Кто из Вас будет милостив настолько, что спасёт жизнь умирающему врагу? Хоббит из Шира не проходил испытание урагха, но свой кугхри он получил из рук совершающего шеопп. Каждый из нас знает, что значит такой подарок. В первом своём бою Хоббит из Шира убил бородатого. Кто из Вас может похвастать тем же? Хоббит из Шира, будучи свободен и при оружии, по доброй воле согласился помочь шагхрату в деле, важном для всего народа урр-уу-гхай. Он не выдал шагхрата, когда вдвоём они попали в плен к потомкам Медведя, хотя стоял у столба, приготовленным к пытке. А он знает, что такое пытка, потому что без стона стоял у пыточного столба урруугх у-ат-а-гха, врагов и предателей нашего народа. Каждый, кто хочет, может найти следы их ножей на его груди, — старуха замолчала и посмотрела в толпу. Разглядывать мою грудь никто не рвался. — Я рассказала Вам всё, что знала о доблести Хоббита из Шира. Но никогда ещё родившийся не в буурз не был воином народа урр-уу-гхай. Мы, стоящие перед Вами уу-гхой, говорили об этом, — из-за её спины выдвинулись остальные старухи. — И пришли к согласию. Хоббит из Шира… мы признаём, что ты — урагх.
Мёртвое молчание пало над толпой. Я видел, как Гхажш обмяк и привалился плечом к срубу. Да и мне, признаться, сильно полегчало.
— Хоббит из Шира, — продолжила старуха. — Когда вчера утром ты стоял под защитой воды, воин по имени Гхай подходил к тебе?
— Да, гхой-итэреми, — ответил я.
— Он обещал урезать твои уши?
— Да, гхой-итэреми.
— Мы признаём тебя урагхом. Ты должен поступить как урагх, и пусть Единый скажет, правы ли мы в своём решении.
Это было загадкой. Я что-то должен был сделать, и не знал что.
— Могу я поговорить с моим другом? — спросил я с надеждой, страшась даже представить, что будет, если мне откажут.
— Можешь, — старухи были милостивы.
— Гхажш, — зашептал я ему, слетев вниз по лестнице. — Что я должен сделать?
— Он обещал урезать твои уши, — мрачно ответил Гхажш. — Урагх не может такого простить, ты должен вызвать его на поединок.
— А что это значит, про уши?
— Уши урезают рабам.
— Снагам? — глупо спросил я. — Или гха?
— Снаги не рабы, — поморщился Гхажш. — Где ты видел снагу с урезанными ушами? Они простолюдины, работники. Те, кто не совершил ничего, чтобы заслужить имя. И гха не рабы. Они просто живые вещи, не имеющие своего разума, дети несмышлёные, например. Гха, будь он трижды лишён имени, может стать снагой и заслужить имя. Раб всегда останется рабом. Это — участь хуже смерти.
— А если я его не вызову? — трудно придумать вопрос глупее, но я, видимо, был в ударе.
— Значит, ты не урагх, он сделает, что обещал, а меня, в лучшем случае, выгонят с острова без проводника, а в худшем — утопят в болоте вместе с твоими ушами.
— Понятно, — всё это очень меня огорчало. — Как мне вызвать его?
— Сними сапоги, разденься до пояса, подойди к нему на пять шагов, покажи на него клинком и назови его имя, потом стой, не опуская руки, до знака к бою. Потом дерись.
В изложении Гхажша это выглядело просто. Очень просто. Надо было только это сделать. Просто сделать.
И я стал разуваться.
Толпа немедленно раздалась в стороны, оставив в нескольких шагах от нас одинокого Гхая, который тоже поспешно стягивал сапоги.
Обнажившись, я слегка встряхнулся, чтобы расслабить мышцы. Надо было сделать это. Сделать. Просто сделать. Это же так просто: подойти на пять шагов, поднять кугхри и сказать одно короткое слово. Шаг. Ещё шаг. И ещё один.
Я поднял вытянутую руку, наставил остриё клинка в обнажённую чужую грудь сказал: «Гхай». Голос не дрогнул. Подрагивала только рука.
Парень отшвырнул в сторону своё барахло и вытянул руку назад. Кто-то подбежал из толпы и вложил в раскрытую ладонь рукоять кугхри. Гхай сделал пару шагов, вытянул руку перед собой, и наши клинки соприкоснулись — тонкое дребезжание разнеслось над площадью.
— Слушайте, — раздался в ушах голос старухи. — Вы будете драться, пока чей-нибудь клинок не отведает крови. И не важно сколько её будет. Победитель решит, отнимет он жизнь побеждённого или урежет ему уши. Будьте готовы и начинайте, когда прозвучит крик воина.
