Я тебе могу сказать, куда мы идём. Но ведь сбежишь».
— С чего бы это? — меня его сомнения насмешили. — До сих пор не сбежал. И больше не собираюсь. Раньше собирался. До того тяжело было. Ты что, загнать меня хотел?
— Ну уж, загнать, — ухмыльнулся Гхажш. — Тебя загонишь. Так. На крепость проверил. Дорога нам лежит дальняя, — и насмешливо пропел:
— В Чёрной пустыне средь чёрных песков
Башня чернеет на страх дураков.
— В Чёрную пустыню? — переспросил я. Он кивнул, и мне стало страшно. — В Мордор?
— Не люблю слов остроухих, — поморщился Гхажш. — В Чёрную страну. А чего это ты бледнеешь?
— Тебе показалось, — твёрдо сказал я. — В Чёрную страну, так в Чёрную страну. Давно мечтал поглядеть. А то дедушка бывал, а я нет. Вот и побываю. Что будем искать?
— Садись, — вместо ответа сказал Гхажш, — всё равно уж остановились. Чего зря ноги маять. Привал, — и сам, не дожидаясь меня, скинул и развернул буургха. — Да садись ты… Чего искать будем, спрашиваешь? По подвалам пошарим. Там нынче не живёт никто. Сто лет назад во время войны извержение Роковой горы было. Весь город Лугхбуурза пеплом засыпало. Одна Башня Багрового глаза на поверхности торчит. Но через неё можно попасть в городские подземелья. Они там все связаны. Вот в эти подземелья нам и надо.
— А зачем? — спросил я, тщательно загоняя страх поглубже. — Что там? Золото?
— Золото? — Удивился Гхажш. — Это бородатые ради золота готовы в пасть дракону лезть. Может, оно и есть там. Я не знаю. Должно быть. Сокровищница тоже где-то в подземельях, а город, говорят, в два дня засыпало. Не должны были успеть разграбить. Просто некому было. Во время извержения воздух таким стал, что половина живности в пустыне передохла. О жителях и говорить нечего. Если тебе понадобится, то найдём мы там для тебя золото. Но мы другое ищем.
— Не томи, — разозлился я. — Чего ты жилы тянешь? Всё вокруг да около. Что мы искать будем?
— Книги, — просто ответил Гхажш.
— Книги? — переспросил я. — Магические?
— Да кому она нужна, магия, — махнул рукой Гхажш. — Хороший клинок можно без всякой магии сделать. Магия — это игрушка остроухих. Да и они в той войне доигрались. Нет. Там другие книги.
— Какие?
Вместо ответа Гхажш вытянул из ножен кугхри.
— Видишь, — сказал он. — Это не мой клинок. Он мне только принадлежит. И буургха не мой. И одежда не моя. И жёны, все шесть, не мои. Дом, там на севере, всё, что в доме. Это всё не моё. Это мне лишь принадлежит. Потому что всё это можно отнять и присвоить. Поверь, у нашего народа на этот счёт богатый опыт. А знаешь, что присвоить нельзя?
— Нет, — мотнул головой я, не понимая, куда он клонит.
— Нельзя присвоить то, что я знаю, — ответил на свой вопрос Гхажш. — Нельзя отобрать мои навыки и умения, нельзя присвоить мои чувства и мой опыт. Это моя жизнь и её нельзя отобрать.
— Но тебя же можно убить, — возразил я.
— Убить можно, — легко согласился Гхажш. — Но жизнь отобрать нельзя. Тот, кто меня убьёт, всё равно не получит ни моих знаний, ни моих чувств. Моей жизни он не получит. Я сам могу поделиться. Я могу передать то, что знаю, могу рассказать о моих чувствах и воспоминаниях. Могу научить тому, что умею сам. Поделиться своим опытом. Жизнью. Но я же не стану от этого беднее. Знания, умения, чувства, воспоминания — это всё опыт жизни. Только он наш, без остатка. Его нельзя отнять. За него мы отдаём любую цену, какую бы с нас судьба не потребовала. И от этой платы невозможно отказаться.
— А книги? — напомнил я.
