Голос Гху-ургхана успокаивал, говорил, что до конца пути ещё далеко, и будет случай отличиться, только надо не стоять за чужими спинами, а быть смелей. Потому что, кто выходит вперёд, на того и надеются.
Глава 5
Утро у орков начинается часа за полтора до рассвета. В тот самый час, когда звёзды уже ушли, луна побледнела, небо стало тёмным в ожидании солнца, а сны ушли до рассвета, и все спят глубоко и беспробудно. Сами орки называют этот час «волчьим временем». Действительно, когда же ещё и бегать волкам. И оркам.
Моё утро началось с пинка сапогом в бок. Не сильного, но чувствительного. Я, было, обиделся, но, разлепив веки, понял, что обижаться мне не на кого. Просто потому, что бесполезно. В самом деле, обижаться можно на того, кто воспримет твою обиду. Поймёт, что тебе больно. Глядя на Урагха, на это трудно было надеяться. Тем более что в двух шагах от меня другой орк точно так же поднимал кого-то заспавшегося.
Вся стоянка была как разворошённый муравейник. Все куда-то бежали, и все что-то делали. Урагх бросил мне на колени какие-то тряпки и рявкнул: «Одевайся!» Тряпки оказались грубыми дерюжными штанами и такой же грубой безрукавкой из цельного прямоугольного куска ткани, сшитого по бокам, и с дыркой для головы. Штаны были узки мне в животе и бёдрах, зато на полфута длиннее, чем нужно, и их пришлось подвернуть. А безрукавка была и широка в плечах и длинна. Причём, если с одного боку она висела до колен, то с другого так и осталась висеть подолом на верёвке, которой я был привязан.
Урагх дёрнул шнур, заставив меня подняться, и поволок к выходу, за изгородь. Отошли мы шагов двадцать-двадцать пять, когда он остановился и приказал: «Давай делай свои дела!» Его это всё, видно, очень сильно раздражало. Я даже не понял, о чём он. Урагх моё промедление истолковал по-своему: «Быстрей, давай, чего ждёшь? Когда я отвернусь? Так ты не баба, мне отворачиваться. Валяй, я сказал». И мне, хочешь не хочешь, пришлось валять.
Вы, может быть, спросите, а зачем я обо всём этом? К чему эти ненужные подробности? Уже не первый раз. Наверное, ни к чему. В книгах про героев о таком не пишут. Но я не герой. И пишу о себе. Самое унизительное, что довелось мне испытать в жизни, это невозможность распорядиться собой даже в таком сугубо личном деле. Не знаю, как там обходился дедушка Перегрин, он тоже был в плену не один день, в Алой книге об этом нет ни словечка. Мне было плохо. Не стану искать слов, чтобы объяснить, как плохо. Попытайтесь представить себя в таком положении, и Вы поймёте, что это значит — плохо. Возможно, у Вас получится. Только вряд ли… Представить себя героем может любой. Это легко, приятно и тешит самолюбие. Я тоже не раз в грёзах видел себя с мечом в руках на белом пони. Но мало кто может представить собственное унижение и страх. А именно их я и испытывал. Для этого состояния есть особое слово — уничижение. Представьте себя на верёвке у великана, в два раза выше вас ростом, орущего на Вас, дёргающего верёвку и хохочущего собственным скабрёзным шуткам. Попробуйте, надо только честно себе сказать, что так тоже бывает в жизни. Бывает даже хуже, намного хуже.
Когда мы вернулись, домик из буургха был уже убран, а на его месте стоял давешний берестяной стакан. Пара сухарей лежала поверх. В стакане плескалась мучная похлёбка-болтушка. Я пил её, горячую, обжигаясь, прямо через край. В темноватой мути попадались просяные разваренные крупинки, а каменно-твёрдые сухари легко размачивались в горячем. Небогатый это был завтрак, кексы к чаю с мёдом пошли бы лучше. Но кексов ожидать не приходилось, второго завтрака тоже.
На подъём, поход в лопухи и пищу ушло примерно полчаса. А потом Урагх в одно движение замотал меня в буургха, бросил поперёк уже уложенного походного мешка, вскинул его на плечи, и все побежали. А меня затрясло на каждом шаге так, что скоро и съеденное стало не в радость. Иногда звучал резкий приказ, и орки переходили на быстрый размашистый шаг. Шли, словно стелились по земле. «Как волки», — подумал я. Так они отдыхали. В такие минуты Урагх вытряхивал меня наземь, и я бежал рядом, едва поспевая за его шагами.