«У-у-у-у», — затянула толпа знакомую однообразную ноту, и я посмотрел в серые глаза Гхая. В них была пустота. «Не смотри в них, — прорезался внутри насмешливый голосок деда Сэма, — утонешь. Смотри насквозь». Я послушно стал смотреть на толпу, сквозь Гхая. В его глазах что-то на мгновение мелькнуло, а потом они опять стали пустыми. Но уже не такими страшными.
«Р-р-а-а-гх», — выдохнула толпа, и Гхай ринулся ко мне, как выпущенный онагхром камень. Это теперь я знаю, что камня, брошенного онагхром, почти не видно в воздухе. Тогда я просто обнаружил, что Гхая на месте нет, а остриё его клинка находится в дюйме от моего тела. Он мог вспороть мне грудь первым же движением.
Если бы не природное проворство хоббитов. Хорошо, что Гхажш не дал мне набить брюхо за завтраком. У меня не было даже мгновения, чтобы сдвинуться в сторону, и я резко согнул спину назад и встал на лоб. Одно из самых трудных коленец брызги-дрызги. Хорошо, что при встрече с бъёрнингами я неплохо поупражнялся. А то бы спину себе сломал.
Гхай не смог остановить прыжок в воздухе и скользнул надо мной потной рыбкой. Я видел, как он покатился по земле, но когда я разогнулся и повернулся к нему грудью, он уже крался ко мне, выставив кугхри перед собой.
— Ты хорош, Хоббит из Шира, — прошипел он. — Но ты не успел выставить клинок. Значит, не очень хорош.
— Парень прав, — поучаствовал в разговоре дедовский голос. — Если бы ты подставил меч, он взрезал бы себя от горла до … — дедушка имел ввиду пах.
Гхай снова кинулся ко мне, и мне снова удалось увернуться, но на этот раз он меня почти достал. А я его нет. Кугхри мне только мешал. Он был сделан для Урагха, и мне, даже подросшему, был тяжеловат.
— Ты умрёшь, Хоббит из Шира, — продолжал шипеть Гхай. — Твои уловки тебе не помогут. Твоя первая кровь на моём клинке будет и последней.
Он бросился, наши клинки встретились, и мой, обиженно звеня, полетел над головами толпы. Толпа прыснула в разные стороны, как стайка перепуганных воробьёв, открывая мне дорогу к упавшему кугхри, но путь успел заступить Гхай. А я ничего не успел. Только отпрыгнуть назад, от свистнувшего перед лицом лезвия. Между мной и Гхаем было пять шагов.
— Вот и всё, Хоббит из Шира, — довольно ухмыльнулся Гхай. — А ты прыгучий. Говорят, в Чёрной пустыне водятся такие же прыгучие крысы. Но ты же не оттуда родом. КРЫСА. Пожалуй, я всё же урежу тебе уши, — и он двинутся ко мне медленным, плавным шагом. Линия заточки его чёрного клинка поблёскивала на солнце. И я представил, как сейчас по лезвию побежит моя кровь.
— Не смотри на меч! — озабоченно сказал дедовский голос. — Зарубит! Смотри на ноги, и приготовься. У тебя будет только одна попытка. Когда он бросится.
Гхай бросился. Наверное, он ожидал, что я отскочу в сторону или побегу от него. Но я бросился к нему… нырнул под летящий в ударе клинок и, распластавшись в воздухе, выставил перед собой локоть. Никогда не делал эту штуку в полную силу и с такой быстротой. Тем более по напарнику, который не успел остановиться и завис на цыпочках, наклонившись вперёд. Хоббиты, плясавшие со мной брызгу-дрызгу, обычно успевали уворачиваться. Гхай не успел.
Когда локоть врезался ему под рёбра, он выдохнул, выпустил из ослабевшей ладони рукоять и улетел на пять шагов обратно. Толпа охнула.
Я взял из воздуха медленно, как осенний лист, падающий кугхри, не торопясь, перехватил рукоять поудобнее и двинулся с лежащему Гхаю. Тоже не торопясь. Спешить было совершенно некуда и ни к чему. Гхай не мог ни дышать, ни двигаться. Он только бессильно сучил ногами, упираясь босыми пятками в землю и пытаясь ползти туда, где валялся мой клинок. Толпа держала путь открытым, но это было бесполезно. Он не прополз и шага, когда я подошёл к нему.
«Теперь сам решай», — прошелестел внутри дед и замолк. А я так нуждался в его совете. Я поискал глазами и нашёл Гхажша. Он стоял почти рядом. «Гаси, — беззвучно шептали его губы. — Гаси его». Недалеко от Гхажша стояла поцеловавшая меня девушка. Наверное, из всех направленных на меня взглядах, только в её можно было увидеть доброту и жалость.
