не поделаешь! Главное – завтра. А сегодня… Будем делать что можем!
– А что с голой лашии? Бросить волкам и лисам?
Похоже, Гор рассердился:
– Ну что ты хочешь от меня, Вуул?! Я охотник, ничего не смыслю в колдовских делах! Будем ждать. Если завтра не вернется… Пусть тогда Донго решает, так Колдун сказал!
Донго побледнел:
– Но… Я даже учеником его не был! Только хотел!..
– Да не знаю я ничего! – с досадой повторил Гор. – Не знаю! Будем делать что можем, – да вы уже и сами начали! И будем просить духов и предков, чтобы они вернули нашему Колдуну Силу! А сейчас… Давайте делать, что начали! Хоть об Арго позаботимся!..
Но вышло иначе. Мужчины, пожалуй, и готовы были прекратить расспросы и делом заняться, да ведь есть еще и женщины!
Лана выбежала откуда-то из задних рядов и упала ничком, раскинув руки, с криком:
– Старый! Лана виновата во всем! Прикажи казнить Лану!
Она не вдруг поняла, что произошло, даже когда услышала рассказы охотников. Слишком не умещалось все это в ее сознании: Лашилла, которую она привыкла считать несчастной, которой они все покровительствовали , Арго, и в постели остававшийся для нее прежде всего вождем детей Мамонта, дети Арго, которых она всегда любила, и неведомая нежить , о которой она никогда и не думала…
И свою роль во всей этой истории Лана поняла не вдруг, настолько чудовищным, невозможным было все то, что случилось, по сравнению с ее намерениями. С тем, что никому и никогда не желала она зла! Она ведь только добра хотела – всем: и вождю, и Лашилле… и их детям конечно… да и себе самой – что скрывать!..
Лана заглядывала в жилище, где рожала Туйя и была Ола – единственный близкий ей человек! Но это было еще ночью, еще тогда, когда и сама она ни о чем не знала толком, так, слухи, и Оле было не до нее, и Туйя металась в боли…
А после – и подойти страшилась! Не могла, ведь если бы не она… Все были бы живы и здоровы!!!
Никто не корил Лану, никто и не знал даже, что Лана виновата, что именно она всему виной! Даже Эйра не знала – ругала Олу (а той и дома-то нет!), а Лане вроде даже сочувствовала:
– Ты что это? Словно с лица спала! Из-за той стервы, что ли? Брось! Не ты виновата – сам вождь, что лашии тебе предпочел! Может, еще и вернется… (говорили до возвращения Гора) и поймет, что нечего было тебя бросать! Вот Оле я задам, как вернется! А ты оставь…
Лана ничего не отвечала. Решила: и впрямь Арго нужно дождаться! Пусть сам ее своей рукой убьет, как Лашиллу! Да только не вернулся Арго, принесли его! Мертвого.
Гор, совсем уж было собравшийся заняться делом – строительством Обиталища Мертвых, остановился в тоске и огорчении:
– Ну что ты хочешь, женщина? Что случилось?! Делом займись!..
Лана говорила о том, что случилось, впопыхах, скороговоркой, но, будь даже речь ее связной и разумной, Гор все равно едва ли понял бы ее.
– Да не вождь я и не колдун, – сколько можно вам, дурам, повторять это! Не вождь и не колдун! Нет мне дела до того, что ты там натворила! С Колдуном говори, когда он вернется! Или с новым вождем… когда он появится! А по мне, так хоть всех бы вас, дур, водяные забрали!..
Лана не отошла даже – отползла, не поднимаясь с земли. Никто ее не слушал, никому до нее не было дела. Хмурые лица, озабоченные лица, каждый о себе думает, о детях своих, о Роде… Что им всем до нее – бесплодной? Не замеченная никем, Лана покинула толпу.
Лана забилась в самый дальний угол вдовьего жилища, свернулась калачиком, закрыла руками голову… Ничего не помогало; ей казалось, все здесь насквозь пропитано ненавистным запахом. Запахом лашии.