Не хоббитское это дело — бегать. Тем более так быстро и так много. Солидный, уважающий себя хоббит из хорошего рода должен чинно гулять по мягким песчаным дорожкам, пользоваться пони и тележкой, если хочет удалиться от дома далее, чем на пятьсот футов. Но самое лучшее — сидеть дома за кружкой доброго пивка, а не нестись сломя голову по буеракам, расшибая себе пальцы на ногах о торчащие древесные корни, весь в мыле, как пони на лисьей охоте. Вот когда я пожалел, что у меня нет гномских башмаков Тедди.
Урагх, похоже, не знал, что на свете бывает усталость. Переходя на бег, он взбрасывал меня обратно поперёк мешка, успевая на лету снова завернуть в буургха, и даже мгновения не задержавшись. Только по шумному дыханию да едкому тяжёлому запаху пота можно было понять, что ему всё-таки трудно даётся этот бег. Как и всем остальным, наверное. Потому что это не было пробежкой налегке. Урагх нёс меня и мешок, но и остальные были навьючены, как мулы. Рядом с нами в подвешенном к шесту буургха тащили Гхажша. С мешка мне были видны его босые крупные ступни. Особых неудобств от тряски он, похоже, не испытывал, поскольку не просыпался, даже когда тащившие его орки, гортанно вскрикнув, на ходу перебрасывали шест очередной сменной паре.
Первую остановку сделали в полдень, когда уже давно покинули лес и жарились на безжалостном летнем солнце. Приказ прозвучал неожиданно, орки встали как вкопанные и тут же рухнули в траву, успев ещё скинуть заплечную ношу. Все, как один, взгромоздили на мешки ноги, и только Урагх не лёг, а сел и, в очередной раз вытряхнув меня из буургха, сунул в руки сухарь и баклагу с водой. Честно говоря, есть не хотелось, только пить. Впервые в жизни я готов был отказаться от предложенной пищи: так меня скрутило напряжение бега, но вовремя вспомнил, что еду орки предлагают нечасто, и добросовестно сгрыз сухарь и запил его водой. Вокруг тоже хрустели и жадно глотали воду. Урагх свой сухарь съел насухую, а пил уже находу, поскольку рассиживаться нам не пришлось, и едва большинство покончило с едой и питьём, впереди кто-то снова рявкнул, и все опять пустились в путь.
Так оно и продолжалось весь день, под палящим солнцем.
Перед заходом солнца сделали ещё одну остановку, попили воды и пожевали сухарей. Я думал, что мы, наконец, остановились надолго, но ошибся. Потом солнце зашло. Потом на небе появились звёзды. Бег всё продолжался. Не знаю, что чувствовали орки, но даже я, больше половины пути проехавший на Урагхе, вымотался. Когда в очередной раз он скинул меня с мешка, бежать я уже не смог. То есть это я думал, что не смогу. Меня вздёрнули за шиворот, поставили на ноги и поволокли дальше с такой силой, что мне пришлось перебирать ногами едва ли не воздухе.
Меня уже ничего не интересовало. У хоббитов крепкие ноги, но мои были сбиты в кровь. Оказавшись на мешке, я впадал в забытьё, но, казалось, не успевал сомкнуть глаз, как меня снова ставили на ноги, и опять мне приходилось перебирать разбитыми ступнями. Уже не стало сил даже поднимать веки, и я доверился рукам, что по-прежнему крепко держали меня за шиворот. Просто переставлял ноги, как мог, и слушал. Топ, топ, топ, топ…
Бесконечным было это топанье.
И когда оно кончилось, я не поверил своим ушам. Подумал, что это очередная краткая остановка. Но меня сбросили с мешка. Раскатали буургха …
— Живой, малой? — раздался голос Гхажша. — Дышишь ещё?
Я открыл глаза и кое-как сел. Гхажш сидел передо мной на корточках. За его спиной было краснеющее небо. Урагх лежал на буургха рядом, сложив босые ступни на свой мешок. Похоже, он спал.
— А ты ничего, крепкий парень. Я, как проснулся, всё за тобой поглядываю. Другой бы давно упал с непривычки. За этими «волками» мало кто угонится. Быстрей лошади могут бегать. Ну, быстрей не быстрей, но дольше, точно. Есть хочешь?
Я помотал головой и тут же спохватился. А если он больше не спросит? Но Гхажш просто положил рядом со мной небольшой свёрток и отстегнул от пояса баклагу.
— На. Знаю, что сейчас от усталости только пить хочется. Захочешь есть — похрустишь. И спать можешь, сколько хочешь. Здесь для нас безопасно. Долго простоим, отдыхать будем.