Гхай уже прекратил свои бесполезные попытки и лишь смотрел на клинок в моей ладони затравленным, обречённым взглядом.
Медленно я поднял сначала левую руку, потом клинок, и, не торопясь, провёл лезвием по предплечью. Слишком сильно, потому что кровь потекла сразу и обильно. Разведя руки в стороны, чтобы всем хорошо было видно, как кровь течёт по руке, и как капает она с лезвия, я сказал: «Его клинок отведал моей крови! — и голос гулко раскатился над затихшей толпой. — Он победил! Вы сами можете решить: убить меня или ограничиться моими ушами. Я сделал, что хотел, и не желаю другого. Я ЧШАЭМ, УРАГХ ШАГХАБУУРЗ ГЛОБАТУЛ!»
Глава 25
Я сказал и, опустив руки, бросил кугхри в пыль, рядом с Гхаем.
Кровь побежала вниз по предплечью, ладони и закапала с кончиков пальцев на землю, сворачиваясь в пыли в мокрые, вязкие чёрные комки.
Все стояли молча вокруг, не двигаясь и, кажется, даже не дыша. Тишина разлилась над площадью совершенно неправдоподобная. Мне казалось, я стук сердец окружающих слышу, слитный, частый и гулкий. И никак не получалось понять, что таится за этой тишиной. Крутилась какая-то мысль на краю пустого рассудка, но не входила, словно опасаясь чего-то.
— Твоё слово, Гхай, — раскатилось над площадью с колодезного сруба. — ТВОЁ слово.
Гхай говорить не мог. Мне попадало в мальчишеских драках вот так, под вздох. Хоть и не с такой силой. Я знаю, что тут не до слов. Воздуха бы в себя втянуть малую толику — уже счастье.
Говорить Гхай не мог. Но с трудом перевалившись сначала на бок, а потом — на колени, он сумел подняться на ноги. И встал передо мной, сгорбившись, обхватив себя правой рукой между грудью и животом. Он посмотрел на меня ничего не выражающим взглядом, хватанул ртом воздух, с трудом, напрягая мышцы, вдавил его себе в лёгкие и вытянул правую руку назад и в сторону. Как перед схваткой, когда потребовал себе меч.
Через мгновение рукоять моего клинка легла в его ладонь. Словно кугхри сам собой вспорхнул из пыли и прилетел через половину площади. Гхай ухватил меня свободной рукой чуть повыше локтя за левую надрезанную руку, поднял меч и полоснул дрожащим лезвием по своему предплечью. На меня брызнуло несколькими каплями, а Гхай попытался что-то сказать. Ничего не получилось, но я понял смысл его клёкота и взялся за его плечо так же, как он держал меня. Наши раны соприкоснулись.
Вокруг взревели! «Сейчас меня порвут на сотню маленьких Чшаэмчиков», — подумал я: столько рук сразу потянулось к нам. Но обошлось. Десятки рук взметнули нас в воздух и подняли над головами. Воздух дрожал и рвался от ликующего, восторженного рёва.
Не помню, как я оказался на колодце. Возможно, меня туда просто взбросили. Голова слегка мутилась, потому что кровь с предплечья всё ещё капала, и никто и не думал её останавливать. Гхай сидел тут же, у меня в ногах, привалившись плечом к моему колену и по-прежнему хватая ртом воздух. Ему было ни до чего.
Гхой-итэреми подняла руку, и толпа почти сразу же затихла. Мэру Хоббитона вместе с таном Шира и всеми ширрифами понадобилось бы значительно больше времени, чтобы угомонить такое скопление народа.
«Ты не зря получил своё имя, Хоббит из Шира, — медленно и глухо, растягивая слова, произнесла гхой-итэреми. — Также, как и воин из легенды, ты умеешь отличать добро от зла, свет от тьмы и правду от лжи. Ты умеешь находить пут, даже там, где его никогда не было. И мудрость твоя выше твоих лет. Ты — воистину, Чшаэм. Слушайте все! Отныне: как рождённая вне буурза может быть матерью урр-уу-гхай, так и рождённый вне буурза может стать урр-уу-гхай, если пожелает того. Мы — уу-гхой-итэреми огхрбуурз, сказали так!»
Внизу снова заревели что-то восторженно-радостное. Потом я сидел под колодцем на долблёной колоде для поения скота и, старательно удерживая утекающее сознание, смотрел, как ТА девушка, радостно улыбаясь, накладывает мне на предплечье пропитанную чёрной мазью повязку. Получалось это у неё легко и сноровисто, словно она полжизни этому училась.