Так вот какие они, лашии! Не только прятаться умеют, не только похищать женщин и детей! Могут и людьми притвориться, да так, что и не узнать! Вождю не узнать, колдуну не узнать, не то что ей… дуре!
Эйра осталась там со всеми. Ола – у роженицы; сегодня еще ее и не видел никто, спит, должно быть…
– Лана! Лана! Пойдем, воду нужно носить, вечер близок.
Легка на помине! Что ж, Лана натаскает воду, как бывало! На всех хватит! А после… Пусть вода ее и примет! Зачем ждать? Гор – старый, но он всего лишь старый охотник. Вождь или колдун все равно ее приговорят – к смерти или изгнанию! И правильно: такое простить нельзя!.. Да и зачем жить? Ей, бесплодной…
В последний раз потрудится она для Рода… И для тех, кого погубила! Она не будет ждать восхода, она не будет ждать возвращения Колдуна. Дети Мамонта погребут своего бывшего вождя, погребут его детей. Но не Лану. Лана никому не нужна, и ее никто не найдет, никто не увидит больше!
Поднявшись с лежанки как ни в чем не бывало, Лана украдкой вытерла глаза и взялась за бурдюки.
Обиталище Мертвых уже готово – хорошее, из свежего лапника! – и ждут в нем Погребального времени обмытые и обряженные тела Арго и его сыновей: Дрого и Анго. Плачут женщины. Всю ночь будут они оплакивать мертвых. И сегодня это не просто дань обряду! Сегодня каждый общинник чувствует: горе, подлинное горе пришло к детям Мамонта! Страшнее, чем в тот день, когда покинули они свою родину!
Мужчины не плачут, мужчинам нельзя! Можно говорить о чем угодно… шутить и то можно, если уж совсем невмоготу! Но плакать нельзя! Табу!
Вуул, Донго и Аун разбирают оскверненное жилище. Завтра оно станет костром, завтра угли этого костра лягут на дно могил…
Мужчины почти все собрались в центре стойбища, у общих костров. Все говорят, говорят… О разном, вроде бы совсем о пустяках. Да только о чем бы ни шла речь – об охоте ли, о достоинствах ли оленьей кости, – а все понимают: это лишь попытки заглушить то, что черным камнем лежит на их душах.
Они сироты! Что толку в том, что нежить повержена, если они – сироты, оставленные вождем и Колдуном, брошенные предками и духами, обреченные… Потому-то и не говорит никто сейчас о новой тропе, что тропа эта теперь не ведома никому. Закрыта.
Одна надежда: быть может, Колдун все же вернется.
– Ты куда, Лана? – спросила Ола, только что вернувшаяся от Туйи. Ей хочется поговорить: Туйя уже знает, что Дрого нет, но она в себя почти не приходит: должно быть, вслед за мужем уходить собралась. А сын – как же с ним теперь быть?.. Правда, хорошо, что есть Нага, она еще дочь кормит, так что…
Но Лана не слышит. Она пытается слушать, она поддакивает, но ничего не слышит. Ей самой скоро – на ледяную тропу! Только не нужно, чтобы об этом знали другие – до срока! Пусть потом поймут, догадаются…
– Да ты меня и не слушаешь? Устала?
– Я сейчас…
Лана выскальзывает наружу. Стойбище – как растревоженный муравейник. Слышится плач в Обиталище Мертвых , слышится плач и в других жилищах… Гудит пламя в общих кострах, сегодня его почему-то сделали высоким. Мужчины говорят, говорят… И как только не устают они говорить так помногу?! До Ланы никому нет дела, ее никто не заметит, никто не остановит… Вот и хорошо!
Она осторожно пробирается задами на тропу, ведущую к ручью, хоженую-перехоженую. Сегодня – в последний раз!..