— Книги… — Гхажш вздохнул. — Город Лугхбуурза стоял несколько тысяч лет. В нём всё время жили. Когда больше, когда меньше, но жили. Всё это время писали книги. В Изенгарде Шагхбуурз прожил всего шестьдесят лет. Или целых шестьдесят спокойных лет. Без постоянной оглядки на окоём: не скачут ли убийцы из Рохана? Без взгляда в зелень кустов: не прячется ли остроухий? Без прислушивания в темноте: не гремит ли железом бородатый? В Изенгарде было много книг, но десять тысяч уруугх погибли под корнями Бродячего леса, и на месте Изенгарда теперь болото. Мы выковыривали эти книги из грязи по одной. По странице. По половинке страницы. Там роют и ныряют до сих пор. Их почти невозможно читать. Но когда-нибудь прочитаем всё, мы народ терпеливый. А что нам делать до тех пор? Плохо, когда дети узнают о прошлом своего народа из песен тех, кто убил их отцов. В Лугхбуурзе есть книгохранилище. Никто не знает, сколько там книг, но их складывали там тысячи лет. Там прошлое всего Средиземья. Там опыт сотен поколений, живших до нас. Не только орков, людей тоже. И остроухих, и бородатых. Там должны быть и их книги. Нам нужен этот опыт, потому что мы молодой народ, и нам всему приходится учиться заново. На своей крови.
— И ты уверен, что в этих книгах нет лжи Чёрного Властелина? — спросил я.
— Конечно, есть, — спокойно сказал он. — Знаешь, как переводится на Всеобщий слово «Лугхбуурз»? Упырья Земля. Или мир упырей. Или община упырей. В общем, место, где они живут, и где всё происходит по их правилам. А как ещё назвать буурз, где правят девять упырей? В тех книгах много лжи, зла и смерти. Но не во всех же. Есть и другие книги. У нас. В книгохранилищах Гондора. Есть песни. Сказки. Мы сравним и оценим. Процедим по словечку. Всё попробуем… Полезного будем держаться.
— Ради этого я вам и нужен? — спросил я.
— Да, — ответил он. — Ради этого. Я знаю книгу о Кольце. Я её читал, в Гондоре. В королевском книгохранилище. Два парня из твоего народа дошли до Роковой горы и сделали то, во что никто не верил. Вы, может, и сами о себе не знаете, но у вас есть способность делать такие дела. В которые никто не верит. Как и у нас… Когда-то старухи нескольких орочьих буурзов пришли к Белому волшебнику и заключили с ним союз. Шестьдесят лет мы покупали и воровали маленьких девочек, растили их и отдавали замуж за наших мужчин. Никто, кроме нас, не верил, что из этой затеи что-нибудь выйдет. Даже Белый волшебник. Но старухи были упорны, они не бросили того, что начали. А перед смертью нашли тех, кто согласился продолжать. Шестьдесят лет убивали всех младенцев, кто походил на орка более, чем на человека. Девочек иногда убивают и сейчас. И воруют, и покупают тоже. За эти шестьдесят спокойных лет мы отдали Белому десять тысяч жизней, когда он попросил. И в пять раз больше потеряли в Изенгарде, когда туда пришёл Бродячий лес. Лишь несколько сотен семей сумели уйти. Но мы добились своего. Нам не стать снова эльфами, но магию Первого Лжеца мы разрушили. Теперь каждый из нас может выбрать, кем ему быть. Орком или человеком. Этот поход для нашего народа — маленькая возможность стать лучше. Очень маленькая. Потому что на этом пути гораздо легче умереть, чем дойти до конца, и уж тем более вернуться. Но мы привыкли спорить со смертью.
Когда он закончил эту речь, я долго молчал. Очень долго. Настолько долго, что успели сгуститься сумерки. Я размышлял. Гхажш не мешал моим раздумьям. Он занимался устройством ночлега.
— Гхажш, — спросил я, наконец. — Зачем вам это? Зачем вам быть людьми? Почему вдруг орки захотели превратиться в людей?
— Не вдруг, — спокойно ответил Гхажш, продолжая раздувать маленький огонёк в огороженной камнями земляной ямке. — Знаешь, почему эльфы так ненавидят орков?
— Они считают их Злом, — пожал я плечами.
— Ага. А себя — Добром, — усмехнулся Гхажш. — Они ненавидят их, потому что видят, в кого может превратиться благородный Перворождённый. Ведь орки — их потомки. Как и я. Эльфы вечно гордятся своей Перворождённостью, будто это делает их лучше других, рождённых после. Великим они считают уже того, в ком есть хотя бы пара капель их крови. Как у нынешнего короля Гондора. Но в орках течёт та же кровь, что и в эльфах… Орки — злая насмешка Первого Лжеца над эльфийской гордостью. Он знал, что делал. Лжец и сам горд и не переносит презрения.
— А люди?