— Как твоё имя? — спросил я её. Голос почему-то стал неожиданно низким. Почти хриплым.
— У меня ещё нет имени, — сообщила она, улыбаясь. — Гхой получает имя, когда её первому ребёнку исполнится год. А у меня ещё нет детей и нет мужа.
Она внимательно смерила меня взглядом и продолжила: «Но, я думаю, что следующей весной у меня уже будут дети». И смешливо прыснула в кулак, глядя мне прямо в глаза с затаённым озорством. Я даже поперхнулся. И закашлялся, чтобы не показать виду, будто я смущён.
— А как же мне к тебе обращаться? — спросил я её. — Пока у тебя нет детей.
Вот тут смутилась уже она.
— Ты можешь называть меня — Мавка, — сказала она. — Это значит — «Живущая в озере».
— Красиво, — оценил я. — Проводи меня к дому, где мы остановились, Мавка. Из меня вытекло довольно много крови, и я сам могу сейчас заблудиться. И ты можешь мне сказать, где Гхажш, и куда исчез Гхай?
— Гхажш разговаривает с отцом Гхая, — ответила она, помогая мне подняться. — В Гхая его братья сейчас вдувают воздух. И я тебя, конечно, провожу. Гхой-итэреми велела за тобой присматривать, но я бы и без неё это сделала. Ты мне нравишься.
— Да? — ошарашено спросил я. В Хоббитоне всё совсем не так, и хоббитянка никогда не сказала бы такого, так легко и откровенно.
— Да, — просто ответила она, забрасывая мою руку себе на плечи. — Держись крепче, и пойдём. Ты занятный и сильный. Даже сильнее, чем я думала, — плечи под платьем оказались круглыми, горячими и неожиданно крепкими.
— А я тебя не обижу, — спросил я осторожно, — или не нарушу каких-нибудь обычаев, если скажу, что ты мне тоже нравишься?
— Нет, — ответила она очень серьёзно и сосредоточенно. Она старалась ступать со мной в ногу, но получалось плохо. — Не нарушишь и не обидишь. Мне будет очень приятно.
— Тогда я скажу, — я вдохнул поглубже, стараясь успокоить колотящееся сердце. — Ты мне тоже очень нравишься, Мавка. Особенно целоваться.
— Да? — она просияла, словно я, действительно, сказал ей что-то очень приятное и, не снимая с плеч моей руки, повернулась ко мне, так что мы оказались стоящими вплотную, лицом к лицу, едва не касаясь друг друга носами. — Правда?
— Правда, — я попытался кивнуть, и мы стукнулись лбами. Не сильно. Соприкоснулись.
— Тогда… — она запустила пальцы в волосы у меня на затылке и чуть пригнула мою голову ближе к себе. — Раз тебе нравится…
У меня и без того голова кружилась, а тут и вовсе… всё вокруг замелькало, поплыло перед глазами. И я обнаружил себя лежащим в пыли навзничь.
Дальнейший путь до дома мы проделали молча и быстро, может быть, чуть быстрее, чем следовало бы для израненного воина, висящего на плечах подруги. По правде сказать, я прижимал эти плечи к себе немного сильнее и плотнее, чем можно было ожидать от «израненного воина».
А дома мы как-то быстро обо всём позабыли.
— Ну ты даёшь, парень, — я даже не слышал, как Гхажш вошёл. Мавка испуганно взвизгнула и упорхнула куда-то за печь, на ходу поправляя платье на плечах. — Мы ещё суток здесь не находимся, тебя только что чуть не убили, а ты уже с девушкой целуешься. Да ещё с самой красивой на острове.
За печкой довольно хихикнули.
— Где ты был? — спросил я, потому что надо было что-то говорить и потому что хотелось как-то отвлечь Гхажша. — Я кровью истекаю, а ты хоть бы перевязал.
— Я же вижу, что ты в надёжных руках, — усмехнулся Гхажш. — Не стал вмешиваться. Как-то ты не похож на истёкшего кровью. Мавка, он как? Шевелиться может? Не сильно обескровился?
— Может, — пискнули из-за печи. — На ногах плохо держится, а руками шевелит.
— Да ты, я смотрю, нигде не потеряешься, — довольно хохотнул Гхажш. — И девушке понравился. Когда успел? Правильно, Мавка, такой парень на ваше болото ещё сто лет не зайдёт.
— Гхажш, — снова попытался я его отвлечь. — А меня что, теперь так в каждой деревне спрашивать будут? И поединки устраивать?
— Нет, — ответил он, разваливаясь рядом со мной на лежанке. — На острове твоё имя уже к вечеру каждый знать будет. В других буурзах как получится, но если уж тебя у огхров признали, то и в других местах признают. Ты даже сам не понимаешь, насколько всё хорошо ты сделал. Здесь об этом ещё лет сто сказки будут рассказывать. Может, и больше. Мавка, ты нас кормить будешь?