И он отошёл, оставив ещё и свой буургха. Я видел, как он разговаривал ещё с кем-то. А потом вместе с ними удалился куда-то в сереющий полумрак.
За двое суток моего пленения я первый раз остался один. Урагх, храпевший рядом, в счёт не шёл. Главное, никто на меня не пялился, не ругался рядом, не дёргал верёвку и не задавал никаких вопросов. Самое время было подумать.
Орки спали, где попадали. Кто завернулся в буургха, кто спал на расстеленном, иные спали по двое, постелив один буургха и накрывшись другим. Кто-то храпел, кто-то свистел носом, кто-то почмокивал во сне. Урагх рядом со мной издавал утробный хрип, словно задыхался. Шум стоял такой, что его должно было быть слышно за лигу.
Даже удивительно было, почему никто не боится быть услышанным. Гхажш в лесу очень беспокоился о тишине, а сейчас это его не волновало. Во всяком случае, никто не бегал между спящими, не поворачивал никого набок и не будил особенно заливистых храпунов. Впечатление было такое, что орки совершенно ничего не боятся. До этого я думал, что они очень осторожны. А сейчас вели себя так, словно вокруг мордорская пустыня, а не арнорская степь. Мне показалось, что они даже охрану не выставили.
И я подумал, что это, может быть, последняя моя возможность бежать. Бежать не очень хотелось. Даже совсем не хотелось. Даже двигаться не
хотелось. Но другого случая могло больше и не представиться.
Когда мы окажемся совсем далеко от Хоббитона, куда я тогда побегу? Где возьму пищу и воду? А сейчас они у меня есть, хоть и немного. Удастся ли мне потом отвлечь внимание моего охранника? А сейчас он беззаботно спит рядом. Сейчас я знаю, что можно пойти на юг или на север, и через день или два обязательно выйдешь к тракту. По тракту ездят купцы, там можно встретить дозоры конной стражи короля Элессара. Все знают, что король Элессар добр к хоббитам. А что будет через несколько дней? Где я окажусь тогда? И как буду искать дорогу домой? И будет ли у меня достаточно сил для этого? На кормёжке орков долго ли я протяну?
Бежать надо было прямо сейчас. Гхажш потому и не оставил мне другого охранника, что думает, будто я уже совсем не могу двигаться. Плохо же он знает силу и крепость хоббитов!
Верёвка мне не помешала. Может, узел и был «мёртвым», не развязывающимся, но я и не стал его трогать. Гхажш затянул мне петлю вокруг пояса, а всего два дня назад я был гораздо более полным хоббитом, чем теперь. Так что я просто выполз из верёвки. Выбраться из круга, в котором спали орки, тоже было не особенно трудным делом. Когда хоббиты хотят, они могут передвигаться почти бесшумно, но мне это умение почти не потребовалось. Храп стоял такой, что если бы я уходил, горланя «Дорога вдаль идёт…», то и тогда б меня никто не услышал. Я просто переползал от одного спящего к другому, чтобы меня не очень было видно среди них.
Солнце уже показалось краешком на востоке, и определить, где север, тоже не составило труда. Труднее всего было обойти часовых. Оказывается, они всё-таки были! Но первый часовой, попавшийся мне на пути, смотрел в другую сторону, а может, и вовсе спал. Хоббиты любят прятаться, скрываться и подкрадываться. Ни один уважающий себя хоббит не упустит случая и возможности позаниматься этим. Для хоббитов-доростков прятки — занятие чуть менее любимое, чем брызга-дрызга, но гораздо более предпочтительное, чем гольф — забава почтённых старцев. Поэтому в прятках у меня богатый опыт. Мы с Тедди первые прятальщики на весь Хоббитон, если Вы понимаете, о чём я. Ну, может быть, он первый, но тогда я точно второй. Часовой не услышал ни единого шороха и не увидел даже лёгкой тени.