Лана торопится, словно боится погони… Или того, что сама может передумать, вернуться. Передумать? Зачем, для чего? Сегодня ее и не слушали даже, но потом вспомнят. Обязательно вспомнят! И тогда – все равно смерть, только после позорных расспросов, долгих пересудов. Изгнание, быть может? Но это – та же смерть!
Она остановилась на том самом месте, что любил Дрого. Откуда их временное пристанище казалось похожим на то далекое родное стойбище… Должно быть, не только Дрого – многие заметили это. Сейчас, в темноте, особенно похоже, только такое высокое пламя редко разводят. Жилища видны как днем, и люди различимы, и отблески играют на сосновых стволах почти до самых крон… Лана смотрит, и ей все труднее сделать следующий шаг. Она в последний раз видит и это, и словно бы то, покинутое стойбище. Старается угадать людей, попрощаться с каждым… Бедная Ола – ждет ее, чтобы досказать…
Ну а если даже ее пожалеют, оставят жить, – что тогда? Год за годом вдовье жилище, ворчанье и попреки… И, пока не состарилась, мужчины будут уводить ее, даже не спрашивая… Что еще с нее взять, с бесплодной Ланы?
НЕТ!
Машинально продолжая разглядывать людей, она заметила вдруг, что кто-то направился от костров на ту же тропу. За водой, что ли? Нужно спешить, еще не хватало, чтобы ее увидели!
Лана решительно отвернулась и, больше не оглядываясь, почти бегом пустилась вниз, к ручью, чтобы выйти потом по его течению к Большой воде.
Вот она, здешняя Большая вода! Чужая Большая вода! Она не такая широкая, как та, дальняя, и, должно быть, мельче, но и ее хватит на то, чтобы принять женщину, вовсе не умеющую плавать… Бывшую дочку Серой Совы, бывшую жену, рано потерявшую своего мужа, которому так и не сумела дать ни детей, ни радости… Быть может, потому-то и ушел он на ледяную тропу так рано? Ту женщину, что потом так долго, так мучительно пыталась забеременеть и найти мужа, что и мужчины-то стали ей одинаковы скучны, одинаково безразличны… Из-за этого и погубила вождя! Хотела как лучше, а погубила!
Под раскрытым оком Небесной Старухи вода сияла, переливалась, манила… Быть может, там будет все по-другому?
Лана шагнула в прибрежные камыши. Сердито закрякала потревоженная утка. Дно пологое, но скользкое, босым ногам трудно и больно идти из-за раковин, каких-то палок. Ничего, всего несколько шагов…
Лана и не поняла в первый момент, что случилось! Топот бегущих ног, прерывистое дыхание за спиной, ее всю окатывает водой, и чьи-то руки сжимают ее и тащат назад, на берег! Изумленная, она даже не пытается сопротивляться.
– Нет! Ты не должна!
Срывающийся, почти мальчишеский голос… Да это же Донго!
Это действительно был Донго. Единственный, кто вслушивался в сбивчивую речь Ланы. Впрочем, вот уже два года как он вслушивается в каждое ее слово, вглядывается в каждый жест, только никто, даже самые близкие друзья, и не подозревал об этом. Сэмми-заморыш, а потом Донго умеет хранить свои тайны, как никто другой! Он понял, в чем Лана себя винит, и догадался, что будет дальше… Быть может, слова Колдуна, переданные Гором, о его возможной участи – стать неподготовленным колдуном детей Мамонта, привели к тому, что Донго вдруг сделался в этот день особенно чуток и внимателен. Ко всем и всему, а уж к Лане – вдвойне. Лишь одного он боялся: как бы не опоздать! И все же едва не опоздал.
