Хотя какое нынче имеют значение древние игры эльфов? Два маленьких хоббита сделали то, чего никто не мог ожидать от одного. Связь колец разорвалась, и мир стал иным. Ныне в нём нет магии, как почти нет самих эльфов. Возможно, когда-нибудь найдутся те, кто сумеет вернуть её в мир. Но я не хочу ни дожить до того времени, ни жить в том мире. Я не верю, что ложь бывает доброй. А что такое магия, если не искусство лживых образов?
Кажется, я говорил о конях? Или ветре в лицо?
Не знаю, доведётся мне когда-либо ещё раз испытать восторг скачки. У урр-уу-гхай нет коней. Тех, на которых скачут верхом, я имею ввиду. Кони урр-уу-гхай — медлительные битюги, низкорослые и ширококостные, как гномы. И столь же сильные. Когда впервые видишь такую широкогрудую лошадку на толстенных коротеньких ножках с огромными копытами, с пузом, едва не касающимся земли, всю покрытую густой длиннющей шерстью, разбирает невольный смех. Так забавно и игрушечно они выглядят. Даже по сравнению с хоббитским пони. Но сила у этих лошадок неигрушечная. Не знаю, сколько можно возить на роханских конях, но урруугхайский битюг может тащить на телеге десять тысяч фунтов груза. И это не предел! Для такой лошади главное — стронуть телегу с места, потом можно подкинуть ещё. И лошадь спокойно будет тянуть и тянуть. Пока не упадёт. Лошади урр-уу-гхай спокойны и медлительны, зато даже пахать на них может любой ребёнок, лишь бы ему хватало роста дотянуться до чапыг орала и сил удержать его в борозде. Медлительность маленьких битюгов искупается их выносливостью и неприхотливостью. Урр-уу-гхай шутят, что их лошади столь же упорны, как они сами, столь же выносливы и столь же глупы. Потому что кто же по доброй воле будет таскать такие тяжести и делать такую тяжёлую работу. Иногда надрываясь до смерти. Это обидная для коней ложь. Среди урр-уу-гхай я встречал глупцов больше, чем среди лошадей.
Но остальное — правда. В упорстве и выносливости с урр-уу-гхай никто не сравнится. Особенно с теми, кого в Рохане с уважением и ужасом называют лёгкой пехотой. Разве что хоббиты или величайшие воины, вроде Арагорна. Впрочем… Нет. С лёгкой пехотой урр-уу-гхай в выносливости не может состязаться никто.
«Лёгкой» пехоту называют не за лёгкую жизнь или лёгкость снаряжения. Лёгкий пехотинец зачастую нагружен тяжелее панцирника. «Лёгкими» их называют за то, что легки на ногу. Сами урр-уу-гхай называют своих лёгких пехотинцев «гху-ур-уу-гхан» — волчьи стаи. Только не путайте с варгами, гигантскими волками, что имеют разум и свой, волчий, язык, которых привыкли считать волками-оборотнями. О них ещё будет речь. Гха-ургхан — это обычный волк. Их урр-уу-гхай недолюбливают, но уважают. Может быть, лёгкая пехота получила это своё название из-за волчьих безрукавок, может быть, волчьи безрукавки стали носить из-за названия. Но скорее, что лёгкая пехота стала так называться за свои «волчьи» повадки. Серыми стаями скользят ночами по всему Средиземью «волчьи» атагханы. Как и настоящих волков, их нелегко увидеть. Гуляя в сумеречной тиши собственного сада, оглянитесь, быть может, из-за ближнего куста на Вас смотрят внимательные раскосые глаза.
Как и настоящие волки, лёгкая пехота нападает неожиданно. Те, на кого она напала, не всегда даже успевают увидеть взмах тёмной стали или услышать краткий щелчок тетивы и протяжное пение чернопёрых стрел. Но иногда бывает и по-иному. В ночном сумраке вдруг начинает чувствоваться сгущающийся ужас. Никто из испытавших его и выживших не сможет рассказать Вам, откуда берётся это неуловимое ощущение. Оно рассеяно в шорохе листвы и травы, оно прячется в чёрной тени кустов и деревьев. Оно давит на разум призрачным светом звёзд и вкрадчивым шёпотом ветра. И когда из мрака являются серые призраки смерти с кривыми клинками в руках, немногие могут удержать в себе крик страха.
Но лёгкая пехота никогда не нападает просто так, ради развлечения или грабежа. Не в этом её главное предназначение. Лёгкая пехота помогает лазутчикам, охраняет тайные караваны и ещё более тайные стоянки. Закладывает тайники и схроны. Сопровождает важных пленников и делает ещё огромное количество дел. Но главное занятие лёгкой пехоты такое же, как у настоящих волков. Охота.