Побег! Какое замечательное слово. То, что испытываешь, совершая побег из плена, трудно описать. С прятками это не идёт ни в какое сравнение. Спору нет, прятки хороши для развлечения несмышлёной ребятни, но если Вы хотите узнать, что значит по-настоящему прятаться, попадите в плен и совершите побег! Можно ли верно описать, что чувствуешь, когда ползёшь между спящими орками? Как замираешь, когда кто-нибудь вдруг поворачивается набок. Лицом к тебе! И как вместе с тобой замирает и останавливается сердце. Как оно трепещет и часто-часто стукает в грудь, когда ты переводишь дыхание, обнаружив, что не дышал больше минуты. Как выразить то ощущение на коже, когда вдруг понимаешь, что кто-то смотрит на тебя из сумерек. Каждый волосок на теле тогда поднимается дыбом, и ты жмёшься к горячему храпящему телу, к серой волчьей шерсти, стремясь соединиться, слиться с ним, пропасть в его тени хоть на несколько мгновений, стать просто грудой тряпок на серой траве… Где найти слова для описания чувств, что обуревают тебя, когда часовой перешагивает твоё вжавшееся в землю тело и спокойно совершает свой путь дальше, а ты выползаешь из-под давшей тебе укрытие охапки травы мокрый и дрожащий, как напуганная мышь. Как описать мгновения, когда крадёшься за широкой спиной часового, ставя ногу на землю одновременно с ним и так же одновременно поднимая. Когда он оглядывается через плечо, ты припадаешь к земле, и он зорко осматривает дальний окоём, а ты трясёшься под ним, едва не обнимая его сапоги.
Будь мои похитители хоббитами, ничего такого мне бы не удалось. Кто сам умеет прятаться от других, умеет и искать, и наблюдать. Будь хоть немного темнее, я бы просто спокойно ушёл. Но солнце уже всходило, и было трудновато прятать не столько себя, сколько собственную тень. Я ушёл, но я потратил на это много времени. Когда мне удалось отойти на двести шагов, уже половина солнечного круга торчала над окоёмом.
Надо было либо бежать со всех ног, либо куда-то спрятаться на весь день. Иначе меня бы очень быстро нашли. Бежать я не мог, разве что ковылять, опираясь на какую-нибудь палку. Оставалось спрятаться, пока меня не хватились. Но и спрятаться было некуда. Мы находились в окружённой холмами котловине. В середине, где спали орки, и откуда я уполз, возвышался громадный чёрный столб, вроде колонны. По вершинам холмов тоже торчали камни, но меньшие и другого вида, схожие с огранёнными муравейниками… И я решил, что если сумею перебраться через ближайший холм, то, может быть, за ним есть какие-нибудь кустарники, в которых можно будет затаиться на день. Так я и сделал. До вершины ближнего холма пришлось добираться ползком, потому что склон уже освещало солнце, и хоть внизу, в котловине, ещё было сумеречно, но я знал, что стоит мне приподняться, и меня сможет увидеть любой, кому достало сил открыть глаза, тем более часовые.
Когда я добрался до камня на вершине, солнце уже вылезло полностью. И тут мне пришлось разочароваться. Кусты по другую сторону холма были, — чуть не до окоёма на север тянулся корявый чапыжник, — но, чтобы добраться до них, чадо было обойти двух орков, что сидели по ту сторону каменной громады. Это был второй круг часовых. Лишь позже я узнал, что отряд здесь ждали, поэтому Гхажш и не заботился ни о чём.
Но это я узнал потом, а в то мгновение часовые стали для меня неожиданностью. Я даже не успел подумать, что мне с ними делать. Со дна котловины раздался резкий заливистый свист.
— Слышишь, — донеслось до меня, — случилось что-то.
— Уши у тебя тугие, — насмешливо ответил второй, — побег пленного, вот что случилось. Видно, тот крысёныш, что они приволокли, сбежал.
— Вот бы поймать, — вздохнул первый.
— Ага, щас, он за камнем лежит и тебя дожидается. Куда он тут сбежит? Отполз, наверное, в сторонку и лежит где-нибудь. А сюда как бы он добрался? Внизу ребята не без глаз, смотрят.
— Вот и я пойду, посмотрю. Если бы он где-то рядом с ними был, уже отбой бы свистнули. Раз не свистят, значит, затихарился. Может, и до нас дополз.
— Ага. И мимо нас тоже. Соображать надо. Они прибежали — светать начало. Это что, по-твоему, он посвету мимо всех прошмыгнул? Сиди, не дёргайся.
— Тебе чего, не хочешь — не ходи. А я хоть камень обойду.
И слышно было, как он начал подниматься. Когда вокруг только низкая жёсткая трава, тут уж никакое хоббитское умение не поможет. Спрятаться было некуда, разве что под камень забиться…
Под камень! Рядом со мной, между каменным основанием и травой, была узкая, только мне протиснуться, щель. Раздумывать было некогда. Орк был уже рядом. Я ногами вперёд забился под камень, и мгновением позже перед моим лицом появились сапоги. Новенькие, хорошо стачанные сапоги: на левой головке налипла маленькая жёлтая травинка. Сапоги потоптались, послышался разочарованный вздох, и вдруг ноги в сапогах стали подгибаться. Похоже, орк собирался встать на колени и посмотреть в мою спасительную щёлку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Глава 5
Утро у орков начинается часа за полтора до рассвета. В тот самый час, когда звёзды уже ушли, луна побледнела, небо стало тёмным в ожидании солнца, а сны ушли до рассвета, и все спят глубоко и беспробудно. Сами орки называют этот час «волчьим временем». Действительно, когда же ещё и бегать волкам. И оркам.