— Всё в печи, — сказала Мавка, появляясь и пожимая плечами. Белые волосы она уже убрала под косынку, умылась и стояла свежая и красивая. И слегка припухшие губы её нисколечко не портили. — На три дня приготовлено.
— А мы гостей ждём, — сообщил ей Гхажш, садясь. — Ну поухаживай за нами. За грубыми мужиками. А то, что мы тут, пятнадцать рыл — на один горшок с кашей? Или парень у нас плох?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Мёртвое молчание пало над толпой. Я видел, как Гхажш обмяк и привалился плечом к срубу. Да и мне, признаться, сильно полегчало.
— Хоббит из Шира, — продолжила старуха. — Когда вчера утром ты стоял под защитой воды, воин по имени Гхай подходил к тебе?
— Да, гхой-итэреми, — ответил я.
— Он обещал урезать твои уши?
— Да, гхой-итэреми.
— Мы признаём тебя урагхом. Ты должен поступить как урагх, и пусть Единый скажет, правы ли мы в своём решении.
Это было загадкой. Я что-то должен был сделать, и не знал что.
— Могу я поговорить с моим другом? — спросил я с надеждой, страшась даже представить, что будет, если мне откажут.
— Можешь, — старухи были милостивы.
— Гхажш, — зашептал я ему, слетев вниз по лестнице. — Что я должен сделать?
— Он обещал урезать твои уши, — мрачно ответил Гхажш. — Урагх не может такого простить, ты должен вызвать его на поединок.
— А что это значит, про уши?
— Уши урезают рабам.
— Снагам? — глупо спросил я. — Или гха?
— Снаги не рабы, — поморщился Гхажш. — Где ты видел снагу с урезанными ушами? Они простолюдины, работники. Те, кто не совершил ничего, чтобы заслужить имя. И гха не рабы. Они просто живые вещи, не имеющие своего разума, дети несмышлёные, например. Гха, будь он трижды лишён имени, может стать снагой и заслужить имя. Раб всегда останется рабом. Это — участь хуже смерти.
— А если я его не вызову? — трудно придумать вопрос глупее, но я, видимо, был в ударе.
— Значит, ты не урагх, он сделает, что обещал, а меня, в лучшем случае, выгонят с острова без проводника, а в худшем — утопят в болоте вместе с твоими ушами.
— Понятно, — всё это очень меня огорчало. — Как мне вызвать его?
— Сними сапоги, разденься до пояса, подойди к нему на пять шагов, покажи на него клинком и назови его имя, потом стой, не опуская руки, до знака к бою. Потом дерись.
В изложении Гхажша это выглядело просто. Очень просто. Надо было только это сделать. Просто сделать.
И я стал разуваться.
Толпа немедленно раздалась в стороны, оставив в нескольких шагах от нас одинокого Гхая, который тоже поспешно стягивал сапоги.
Обнажившись, я слегка встряхнулся, чтобы расслабить мышцы. Надо было сделать это. Сделать. Просто сделать. Это же так просто: подойти на пять шагов, поднять кугхри и сказать одно короткое слово. Шаг. Ещё шаг. И ещё один.
Я поднял вытянутую руку, наставил остриё клинка в обнажённую чужую грудь сказал: «Гхай». Голос не дрогнул. Подрагивала только рука.
Парень отшвырнул в сторону своё барахло и вытянул руку назад. Кто-то подбежал из толпы и вложил в раскрытую ладонь рукоять кугхри. Гхай сделал пару шагов, вытянул руку перед собой, и наши клинки соприкоснулись — тонкое дребезжание разнеслось над площадью.
— Слушайте, — раздался в ушах голос старухи. — Вы будете драться, пока чей-нибудь клинок не отведает крови. И не важно сколько её будет. Победитель решит, отнимет он жизнь побеждённого или урежет ему уши. Будьте готовы и начинайте, когда прозвучит крик воина.
«У-у-у-у», — затянула толпа знакомую однообразную ноту, и я посмотрел в серые глаза Гхая. В них была пустота. «Не смотри в них, — прорезался внутри насмешливый голосок деда Сэма, — утонешь. Смотри насквозь». Я послушно стал смотреть на толпу, сквозь Гхая. В его глазах что-то на мгновение мелькнуло, а потом они опять стали пустыми. Но уже не такими страшными.
«Р-р-а-а-гх», — выдохнула толпа, и Гхай ринулся ко мне, как выпущенный онагхром камень. Это теперь я знаю, что камня, брошенного онагхром, почти не видно в воздухе. Тогда я просто обнаружил, что Гхая на месте нет, а остриё его клинка находится в дюйме от моего тела. Он мог вспороть мне грудь первым же движением.