Гху-ур-уу-гхан охотятся не на животных. Не на людей, как Вы, может быть, подумали. Не на эльфов или гномов. Стычки с ними бывают. И эти стычки бывают жестоки и кровопролитны. Но они остаются случайными стычками. Не крови людей, гномов или даже эльфов ищут лёгкие пехотинцы. Нет. Главная добыча для лёгкой пехоты — те, кого сами урр-уу-гхай называют «мёртвые братства», «у-ат-а-гха». Изгои. Те, кто презрел жестокую упорядоченность жизни в буурз, кто пожелал сбросить тяжёлые, как кандалы, законы и запреты народа урр-уу-гхай, кто пожелал быть не знающим предела похоти собственной воли орком. Это опасная охота. В ней не знают ни жалости, ни пощады, ни милосердия. Люди зачастую готовы травить урр-уу-гхай, как диких зверей. «Волки» лёгкой пехоты травят изгоев своего народа так, как волки-звери могли бы травить людей, будь у них для этого достаточно сил, хитрости и ума. В этой охоте ловцы и добыча часто меняются местами.
И тогда в уу-буурз кончается неутешный плач жён, «уу-гхой». Ибо у урр-уу-гхай плачут не по мёртвому, а по ушедшему. Плачут по живому до самого возвращения. Но тех, кто уже никогда не вернётся, не оплакивают. Потому что плакать надо о тех, кто живёт сейчас или будет жить после нас. Ибо лишь живые нуждаются в сострадании. О мёртвых лишь вспоминают. С благодарностью.
Глава 11
Прекрасен атакующий эоред! Рассыпанная полукругом конная лава несётся вверх по пологому склону лихим, размашистым намётом. Конские тела растянуты в беге, как струны, над самой землёй, и, кажется, кони летят, не касаясь копытами травы. Всадники прильнули к конским шеям так низко, что белые, из конских волос, султаны на островерхих шлемах слились с распластавшимися по воздуху разноцветными гривами, и ветер игриво сплетает их пряди. Самих всадников почти не видно: спереди каждого закрывает шея коня, справа к боку прижата пика, а слева — вытянутый до самых ступнёй щит. Только глаза сверкают за железными полумасками шлемов. Полощутся на навершиях склонённых пик алые двухвостые значки, и закатное солнце блистает на остро отточенных гранях копейных наконечников.
Приближаясь, лава сгущается, стягиваясь к середине, пока всадники не коснутся друг друга окольчуженными коленями, пока кони не сомкнутся роняющими пену боками. Пока вместо скопища многих тел не появится одно, огромное живое многоногое, многоголовое и многоглазое. Чудище сверкает чешуёй доспехов, топорщится пятнадцатифутовыми иглами пик и так звонко и слаженно бьёт траву множеством тяжёлых подков, что сама земля прогибается под ним.
Прекрасен атакующий эоред. Прекрасен и жуток в этой, наполненной расплёскивающейся яростью, красоте. Кажется, что всё, оказавшееся на его пути, будет сметено напором гигантской многоножки. Что любое проявление непокорства будет втоптано в пыль и смешано с землёй так, что и хоронить ничего не придётся. Потому что после множества острых копыт вряд ли найдётся что-либо крупнее лесного ореха, но и оно будет вколочено в обретшую каменную твёрдость землю. А эоред понесётся дальше своим путём, не оглядываясь и не разбираясь, кого снесла его прекрасная мощь.
У маленького хоббита, спрятанного за спинами горстки орков, прикованного к самому большому из них, не было ни единой возможности выжить. Ни единой. В этом я был твёрдо уверен. В долгие страшные месяцы испытания урагха, смерть чаще всего являлась мне в улыбающейся личине Гхажшура и блистающем облике эореда.
Эоред летел вверх по пологому склону то ли холма, то ли кургана, постепенно обращаясь в многоглавое чудовище, и до вершины, на которой расположились орки, оставалось лишь несколько конских махов. Мне, надёжности ради, снова спелёнанному, засунутому в мешок и привязанному к спине Урагха, было видно немногое. Но и я уже начал различать хлопья пены на конских мордах и бешеные глаза всадников. Стоявший рядом Гхажш вдруг громко, заунывно затянул томительное: «У-у-у…» И все орки, как один, подхватили этот протяжный тоскливый вой. Так он и тянулся, не прерываясь даже на вдох, заглушая слитный гул ударов множества копыт. До всадников оставалось сто пятьдесят футов. Сто двадцать. сто десять. Сто!