Они сидели рядом, в мокрой одежде, на открытом, поросшем густой травой берегу. Внизу у ног блестела Большая вода, и каждый камыш, каждая ракушка были отчетливо различимы в сиянии Одноглазой. Донго, молчаливый Донго говорил и говорил и все не мог наговориться, а она слушала, не произнося ни слова, и даже не пыталась освободиться от его робких рук. Великие предки, духи-покровители, этот милый, тихий мальчик говорит о том, что она, Лана, должна стать его женой, что ему все равно, что колдуны и не должны иметь детей… Впрочем, Лана почти не вслушивалась в слова – был ли в них какой-то смысл, нет ли, – она наслаждалась самим голосом, вздрагивающим от скрытой, так долго сдерживаемой нежности! Лана с удивлением поняла, что ее саму переполняет нежность к этому мальчику, такому чуткому, так боящемуся ее обидеть… Нежность и благодарность . Огромная, никогда не испытанная прежде… И уж конечно не потому, что Донго ее из воды вытащил! Совсем не потому.
Мягко освободившись из его рук, Лана сняла через голову свое насквозь промокшее платье, старательно отжала, расстелила на траве и приблизилась к замершему и вдруг потерявшему дар речи Донго.
– Нет, ты уж не противься! – приговаривала она, помогая своему спасителю раздеваться, едва ли не против его воли. – Не противься, а то Лана может подумать, что ты наговорил все это так , по-пустому!
И рассмеялась своим негромким, переливчатым смехом, который почти никто не слышал.
Одежду Донго разложила рядом со своей рубахой и только потом коснулась руками, подалась навстречу этому облитому белым сиянием, напряженному, вздрагивающему телу, телу молодого оленя…
(Милый!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Сейчас, когда мужчины рассказали о том, что случилось, многие женщины тихо плакали, не дожидаясь начала обряда. Обряд нельзя начинать, пока не вернется Гор с охотниками… Быть может, и с Колдуном, и с Арго-победителем! Мужчины знали твердо: Арго победил, – и очень надеялись, что он жив. Женщинам не было дела до нежити , но, что Арго умер, они знали столь же твердо!
Вуул первым делом наведался к Туйе, конечно только ко входу: навещать роженицу на следующий день после родов могут только ее муж, отец или брат.
Вышла Нага, усталая, измученная. Улыбнулась:
– Все хорошо! Сын! А где же сам отец?!
Роды были так тяжелы, что и Нага, и Ола так толком и не поняли, что творится в стойбище. А те, кто знал и заглядывал ночью в жилище Дрого, молчали: боялись – Туйя услышит!
Узнав, что Дрого и Арго мертвы, что их отец, а вслед за ним и Колдун выступили на нежить , что сейчас все ждут возвращения Гора… а быть может, и победителей , Нага какое-то время стояла неподвижно, опустив руки. Губы ее дрожали.
– Вот так же и Йом! Хорошо, что Туйя спит.
– Что с ней?!
– Трудно было… Но бывает и хуже. Вот вернется Колдун…
Послышался требовательный плач младенца, и Нага, не договорив, скрылась за пологом.
До возвращения мужчин начинать обряд нельзя, но можно подготовить все, что нужно: шкуры, воду для омовения тел, инструменты для рытья могил, хворост для костров, много чего… И запасы сухой крови проверить (хотя это – дело колдуна ), и о тризне позаботиться (ну, это женщины ). Вуул зашел в жилище вождя (Донго так его и не покидал), присел рядом с мертвым другом и тихо заговорил:
– Дрого, ты уж прости меня, не могу я как Донго – сидеть да вспоминать, что было! Я уж займусь делом, хорошо? Готовиться нужно вас на ледяную тропу провожать.
Донго встрепенулся:
– Я тоже!
Но Вуул опустил руку на его плечо и легонько нажал:
– Сиди, сиди! Побудь здесь. С ними. Дрого будет рад, нехорошо ему сейчас без живого оставаться!
Выходя наружу, Вуул споткнулся о труп голой лашии :
– Эй, охотники! Для чего тут эта падаль валяется? А ну-ка, помогите кто-нибудь…
Странно, но Вуула, совсем еще молодого, охотно слушались. Голую лашии отволокли за пределы Огненного круга и швырнули в какую-то впадину – остаток неглубокого, почти целиком затянутого землей овражка. Что с ней делать дальше, решит Колдун.