Если бы не природное проворство хоббитов. Хорошо, что Гхажш не дал мне набить брюхо за завтраком. У меня не было даже мгновения, чтобы сдвинуться в сторону, и я резко согнул спину назад и встал на лоб. Одно из самых трудных коленец брызги-дрызги. Хорошо, что при встрече с бъёрнингами я неплохо поупражнялся. А то бы спину себе сломал.
Гхай не смог остановить прыжок в воздухе и скользнул надо мной потной рыбкой. Я видел, как он покатился по земле, но когда я разогнулся и повернулся к нему грудью, он уже крался ко мне, выставив кугхри перед собой.
— Ты хорош, Хоббит из Шира, — прошипел он. — Но ты не успел выставить клинок. Значит, не очень хорош.
— Парень прав, — поучаствовал в разговоре дедовский голос. — Если бы ты подставил меч, он взрезал бы себя от горла до … — дедушка имел ввиду пах.
Гхай снова кинулся ко мне, и мне снова удалось увернуться, но на этот раз он меня почти достал. А я его нет. Кугхри мне только мешал. Он был сделан для Урагха, и мне, даже подросшему, был тяжеловат.
— Ты умрёшь, Хоббит из Шира, — продолжал шипеть Гхай. — Твои уловки тебе не помогут. Твоя первая кровь на моём клинке будет и последней.
Он бросился, наши клинки встретились, и мой, обиженно звеня, полетел над головами толпы. Толпа прыснула в разные стороны, как стайка перепуганных воробьёв, открывая мне дорогу к упавшему кугхри, но путь успел заступить Гхай. А я ничего не успел. Только отпрыгнуть назад, от свистнувшего перед лицом лезвия. Между мной и Гхаем было пять шагов.
— Вот и всё, Хоббит из Шира, — довольно ухмыльнулся Гхай. — А ты прыгучий. Говорят, в Чёрной пустыне водятся такие же прыгучие крысы. Но ты же не оттуда родом. КРЫСА. Пожалуй, я всё же урежу тебе уши, — и он двинутся ко мне медленным, плавным шагом. Линия заточки его чёрного клинка поблёскивала на солнце. И я представил, как сейчас по лезвию побежит моя кровь.
— Не смотри на меч! — озабоченно сказал дедовский голос. — Зарубит! Смотри на ноги, и приготовься. У тебя будет только одна попытка. Когда он бросится.
Гхай бросился. Наверное, он ожидал, что я отскочу в сторону или побегу от него. Но я бросился к нему… нырнул под летящий в ударе клинок и, распластавшись в воздухе, выставил перед собой локоть. Никогда не делал эту штуку в полную силу и с такой быстротой. Тем более по напарнику, который не успел остановиться и завис на цыпочках, наклонившись вперёд. Хоббиты, плясавшие со мной брызгу-дрызгу, обычно успевали уворачиваться. Гхай не успел.
Когда локоть врезался ему под рёбра, он выдохнул, выпустил из ослабевшей ладони рукоять и улетел на пять шагов обратно. Толпа охнула.
Я взял из воздуха медленно, как осенний лист, падающий кугхри, не торопясь, перехватил рукоять поудобнее и двинулся с лежащему Гхаю. Тоже не торопясь. Спешить было совершенно некуда и ни к чему. Гхай не мог ни дышать, ни двигаться. Он только бессильно сучил ногами, упираясь босыми пятками в землю и пытаясь ползти туда, где валялся мой клинок. Толпа держала путь открытым, но это было бесполезно. Он не прополз и шага, когда я подошёл к нему.
«Теперь сам решай», — прошелестел внутри дед и замолк. А я так нуждался в его совете. Я поискал глазами и нашёл Гхажша. Он стоял почти рядом. «Гаси, — беззвучно шептали его губы. — Гаси его». Недалеко от Гхажша стояла поцеловавшая меня девушка. Наверное, из всех направленных на меня взглядах, только в её можно было увидеть доброту и жалость.
Гхай уже прекратил свои бесполезные попытки и лишь смотрел на клинок в моей ладони затравленным, обречённым взглядом.
Медленно я поднял сначала левую руку, потом клинок, и, не торопясь, провёл лезвием по предплечью. Слишком сильно, потому что кровь потекла сразу и обильно. Разведя руки в стороны, чтобы всем хорошо было видно, как кровь течёт по руке, и как капает она с лезвия, я сказал: «Его клинок отведал моей крови! — и голос гулко раскатился над затихшей толпой. — Он победил! Вы сами можете решить: убить меня или ограничиться моими ушами. Я сделал, что хотел, и не желаю другого. Я ЧШАЭМ, УРАГХ ШАГХАБУУРЗ ГЛОБАТУЛ!»