Моё утро началось с пинка сапогом в бок. Не сильного, но чувствительного. Я, было, обиделся, но, разлепив веки, понял, что обижаться мне не на кого. Просто потому, что бесполезно. В самом деле, обижаться можно на того, кто воспримет твою обиду. Поймёт, что тебе больно. Глядя на Урагха, на это трудно было надеяться. Тем более что в двух шагах от меня другой орк точно так же поднимал кого-то заспавшегося.
Вся стоянка была как разворошённый муравейник. Все куда-то бежали, и все что-то делали. Урагх бросил мне на колени какие-то тряпки и рявкнул: «Одевайся!» Тряпки оказались грубыми дерюжными штанами и такой же грубой безрукавкой из цельного прямоугольного куска ткани, сшитого по бокам, и с дыркой для головы. Штаны были узки мне в животе и бёдрах, зато на полфута длиннее, чем нужно, и их пришлось подвернуть. А безрукавка была и широка в плечах и длинна. Причём, если с одного боку она висела до колен, то с другого так и осталась висеть подолом на верёвке, которой я был привязан.
Урагх дёрнул шнур, заставив меня подняться, и поволок к выходу, за изгородь. Отошли мы шагов двадцать-двадцать пять, когда он остановился и приказал: «Давай делай свои дела!» Его это всё, видно, очень сильно раздражало. Я даже не понял, о чём он. Урагх моё промедление истолковал по-своему: «Быстрей, давай, чего ждёшь? Когда я отвернусь? Так ты не баба, мне отворачиваться. Валяй, я сказал». И мне, хочешь не хочешь, пришлось валять.
Вы, может быть, спросите, а зачем я обо всём этом? К чему эти ненужные подробности? Уже не первый раз. Наверное, ни к чему. В книгах про героев о таком не пишут. Но я не герой. И пишу о себе. Самое унизительное, что довелось мне испытать в жизни, это невозможность распорядиться собой даже в таком сугубо личном деле. Не знаю, как там обходился дедушка Перегрин, он тоже был в плену не один день, в Алой книге об этом нет ни словечка. Мне было плохо. Не стану искать слов, чтобы объяснить, как плохо. Попытайтесь представить себя в таком положении, и Вы поймёте, что это значит — плохо. Возможно, у Вас получится. Только вряд ли… Представить себя героем может любой. Это легко, приятно и тешит самолюбие. Я тоже не раз в грёзах видел себя с мечом в руках на белом пони. Но мало кто может представить собственное унижение и страх. А именно их я и испытывал. Для этого состояния есть особое слово — уничижение. Представьте себя на верёвке у великана, в два раза выше вас ростом, орущего на Вас, дёргающего верёвку и хохочущего собственным скабрёзным шуткам. Попробуйте, надо только честно себе сказать, что так тоже бывает в жизни. Бывает даже хуже, намного хуже.
Когда мы вернулись, домик из буургха был уже убран, а на его месте стоял давешний берестяной стакан. Пара сухарей лежала поверх. В стакане плескалась мучная похлёбка-болтушка. Я пил её, горячую, обжигаясь, прямо через край. В темноватой мути попадались просяные разваренные крупинки, а каменно-твёрдые сухари легко размачивались в горячем. Небогатый это был завтрак, кексы к чаю с мёдом пошли бы лучше. Но кексов ожидать не приходилось, второго завтрака тоже.
На подъём, поход в лопухи и пищу ушло примерно полчаса. А потом Урагх в одно движение замотал меня в буургха, бросил поперёк уже уложенного походного мешка, вскинул его на плечи, и все побежали. А меня затрясло на каждом шаге так, что скоро и съеденное стало не в радость. Иногда звучал резкий приказ, и орки переходили на быстрый размашистый шаг. Шли, словно стелились по земле. «Как волки», — подумал я. Так они отдыхали. В такие минуты Урагх вытряхивал меня наземь, и я бежал рядом, едва поспевая за его шагами.