Вуул заговорил о том, что надо бы и подготовкой заняться, а то пока вернутся, да пока расскажут, да пока обряд начнут, – и до завтра можно не управиться!
И вновь никто с ним не стал спорить, не почувствовал себя уязвленным: чего, мол, этот мальчишка тут распоряжается?! Напротив, казалось, все только рады, что вот нашелся кто-то, берущий на свои плечи общее дело! Впрочем, Вуул и не распоряжался. Он как бы… советовался с остальными охотниками, как лучше сделать то, что должно. Уважительно советовался. И каждый был рад дать дельный совет, и мужья призвали жен, отцы – дочерей, и работа пошла так, как если бы в их общине был вождь. Печальная работа, но она лучше бесприютного, мучительного ожидания.
Когда вернулся Гор, работа была в разгаре. Вуул и еще двое мужчин выделывали мотыги из рогов северного оленя и говорили о том, какая хорошая вещь эти рога! Порой – не хуже бивня…
Общинники столпились вокруг шестерых хмурых мужчин. На землю бережно легли носилки, и один из охотников откинул кусок шкуры, прикрывавший лицо Арго. Женщины заплакали. Вначале тихо, потом сильнее и сильнее.
– Арго погиб, – произнес Гор, – но он победил! Нежити нет больше, и Мал отправлен в свою могилу – рукой нашего прежнего вождя! Так сказал нам Колдун. И мы видели пятно на земле – все, что осталось от Мала!
Мужчины вполголоса переговаривались, женский плач становился все сильнее и сильнее. Трудно говорить, еще труднее слушать, но Вуул спросил:
– Гор! Старый! А где Колдун?
На этот вопрос Гор ответил не сразу, и ответ его вызвал не ропот – оцепенение!
– Колдун остался на поляне лашии. Он потерял Силу! Он сказал: «Если предки вернут мне мою Силу, ждите меня завтра. Если нет, я не приду никогда! Тогда – не ищите ни меня, ни мое тело: я сам уйду на ледяную тропу, чтобы упросить Великого Мамонта спасти наш Род!» Так сказал Колдун.
– Но… – Вуул никак не мог собраться с мыслями, настолько ошеломляющей была эта новость! – Но… как же без Колдуна мы проводим наших братьев на ледяную тропу?!
Гор шумно вздохнул и насупился. Всю обратную дорогу он только об этом и думал!
– Ничего не поделаешь! Главное – завтра. А сегодня… Будем делать что можем!
– А что с голой лашии? Бросить волкам и лисам?
Похоже, Гор рассердился:
– Ну что ты хочешь от меня, Вуул?! Я охотник, ничего не смыслю в колдовских делах! Будем ждать. Если завтра не вернется… Пусть тогда Донго решает, так Колдун сказал!
Донго побледнел:
– Но… Я даже учеником его не был! Только хотел!..
– Да не знаю я ничего! – с досадой повторил Гор. – Не знаю! Будем делать что можем, – да вы уже и сами начали! И будем просить духов и предков, чтобы они вернули нашему Колдуну Силу! А сейчас… Давайте делать, что начали! Хоть об Арго позаботимся!..
Но вышло иначе. Мужчины, пожалуй, и готовы были прекратить расспросы и делом заняться, да ведь есть еще и женщины!
Лана выбежала откуда-то из задних рядов и упала ничком, раскинув руки, с криком:
– Старый! Лана виновата во всем! Прикажи казнить Лану!