Глава 25
Я сказал и, опустив руки, бросил кугхри в пыль, рядом с Гхаем.
Кровь побежала вниз по предплечью, ладони и закапала с кончиков пальцев на землю, сворачиваясь в пыли в мокрые, вязкие чёрные комки.
Все стояли молча вокруг, не двигаясь и, кажется, даже не дыша. Тишина разлилась над площадью совершенно неправдоподобная. Мне казалось, я стук сердец окружающих слышу, слитный, частый и гулкий. И никак не получалось понять, что таится за этой тишиной. Крутилась какая-то мысль на краю пустого рассудка, но не входила, словно опасаясь чего-то.
— Твоё слово, Гхай, — раскатилось над площадью с колодезного сруба. — ТВОЁ слово.
Гхай говорить не мог. Мне попадало в мальчишеских драках вот так, под вздох. Хоть и не с такой силой. Я знаю, что тут не до слов. Воздуха бы в себя втянуть малую толику — уже счастье.
Говорить Гхай не мог. Но с трудом перевалившись сначала на бок, а потом — на колени, он сумел подняться на ноги. И встал передо мной, сгорбившись, обхватив себя правой рукой между грудью и животом. Он посмотрел на меня ничего не выражающим взглядом, хватанул ртом воздух, с трудом, напрягая мышцы, вдавил его себе в лёгкие и вытянул правую руку назад и в сторону. Как перед схваткой, когда потребовал себе меч.
Через мгновение рукоять моего клинка легла в его ладонь. Словно кугхри сам собой вспорхнул из пыли и прилетел через половину площади. Гхай ухватил меня свободной рукой чуть повыше локтя за левую надрезанную руку, поднял меч и полоснул дрожащим лезвием по своему предплечью. На меня брызнуло несколькими каплями, а Гхай попытался что-то сказать. Ничего не получилось, но я понял смысл его клёкота и взялся за его плечо так же, как он держал меня. Наши раны соприкоснулись.
Вокруг взревели! «Сейчас меня порвут на сотню маленьких Чшаэмчиков», — подумал я: столько рук сразу потянулось к нам. Но обошлось. Десятки рук взметнули нас в воздух и подняли над головами. Воздух дрожал и рвался от ликующего, восторженного рёва.
Не помню, как я оказался на колодце. Возможно, меня туда просто взбросили. Голова слегка мутилась, потому что кровь с предплечья всё ещё капала, и никто и не думал её останавливать. Гхай сидел тут же, у меня в ногах, привалившись плечом к моему колену и по-прежнему хватая ртом воздух. Ему было ни до чего.
Гхой-итэреми подняла руку, и толпа почти сразу же затихла. Мэру Хоббитона вместе с таном Шира и всеми ширрифами понадобилось бы значительно больше времени, чтобы угомонить такое скопление народа.
«Ты не зря получил своё имя, Хоббит из Шира, — медленно и глухо, растягивая слова, произнесла гхой-итэреми. — Также, как и воин из легенды, ты умеешь отличать добро от зла, свет от тьмы и правду от лжи. Ты умеешь находить пут, даже там, где его никогда не было. И мудрость твоя выше твоих лет. Ты — воистину, Чшаэм. Слушайте все! Отныне: как рождённая вне буурза может быть матерью урр-уу-гхай, так и рождённый вне буурза может стать урр-уу-гхай, если пожелает того. Мы — уу-гхой-итэреми огхрбуурз, сказали так!»
Внизу снова заревели что-то восторженно-радостное. Потом я сидел под колодцем на долблёной колоде для поения скота и, старательно удерживая утекающее сознание, смотрел, как ТА девушка, радостно улыбаясь, накладывает мне на предплечье пропитанную чёрной мазью повязку. Получалось это у неё легко и сноровисто, словно она полжизни этому училась.
— Как твоё имя? — спросил я её. Голос почему-то стал неожиданно низким. Почти хриплым.
— У меня ещё нет имени, — сообщила она, улыбаясь. — Гхой получает имя, когда её первому ребёнку исполнится год. А у меня ещё нет детей и нет мужа.
Она внимательно смерила меня взглядом и продолжила: «Но, я думаю, что следующей весной у меня уже будут дети». И смешливо прыснула в кулак, глядя мне прямо в глаза с затаённым озорством. Я даже поперхнулся. И закашлялся, чтобы не показать виду, будто я смущён.
— А как же мне к тебе обращаться? — спросил я её. — Пока у тебя нет детей.