Не хоббитское это дело — бегать. Тем более так быстро и так много. Солидный, уважающий себя хоббит из хорошего рода должен чинно гулять по мягким песчаным дорожкам, пользоваться пони и тележкой, если хочет удалиться от дома далее, чем на пятьсот футов. Но самое лучшее — сидеть дома за кружкой доброго пивка, а не нестись сломя голову по буеракам, расшибая себе пальцы на ногах о торчащие древесные корни, весь в мыле, как пони на лисьей охоте. Вот когда я пожалел, что у меня нет гномских башмаков Тедди.
Урагх, похоже, не знал, что на свете бывает усталость. Переходя на бег, он взбрасывал меня обратно поперёк мешка, успевая на лету снова завернуть в буургха, и даже мгновения не задержавшись. Только по шумному дыханию да едкому тяжёлому запаху пота можно было понять, что ему всё-таки трудно даётся этот бег. Как и всем остальным, наверное. Потому что это не было пробежкой налегке. Урагх нёс меня и мешок, но и остальные были навьючены, как мулы. Рядом с нами в подвешенном к шесту буургха тащили Гхажша. С мешка мне были видны его босые крупные ступни. Особых неудобств от тряски он, похоже, не испытывал, поскольку не просыпался, даже когда тащившие его орки, гортанно вскрикнув, на ходу перебрасывали шест очередной сменной паре.
Первую остановку сделали в полдень, когда уже давно покинули лес и жарились на безжалостном летнем солнце. Приказ прозвучал неожиданно, орки встали как вкопанные и тут же рухнули в траву, успев ещё скинуть заплечную ношу. Все, как один, взгромоздили на мешки ноги, и только Урагх не лёг, а сел и, в очередной раз вытряхнув меня из буургха, сунул в руки сухарь и баклагу с водой. Честно говоря, есть не хотелось, только пить. Впервые в жизни я готов был отказаться от предложенной пищи: так меня скрутило напряжение бега, но вовремя вспомнил, что еду орки предлагают нечасто, и добросовестно сгрыз сухарь и запил его водой. Вокруг тоже хрустели и жадно глотали воду. Урагх свой сухарь съел насухую, а пил уже находу, поскольку рассиживаться нам не пришлось, и едва большинство покончило с едой и питьём, впереди кто-то снова рявкнул, и все опять пустились в путь.
Так оно и продолжалось весь день, под палящим солнцем.
Перед заходом солнца сделали ещё одну остановку, попили воды и пожевали сухарей. Я думал, что мы, наконец, остановились надолго, но ошибся. Потом солнце зашло. Потом на небе появились звёзды. Бег всё продолжался. Не знаю, что чувствовали орки, но даже я, больше половины пути проехавший на Урагхе, вымотался. Когда в очередной раз он скинул меня с мешка, бежать я уже не смог. То есть это я думал, что не смогу. Меня вздёрнули за шиворот, поставили на ноги и поволокли дальше с такой силой, что мне пришлось перебирать ногами едва ли не воздухе.
Меня уже ничего не интересовало. У хоббитов крепкие ноги, но мои были сбиты в кровь. Оказавшись на мешке, я впадал в забытьё, но, казалось, не успевал сомкнуть глаз, как меня снова ставили на ноги, и опять мне приходилось перебирать разбитыми ступнями. Уже не стало сил даже поднимать веки, и я доверился рукам, что по-прежнему крепко держали меня за шиворот. Просто переставлял ноги, как мог, и слушал. Топ, топ, топ, топ…
Бесконечным было это топанье.
И когда оно кончилось, я не поверил своим ушам. Подумал, что это очередная краткая остановка. Но меня сбросили с мешка. Раскатали буургха …
— Живой, малой? — раздался голос Гхажша. — Дышишь ещё?
Я открыл глаза и кое-как сел. Гхажш сидел передо мной на корточках. За его спиной было краснеющее небо. Урагх лежал на буургха рядом, сложив босые ступни на свой мешок. Похоже, он спал.
— А ты ничего, крепкий парень. Я, как проснулся, всё за тобой поглядываю. Другой бы давно упал с непривычки. За этими «волками» мало кто угонится. Быстрей лошади могут бегать. Ну, быстрей не быстрей, но дольше, точно. Есть хочешь?
Я помотал головой и тут же спохватился. А если он больше не спросит? Но Гхажш просто положил рядом со мной небольшой свёрток и отстегнул от пояса баклагу.
— На. Знаю, что сейчас от усталости только пить хочется. Захочешь есть — похрустишь. И спать можешь, сколько хочешь. Здесь для нас безопасно. Долго простоим, отдыхать будем.
И он отошёл, оставив ещё и свой буургха. Я видел, как он разговаривал ещё с кем-то. А потом вместе с ними удалился куда-то в сереющий полумрак.