Она не вдруг поняла, что произошло, даже когда услышала рассказы охотников. Слишком не умещалось все это в ее сознании: Лашилла, которую она привыкла считать несчастной, которой они все покровительствовали , Арго, и в постели остававшийся для нее прежде всего вождем детей Мамонта, дети Арго, которых она всегда любила, и неведомая нежить , о которой она никогда и не думала…
И свою роль во всей этой истории Лана поняла не вдруг, настолько чудовищным, невозможным было все то, что случилось, по сравнению с ее намерениями. С тем, что никому и никогда не желала она зла! Она ведь только добра хотела – всем: и вождю, и Лашилле… и их детям конечно… да и себе самой – что скрывать!..
Лана заглядывала в жилище, где рожала Туйя и была Ола – единственный близкий ей человек! Но это было еще ночью, еще тогда, когда и сама она ни о чем не знала толком, так, слухи, и Оле было не до нее, и Туйя металась в боли…
А после – и подойти страшилась! Не могла, ведь если бы не она… Все были бы живы и здоровы!!!
Никто не корил Лану, никто и не знал даже, что Лана виновата, что именно она всему виной! Даже Эйра не знала – ругала Олу (а той и дома-то нет!), а Лане вроде даже сочувствовала:
– Ты что это? Словно с лица спала! Из-за той стервы, что ли? Брось! Не ты виновата – сам вождь, что лашии тебе предпочел! Может, еще и вернется… (говорили до возвращения Гора) и поймет, что нечего было тебя бросать! Вот Оле я задам, как вернется! А ты оставь…
Лана ничего не отвечала. Решила: и впрямь Арго нужно дождаться! Пусть сам ее своей рукой убьет, как Лашиллу! Да только не вернулся Арго, принесли его! Мертвого.
Гор, совсем уж было собравшийся заняться делом – строительством Обиталища Мертвых, остановился в тоске и огорчении:
– Ну что ты хочешь, женщина? Что случилось?! Делом займись!..
Лана говорила о том, что случилось, впопыхах, скороговоркой, но, будь даже речь ее связной и разумной, Гор все равно едва ли понял бы ее.
– Да не вождь я и не колдун, – сколько можно вам, дурам, повторять это! Не вождь и не колдун! Нет мне дела до того, что ты там натворила! С Колдуном говори, когда он вернется! Или с новым вождем… когда он появится! А по мне, так хоть всех бы вас, дур, водяные забрали!..
Лана не отошла даже – отползла, не поднимаясь с земли. Никто ее не слушал, никому до нее не было дела. Хмурые лица, озабоченные лица, каждый о себе думает, о детях своих, о Роде… Что им всем до нее – бесплодной? Не замеченная никем, Лана покинула толпу.
Лана забилась в самый дальний угол вдовьего жилища, свернулась калачиком, закрыла руками голову… Ничего не помогало; ей казалось, все здесь насквозь пропитано ненавистным запахом. Запахом лашии.
Так вот какие они, лашии! Не только прятаться умеют, не только похищать женщин и детей! Могут и людьми притвориться, да так, что и не узнать! Вождю не узнать, колдуну не узнать, не то что ей… дуре!
Эйра осталась там со всеми. Ола – у роженицы; сегодня еще ее и не видел никто, спит, должно быть…
– Лана! Лана! Пойдем, воду нужно носить, вечер близок.
Легка на помине! Что ж, Лана натаскает воду, как бывало! На всех хватит! А после… Пусть вода ее и примет! Зачем ждать? Гор – старый, но он всего лишь старый охотник. Вождь или колдун все равно ее приговорят – к смерти или изгнанию! И правильно: такое простить нельзя!.. Да и зачем жить? Ей, бесплодной…
В последний раз потрудится она для Рода… И для тех, кого погубила! Она не будет ждать восхода, она не будет ждать возвращения Колдуна. Дети Мамонта погребут своего бывшего вождя, погребут его детей. Но не Лану. Лана никому не нужна, и ее никто не найдет, никто не увидит больше!
Поднявшись с лежанки как ни в чем не бывало, Лана украдкой вытерла глаза и взялась за бурдюки.