Гхажш прорычал: «Р-р-а-а-гх!!!» И пятьдесят две глотки сменили вой на безумное, рвущее ушные раковины рычание: «Ур-р-р-а-а-агх!!!» А руки вскинули напряжённые луки, и, словно огромный бич, единым раскатом щёлкнули пятьдесят две тетивы.
Бронебойная стрела, та самая, похожая на тупое кузнечное долото, на расстоянии в триста футов пробивает дощатую бронь гномской работы насквозь, вместе с носившим её телом. На ста футах она пронизывает и конскую шею, и дубовый щит, и кольчугу, и тело всадника, и иногда у неё остаётся ещё довольно сил, чтобы лететь дальше.
Хороший лучник умеет делать двенадцать выстрелов в минуту. В «волчьи» атагханы берут только хороших лучников… Жалобно ржали и бились на мокрой траве умирающие кони. Трещали и ломались «прутики» втыкающихся в землю пик. Крича от ужаса и боли, через конские головы летели седоки, на лету обрастая чернопёрыми колючками стрел. Задние врезались в упавших перед ними, и летели кувырком кони, ломая шеи и давя не успевших высвободить ноги из стремян. Успевшие, увлекаемые стремительностью оборванного на полном скаку конского разбега, бежали прямо по конским и людским телам на подгибающихся ногах, раскрыв в крике перекошенные непониманием и страхом рты. Пока милосердная смерть не целовала их острыми губами на ясеневых оперённых древках. Брызгами во все стороны разлеталась кровь и повисала в воздухе розовым вечерним туманом.
Отголосок орочьего рыка ещё не затих, но всё было уже кончено. В шестидесяти футах от орков бился в предсмертной судороге завал из конских и людских тел. Склон стал багровым, и затёртые книжные слова про текущую ручьём кровь, превратились в невозможную явь. Кровавые ручейки игриво зажурчали вниз по склону, обгоняя друг друга и разнося в воздухе терпкий запах смерти. Уцелевшие всадники эореда с прежней стремительностью гнали коней с холма. Потерявшие коней уползали сами, те, конечно, кому повезло быть ранеными. По ним не стреляли. В колчане всего сорок стрел. И половина из них уже улетела.
Возможно, Вы мне не поверите, возможно, Вы меня осудите, но в те краткие мгновения я ощутил в себе уважение к оркам. К их спокойной готовности встретить смерть. К их боевому умению. К их выдержке и отваге. Прекрасна и страшна была ярость атакующего эореда, но в сдерживаемом бешенстве оборонительного строя орков тоже было что-то прекрасное и благородно величественное. И страшное.
Их умение воевать меня просто потрясло. Очень уж оно отличалось от моего книжного представления. Я не о том, что в Алой книге орков убивают тысячами, постоянно вспоминая при этом, что они крепки и упорны в бою. Не об этом. Просто в книге война была иной, яркой и блестящей, с подвигами великих воинов. Я же увидел тяжёлый труд. Я увидел, каким множеством простых дел и действий создаётся то, что потом назовут победой. Или разгромом.
Выбежав из деревни, орки ушли недалеко. Ат-а-гхан бежал всего полтора часа, ни разу не перейдя на шаг. Впрочем, для тех, кто может бежать круглые сутки, это не очень трудное упражнение. Через полтора часа мы были у подножия невысокого холма или, скорее, кургана, уж очень он был правильно округлый.
Нисколько не сомневался тогда, а сейчас просто знаю, что место это Гхажш нашёл и выбрал заранее. Он это умеет и любит всё предусмотреть и выбрать наилучшее. Позаботиться о каждой возможной случайности. Ума не приложу, как это у него выходит. Я тоже люблю быть предусмотрительным, как предусмотрительны все хоббиты, но его дотошная въедливость в подготовке любого дела иногда раздражает даже меня. Правда, это его качество сильно выручает в иные неприятные минуты жизни.
Холм, как я уже говорил, был невысок, но зато широк в основании, отчего склоны были очень пологими. Кроме северного. Там, у подножия, его огибал ручей, и потому склон был подточен водой и в самом низу имел довольно крутой обрыв футов восьми высотой. С западной стороны холма росла кленовая роща. Южный же и восточный склоны были голы и гладки. Гхажш выбрал этот холм для обороны.