За двое суток моего пленения я первый раз остался один. Урагх, храпевший рядом, в счёт не шёл. Главное, никто на меня не пялился, не ругался рядом, не дёргал верёвку и не задавал никаких вопросов. Самое время было подумать.
Орки спали, где попадали. Кто завернулся в буургха, кто спал на расстеленном, иные спали по двое, постелив один буургха и накрывшись другим. Кто-то храпел, кто-то свистел носом, кто-то почмокивал во сне. Урагх рядом со мной издавал утробный хрип, словно задыхался. Шум стоял такой, что его должно было быть слышно за лигу.
Даже удивительно было, почему никто не боится быть услышанным. Гхажш в лесу очень беспокоился о тишине, а сейчас это его не волновало. Во всяком случае, никто не бегал между спящими, не поворачивал никого набок и не будил особенно заливистых храпунов. Впечатление было такое, что орки совершенно ничего не боятся. До этого я думал, что они очень осторожны. А сейчас вели себя так, словно вокруг мордорская пустыня, а не арнорская степь. Мне показалось, что они даже охрану не выставили.
И я подумал, что это, может быть, последняя моя возможность бежать. Бежать не очень хотелось. Даже совсем не хотелось. Даже двигаться не
хотелось. Но другого случая могло больше и не представиться.
Когда мы окажемся совсем далеко от Хоббитона, куда я тогда побегу? Где возьму пищу и воду? А сейчас они у меня есть, хоть и немного. Удастся ли мне потом отвлечь внимание моего охранника? А сейчас он беззаботно спит рядом. Сейчас я знаю, что можно пойти на юг или на север, и через день или два обязательно выйдешь к тракту. По тракту ездят купцы, там можно встретить дозоры конной стражи короля Элессара. Все знают, что король Элессар добр к хоббитам. А что будет через несколько дней? Где я окажусь тогда? И как буду искать дорогу домой? И будет ли у меня достаточно сил для этого? На кормёжке орков долго ли я протяну?
Бежать надо было прямо сейчас. Гхажш потому и не оставил мне другого охранника, что думает, будто я уже совсем не могу двигаться. Плохо же он знает силу и крепость хоббитов!
Верёвка мне не помешала. Может, узел и был «мёртвым», не развязывающимся, но я и не стал его трогать. Гхажш затянул мне петлю вокруг пояса, а всего два дня назад я был гораздо более полным хоббитом, чем теперь. Так что я просто выполз из верёвки. Выбраться из круга, в котором спали орки, тоже было не особенно трудным делом. Когда хоббиты хотят, они могут передвигаться почти бесшумно, но мне это умение почти не потребовалось. Храп стоял такой, что если бы я уходил, горланя «Дорога вдаль идёт…», то и тогда б меня никто не услышал. Я просто переползал от одного спящего к другому, чтобы меня не очень было видно среди них.
Солнце уже показалось краешком на востоке, и определить, где север, тоже не составило труда. Труднее всего было обойти часовых. Оказывается, они всё-таки были! Но первый часовой, попавшийся мне на пути, смотрел в другую сторону, а может, и вовсе спал. Хоббиты любят прятаться, скрываться и подкрадываться. Ни один уважающий себя хоббит не упустит случая и возможности позаниматься этим. Для хоббитов-доростков прятки — занятие чуть менее любимое, чем брызга-дрызга, но гораздо более предпочтительное, чем гольф — забава почтённых старцев. Поэтому в прятках у меня богатый опыт. Мы с Тедди первые прятальщики на весь Хоббитон, если Вы понимаете, о чём я. Ну, может быть, он первый, но тогда я точно второй. Часовой не услышал ни единого шороха и не увидел даже лёгкой тени.