Обиталище Мертвых уже готово – хорошее, из свежего лапника! – и ждут в нем Погребального времени обмытые и обряженные тела Арго и его сыновей: Дрого и Анго. Плачут женщины. Всю ночь будут они оплакивать мертвых. И сегодня это не просто дань обряду! Сегодня каждый общинник чувствует: горе, подлинное горе пришло к детям Мамонта! Страшнее, чем в тот день, когда покинули они свою родину!
Мужчины не плачут, мужчинам нельзя! Можно говорить о чем угодно… шутить и то можно, если уж совсем невмоготу! Но плакать нельзя! Табу!
Вуул, Донго и Аун разбирают оскверненное жилище. Завтра оно станет костром, завтра угли этого костра лягут на дно могил…
Мужчины почти все собрались в центре стойбища, у общих костров. Все говорят, говорят… О разном, вроде бы совсем о пустяках. Да только о чем бы ни шла речь – об охоте ли, о достоинствах ли оленьей кости, – а все понимают: это лишь попытки заглушить то, что черным камнем лежит на их душах.
Они сироты! Что толку в том, что нежить повержена, если они – сироты, оставленные вождем и Колдуном, брошенные предками и духами, обреченные… Потому-то и не говорит никто сейчас о новой тропе, что тропа эта теперь не ведома никому. Закрыта.
Одна надежда: быть может, Колдун все же вернется.
– Ты куда, Лана? – спросила Ола, только что вернувшаяся от Туйи. Ей хочется поговорить: Туйя уже знает, что Дрого нет, но она в себя почти не приходит: должно быть, вслед за мужем уходить собралась. А сын – как же с ним теперь быть?.. Правда, хорошо, что есть Нага, она еще дочь кормит, так что…
Но Лана не слышит. Она пытается слушать, она поддакивает, но ничего не слышит. Ей самой скоро – на ледяную тропу! Только не нужно, чтобы об этом знали другие – до срока! Пусть потом поймут, догадаются…
– Да ты меня и не слушаешь? Устала?
– Я сейчас…
Лана выскальзывает наружу. Стойбище – как растревоженный муравейник. Слышится плач в Обиталище Мертвых , слышится плач и в других жилищах… Гудит пламя в общих кострах, сегодня его почему-то сделали высоким. Мужчины говорят, говорят… И как только не устают они говорить так помногу?! До Ланы никому нет дела, ее никто не заметит, никто не остановит… Вот и хорошо!
Она осторожно пробирается задами на тропу, ведущую к ручью, хоженую-перехоженую. Сегодня – в последний раз!..
Лана торопится, словно боится погони… Или того, что сама может передумать, вернуться. Передумать? Зачем, для чего? Сегодня ее и не слушали даже, но потом вспомнят. Обязательно вспомнят! И тогда – все равно смерть, только после позорных расспросов, долгих пересудов. Изгнание, быть может? Но это – та же смерть!
Она остановилась на том самом месте, что любил Дрого. Откуда их временное пристанище казалось похожим на то далекое родное стойбище… Должно быть, не только Дрого – многие заметили это. Сейчас, в темноте, особенно похоже, только такое высокое пламя редко разводят. Жилища видны как днем, и люди различимы, и отблески играют на сосновых стволах почти до самых крон… Лана смотрит, и ей все труднее сделать следующий шаг. Она в последний раз видит и это, и словно бы то, покинутое стойбище. Старается угадать людей, попрощаться с каждым… Бедная Ола – ждет ее, чтобы досказать…
Ну а если даже ее пожалеют, оставят жить, – что тогда? Год за годом вдовье жилище, ворчанье и попреки… И, пока не состарилась, мужчины будут уводить ее, даже не спрашивая… Что еще с нее взять, с бесплодной Ланы?
НЕТ!
Машинально продолжая разглядывать людей, она заметила вдруг, что кто-то направился от костров на ту же тропу. За водой, что ли? Нужно спешить, еще не хватало, чтобы ее увидели!