Вот тут смутилась уже она.
— Ты можешь называть меня — Мавка, — сказала она. — Это значит — «Живущая в озере».
— Красиво, — оценил я. — Проводи меня к дому, где мы остановились, Мавка. Из меня вытекло довольно много крови, и я сам могу сейчас заблудиться. И ты можешь мне сказать, где Гхажш, и куда исчез Гхай?
— Гхажш разговаривает с отцом Гхая, — ответила она, помогая мне подняться. — В Гхая его братья сейчас вдувают воздух. И я тебя, конечно, провожу. Гхой-итэреми велела за тобой присматривать, но я бы и без неё это сделала. Ты мне нравишься.
— Да? — ошарашено спросил я. В Хоббитоне всё совсем не так, и хоббитянка никогда не сказала бы такого, так легко и откровенно.
— Да, — просто ответила она, забрасывая мою руку себе на плечи. — Держись крепче, и пойдём. Ты занятный и сильный. Даже сильнее, чем я думала, — плечи под платьем оказались круглыми, горячими и неожиданно крепкими.
— А я тебя не обижу, — спросил я осторожно, — или не нарушу каких-нибудь обычаев, если скажу, что ты мне тоже нравишься?
— Нет, — ответила она очень серьёзно и сосредоточенно. Она старалась ступать со мной в ногу, но получалось плохо. — Не нарушишь и не обидишь. Мне будет очень приятно.
— Тогда я скажу, — я вдохнул поглубже, стараясь успокоить колотящееся сердце. — Ты мне тоже очень нравишься, Мавка. Особенно целоваться.
— Да? — она просияла, словно я, действительно, сказал ей что-то очень приятное и, не снимая с плеч моей руки, повернулась ко мне, так что мы оказались стоящими вплотную, лицом к лицу, едва не касаясь друг друга носами. — Правда?
— Правда, — я попытался кивнуть, и мы стукнулись лбами. Не сильно. Соприкоснулись.
— Тогда… — она запустила пальцы в волосы у меня на затылке и чуть пригнула мою голову ближе к себе. — Раз тебе нравится…
У меня и без того голова кружилась, а тут и вовсе… всё вокруг замелькало, поплыло перед глазами. И я обнаружил себя лежащим в пыли навзничь.
Дальнейший путь до дома мы проделали молча и быстро, может быть, чуть быстрее, чем следовало бы для израненного воина, висящего на плечах подруги. По правде сказать, я прижимал эти плечи к себе немного сильнее и плотнее, чем можно было ожидать от «израненного воина».
А дома мы как-то быстро обо всём позабыли.
— Ну ты даёшь, парень, — я даже не слышал, как Гхажш вошёл. Мавка испуганно взвизгнула и упорхнула куда-то за печь, на ходу поправляя платье на плечах. — Мы ещё суток здесь не находимся, тебя только что чуть не убили, а ты уже с девушкой целуешься. Да ещё с самой красивой на острове.
За печкой довольно хихикнули.
— Где ты был? — спросил я, потому что надо было что-то говорить и потому что хотелось как-то отвлечь Гхажша. — Я кровью истекаю, а ты хоть бы перевязал.
— Я же вижу, что ты в надёжных руках, — усмехнулся Гхажш. — Не стал вмешиваться. Как-то ты не похож на истёкшего кровью. Мавка, он как? Шевелиться может? Не сильно обескровился?
— Может, — пискнули из-за печи. — На ногах плохо держится, а руками шевелит.
— Да ты, я смотрю, нигде не потеряешься, — довольно хохотнул Гхажш. — И девушке понравился. Когда успел? Правильно, Мавка, такой парень на ваше болото ещё сто лет не зайдёт.
— Гхажш, — снова попытался я его отвлечь. — А меня что, теперь так в каждой деревне спрашивать будут? И поединки устраивать?
— Нет, — ответил он, разваливаясь рядом со мной на лежанке. — На острове твоё имя уже к вечеру каждый знать будет. В других буурзах как получится, но если уж тебя у огхров признали, то и в других местах признают. Ты даже сам не понимаешь, насколько всё хорошо ты сделал. Здесь об этом ещё лет сто сказки будут рассказывать. Может, и больше. Мавка, ты нас кормить будешь?
— Всё в печи, — сказала Мавка, появляясь и пожимая плечами. Белые волосы она уже убрала под косынку, умылась и стояла свежая и красивая. И слегка припухшие губы её нисколечко не портили. — На три дня приготовлено.
— А мы гостей ждём, — сообщил ей Гхажш, садясь. — Ну поухаживай за нами. За грубыми мужиками. А то, что мы тут, пятнадцать рыл — на один горшок с кашей? Или парень у нас плох?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44