«Стой! — прозвучало в голове отряда, и Урагх остановился так резко, что я едва не перелетел через его голову. Но пальцы держали мои лодыжки крепко. — Ставим бургх на вершине. Первый десяток — полночь, второй — закат, третий — полдень, четвёртый — восход, пятый — склон, остальные — вода и прочее», — из этого приказа Гхажша я не понял ничего. Но орки всё поняли отлично. Они сбросили мешки, и через мгновения в роще уже застучало железо по дереву. Впрочем, в рощу убежали не все, а только половина, остальные потащили мешки на вершину холма. Урагх тоже. Он снял меня с шеи, поднёс к моему носу свой впечатляющий кулак и доходчиво объяснил, что передвигаться мне придётся самому, а если я не буду за ним успевать или буду ему мешать, то он найдёт способ заставить меня быть порасторопней. Мне оставалось только кивать, поскольку в исполнении его обещаний я нисколько не сомневался.
После этого он подхватил два ближайших мешка и попёр их вверх по склону с такой быстротой, что я едва успевал переставлять ноги. На вершине холма работа уже кипела. Но зачем всё это делается, я не понимал. Меня, например, поразило, что орки копают ямы. Одну, узкую и глубокую, — на самой верхушке холма. Одну неглубокую, но широкую — рядом. И множество маленьких — со всех четыре сторон. Их копали особенно занятно. Один орк рыхлил землю мечом. Он втыкал его в землю узким остриём и начинал вращать и раскачивать клинок, нажимая на него, так что тот скоро уходил в землю едва не по рукоять. Потом меч вынимался, и второй орк начинал вытаскивать взрыхлённую землю такой же кожаной рукавицей с железным ободком, что я видел у Гху-ургхана.
Кстати, если Вы удивляетесь, почему я раньше говорил о широких мечах, а теперь заговорил об узких, то я поясню. Это одни и те же мечи. У орков много необычных вещей, назначение которых не всегда угадаешь с первого взгляда. Меч снаги называется чингхри, и в ножнах он, действительно, кажется широким. Но, на самом деле, только основание клинка, у самой рукояти, имеет ширину в ладонь. К концу клинок сужается до двух пальцев, а остриё заточено тупым углом, как кузнечное зубило или бронебойная стрела. Таким мечом очень удобно пробивать прочные доспехи, и он не требует особого умения в бою. Только смелости, чтобы сблизиться с противником, поскольку он короткий, всего два фута. Но смелости урр-уу-гхай не занимать.
Пока копали ямы, снизу, от рощи, уже тащили колья и связки веток и прутьев. Колья начали забивать в те глубокие узкие лунки, что копали с помощью мечей. Делалось это быстро и просто. То, что до сих пор казалось мне наспинной доской для переноски тяжёлого мешка, оказалось вытянутым щитом неправильной шестиугольной формы. Один орк вставлял кол в ямку и накрывал его верхушку щитом, а другой изо всех сил колотил по щиту мягким молотом из буургха и такого же кола. Молот называется огхрап, я уже упоминал о нём. Третий орк шёл за ними, утаптывал землю вокруг забитых кольев и заострял мечом их верхушки. Скоро вершина оказалась огороженной со всех четырёх сторон тремя рядами острых кольев. Между кольями переплели ветки, сплетая колья не только в одном ряду, но и в соседних. А промежутки между получившимися плетнями набили землёй и дёрном, причём, пласты дёрна укладывали так, чтобы они образовали две рядом стоящие стенки, наружную и внутреннюю, а землю сыпали уже между ними. Готовая стена, с остро торчащими верхушками кольев, получилась толщиной в полтора фута и высотой оркам по грудь, даже чуть выше. Никаких ворот в ней не было.
Делали стену быстро, но без поспешливой суеты. Каждый, явно, точно знал, что ему надо делать. Пока одни забивали колья и сплетали плетень, другие резали дёрн и копали землю за пределами стены, так что в итоге там ещё получился неглубокий ров.
Широкую яму у вершины выстлали буургха в два слоя и залили водой. Её таскали из ручья в снятых штанах с завязанными внизу штанинами. Получились очень вместительные бурдюки. Яма была тоже вместительная, так что тем, кто таскал воду, пришлось сбегать за ней несколько раз. Во вторую, глубокую, они вкопали двадцатифутовый ствол дерева, разветвляющийся к вершине, а на самой вершине, между ветками, натянули ещё один буургха, как люльку. В неё немедленно кто-то забрался и принялся обозревать окрестности.
Склон тоже не был забыт. Его долго-долго поливали водой, а всё пространство, в пятидесяти футах перед стенами, утыкали маленькими заострёнными колышками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44