Лана решительно отвернулась и, больше не оглядываясь, почти бегом пустилась вниз, к ручью, чтобы выйти потом по его течению к Большой воде.
Вот она, здешняя Большая вода! Чужая Большая вода! Она не такая широкая, как та, дальняя, и, должно быть, мельче, но и ее хватит на то, чтобы принять женщину, вовсе не умеющую плавать… Бывшую дочку Серой Совы, бывшую жену, рано потерявшую своего мужа, которому так и не сумела дать ни детей, ни радости… Быть может, потому-то и ушел он на ледяную тропу так рано? Ту женщину, что потом так долго, так мучительно пыталась забеременеть и найти мужа, что и мужчины-то стали ей одинаковы скучны, одинаково безразличны… Из-за этого и погубила вождя! Хотела как лучше, а погубила!
Под раскрытым оком Небесной Старухи вода сияла, переливалась, манила… Быть может, там будет все по-другому?
Лана шагнула в прибрежные камыши. Сердито закрякала потревоженная утка. Дно пологое, но скользкое, босым ногам трудно и больно идти из-за раковин, каких-то палок. Ничего, всего несколько шагов…
Лана и не поняла в первый момент, что случилось! Топот бегущих ног, прерывистое дыхание за спиной, ее всю окатывает водой, и чьи-то руки сжимают ее и тащат назад, на берег! Изумленная, она даже не пытается сопротивляться.
– Нет! Ты не должна!
Срывающийся, почти мальчишеский голос… Да это же Донго!
Это действительно был Донго. Единственный, кто вслушивался в сбивчивую речь Ланы. Впрочем, вот уже два года как он вслушивается в каждое ее слово, вглядывается в каждый жест, только никто, даже самые близкие друзья, и не подозревал об этом. Сэмми-заморыш, а потом Донго умеет хранить свои тайны, как никто другой! Он понял, в чем Лана себя винит, и догадался, что будет дальше… Быть может, слова Колдуна, переданные Гором, о его возможной участи – стать неподготовленным колдуном детей Мамонта, привели к тому, что Донго вдруг сделался в этот день особенно чуток и внимателен. Ко всем и всему, а уж к Лане – вдвойне. Лишь одного он боялся: как бы не опоздать! И все же едва не опоздал.
Они сидели рядом, в мокрой одежде, на открытом, поросшем густой травой берегу. Внизу у ног блестела Большая вода, и каждый камыш, каждая ракушка были отчетливо различимы в сиянии Одноглазой. Донго, молчаливый Донго говорил и говорил и все не мог наговориться, а она слушала, не произнося ни слова, и даже не пыталась освободиться от его робких рук. Великие предки, духи-покровители, этот милый, тихий мальчик говорит о том, что она, Лана, должна стать его женой, что ему все равно, что колдуны и не должны иметь детей… Впрочем, Лана почти не вслушивалась в слова – был ли в них какой-то смысл, нет ли, – она наслаждалась самим голосом, вздрагивающим от скрытой, так долго сдерживаемой нежности! Лана с удивлением поняла, что ее саму переполняет нежность к этому мальчику, такому чуткому, так боящемуся ее обидеть… Нежность и благодарность . Огромная, никогда не испытанная прежде… И уж конечно не потому, что Донго ее из воды вытащил! Совсем не потому.
Мягко освободившись из его рук, Лана сняла через голову свое насквозь промокшее платье, старательно отжала, расстелила на траве и приблизилась к замершему и вдруг потерявшему дар речи Донго.
– Нет, ты уж не противься! – приговаривала она, помогая своему спасителю раздеваться, едва ли не против его воли. – Не противься, а то Лана может подумать, что ты наговорил все это так , по-пустому!
И рассмеялась своим негромким, переливчатым смехом, который почти никто не слышал.
Одежду Донго разложила рядом со своей рубахой и только потом коснулась руками, подалась навстречу этому облитому белым сиянием, напряженному, вздрагивающему телу, телу молодого оленя…
(Милый!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70