Побег! Какое замечательное слово. То, что испытываешь, совершая побег из плена, трудно описать. С прятками это не идёт ни в какое сравнение. Спору нет, прятки хороши для развлечения несмышлёной ребятни, но если Вы хотите узнать, что значит по-настоящему прятаться, попадите в плен и совершите побег! Можно ли верно описать, что чувствуешь, когда ползёшь между спящими орками? Как замираешь, когда кто-нибудь вдруг поворачивается набок. Лицом к тебе! И как вместе с тобой замирает и останавливается сердце. Как оно трепещет и часто-часто стукает в грудь, когда ты переводишь дыхание, обнаружив, что не дышал больше минуты. Как выразить то ощущение на коже, когда вдруг понимаешь, что кто-то смотрит на тебя из сумерек. Каждый волосок на теле тогда поднимается дыбом, и ты жмёшься к горячему храпящему телу, к серой волчьей шерсти, стремясь соединиться, слиться с ним, пропасть в его тени хоть на несколько мгновений, стать просто грудой тряпок на серой траве… Где найти слова для описания чувств, что обуревают тебя, когда часовой перешагивает твоё вжавшееся в землю тело и спокойно совершает свой путь дальше, а ты выползаешь из-под давшей тебе укрытие охапки травы мокрый и дрожащий, как напуганная мышь. Как описать мгновения, когда крадёшься за широкой спиной часового, ставя ногу на землю одновременно с ним и так же одновременно поднимая. Когда он оглядывается через плечо, ты припадаешь к земле, и он зорко осматривает дальний окоём, а ты трясёшься под ним, едва не обнимая его сапоги.
Будь мои похитители хоббитами, ничего такого мне бы не удалось. Кто сам умеет прятаться от других, умеет и искать, и наблюдать. Будь хоть немного темнее, я бы просто спокойно ушёл. Но солнце уже всходило, и было трудновато прятать не столько себя, сколько собственную тень. Я ушёл, но я потратил на это много времени. Когда мне удалось отойти на двести шагов, уже половина солнечного круга торчала над окоёмом.
Надо было либо бежать со всех ног, либо куда-то спрятаться на весь день. Иначе меня бы очень быстро нашли. Бежать я не мог, разве что ковылять, опираясь на какую-нибудь палку. Оставалось спрятаться, пока меня не хватились. Но и спрятаться было некуда. Мы находились в окружённой холмами котловине. В середине, где спали орки, и откуда я уполз, возвышался громадный чёрный столб, вроде колонны. По вершинам холмов тоже торчали камни, но меньшие и другого вида, схожие с огранёнными муравейниками… И я решил, что если сумею перебраться через ближайший холм, то, может быть, за ним есть какие-нибудь кустарники, в которых можно будет затаиться на день. Так я и сделал. До вершины ближнего холма пришлось добираться ползком, потому что склон уже освещало солнце, и хоть внизу, в котловине, ещё было сумеречно, но я знал, что стоит мне приподняться, и меня сможет увидеть любой, кому достало сил открыть глаза, тем более часовые.
Когда я добрался до камня на вершине, солнце уже вылезло полностью. И тут мне пришлось разочароваться. Кусты по другую сторону холма были, — чуть не до окоёма на север тянулся корявый чапыжник, — но, чтобы добраться до них, чадо было обойти двух орков, что сидели по ту сторону каменной громады. Это был второй круг часовых. Лишь позже я узнал, что отряд здесь ждали, поэтому Гхажш и не заботился ни о чём.
Но это я узнал потом, а в то мгновение часовые стали для меня неожиданностью. Я даже не успел подумать, что мне с ними делать. Со дна котловины раздался резкий заливистый свист.
— Слышишь, — донеслось до меня, — случилось что-то.
— Уши у тебя тугие, — насмешливо ответил второй, — побег пленного, вот что случилось. Видно, тот крысёныш, что они приволокли, сбежал.
— Вот бы поймать, — вздохнул первый.
— Ага, щас, он за камнем лежит и тебя дожидается. Куда он тут сбежит? Отполз, наверное, в сторонку и лежит где-нибудь. А сюда как бы он добрался? Внизу ребята не без глаз, смотрят.
— Вот и я пойду, посмотрю. Если бы он где-то рядом с ними был, уже отбой бы свистнули. Раз не свистят, значит, затихарился. Может, и до нас дополз.
— Ага. И мимо нас тоже. Соображать надо. Они прибежали — светать начало. Это что, по-твоему, он посвету мимо всех прошмыгнул? Сиди, не дёргайся.
— Тебе чего, не хочешь — не ходи. А я хоть камень обойду.
И слышно было, как он начал подниматься. Когда вокруг только низкая жёсткая трава, тут уж никакое хоббитское умение не поможет. Спрятаться было некуда, разве что под камень забиться…
Под камень! Рядом со мной, между каменным основанием и травой, была узкая, только мне протиснуться, щель. Раздумывать было некогда. Орк был уже рядом. Я ногами вперёд забился под камень, и мгновением позже перед моим лицом появились сапоги. Новенькие, хорошо стачанные сапоги: на левой головке налипла маленькая жёлтая травинка. Сапоги потоптались, послышался разочарованный вздох, и вдруг ноги в сапогах стали подгибаться. Похоже, орк собирался встать на колени и посмотреть в мою спасительную щёлку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44