— Люди — творение Единого. И только они. Что бы там не лгали по этому поводу эльфы. У людей есть Дар Единого — право творить мир по своему усмотрению. Люди сами решают, какими они будут. И за что они будут платить своей жизнью. Потому что Добро и Зло не снаружи, они внутри нас. И всю жизнь приходится разделять их в себе и выбирать, на чьей ты стороне. А все остальные… Орки, эльфы, гномы — фальшивые ноты в хоре Айнур. Вот поэтому мы хотим быть людьми. Ложь и Смерть не исчезнут из мира до конца времён. До конца времён они будут спорить с истиной и Жизнью. Но мы хотим сами делать свой выбор.
— Но я? — сказал я с отчаянием. — Я же хоббит!
— Ну и что? — улыбнулся Гхажш. Если бы всё было так печально, как ты сейчас подумал, то орки никогда бы не смогли стать урр-уу-гхай. Не кровь имеет значение, а Дорога которую ты выбрал. Просто всю жизнь тебе придётся доказывать, что Дар людей предназначен и для тебя. Как и мне. Как и любому из нас. Вот и всё.
Глава 20
В следующие несколько дней мы почти не разговаривали. Да и о чём говорить, когда всё сказано. Лишь раз Гхажш сказал, что нам пора спускаться с гор и идти на восток, в степь, чтобы с юга обойти Квет-Лориэн. Он назвал его Серебряным бором.
Постепенно меж нами установилось то разделение труда, какое всегда бывает у долго путешествующих путников. Добыча пищи легла на Гхажша, а я занимался её приготовлением и устройством ночлега. Только костёр Гхажш сначала разводил сам, не доверяя мне это тонкое дело. Хитрость состоит в том, чтобы не было видно ни огня, ни дыма. Для этого костёр разводят в земляной ямке, соединив её с неглубокой канавкой. Тогда пламени не видно, а по канавке к огню хорошо поступает воздух. Чтобы не было дыма, для дров надо искать сухой хворост или валежник. Если всё сделано правильно, то такой костёр можно обнаружить только вблизи. По запаху. Если стоишь с подветренной стороны.
Первое время трудностей с дровами не было, потому что вблизи Гор степь усеяна пятнышками небольших рощиц, в них-то мы обычно и останавливались на ночлег. Останавливались засветло: Гхажш сказал, что загонять себя без крайней нужды ни к чему. Выбрав место для привала, он сбрасывал сбрую и, прихватив лук, уходил на охоту и поиски воды, оставив мне заботу о дровах и палатке.
Лук и стрелы Гхажш сделал ещё в горах то ли из клёна, то ли из ясеня. Эта гнутая палка с тетивой слабо напоминала боевое изделие огхров, да и стрелы летели не одинаково, а каждая по-особенному, но он довольно быстро приспособился и научился попадать из своего самодельного лука в сурка на тридцать шагов и почти никогда не возвращался без добычи.
К моему удивлению, сурчатина оказалась не только съедобной, но даже вкусной, напоминая жирную курятину. «А чего удивляться, — ответил как-то Гхажш, когда я выразил это удивление вслух. — Сурок не свинья, всякой гадости жрать не будет, потому и мясо вкусное».
За свинью я немного обиделся, потому что в Тукборо никогда не кормили свиней «гадостью», да и бекон, по моему мнению, пища очень даже неплохая.
Когда я как-то раз пожалел, что сухари давно кончились, Гхажш объявил привал на день и утром ушёл, прихватив обе сухарные сумки, из которых мы давно уже вытрясли даже сухарную пыль. Вернулся он к полудню с сумками полными зёрна незнакомых мне диких злаков. «Сурочью нору разрыл», — пояснил он и предъявил сурка, наверное, бывшего хозяина этих запасов. Остаток дня провели за дроблением зёрна и изготовлением пресных лепёшек. Не очень-то лёгкая работа, я Вам скажу, когда под руками нет даже простенькой ручной мельницы, и зерно приходится дробить с помощью кугхри в наскоро выстроганном Гхажшем липовом корытце. Вместо муки получается мелкое зерновое крошево вперемешку с такой же мелкой деревянной стружкой, и лепёшки выходят сухими и ломкими. Но вкусными. Особенно, с похлёбкой из сурчатины, тех же зёрен и разных трав.
Похлёбку Гхажш исхитрился сварить в большом берестяном стакане, вроде того, в каком в начале плена мне давали травяной отвар. У нас, у обоих, нашлись такие. Я думал, что стакан сгорит в костре. Но ничего не случилось. Стакан, наполненный водой до краёв, стоял в самой середине огненного жара, весело булькал, расплёскивал на уголья кипяток и гореть не собирался. Только закоптился сильно.
После многодневной еды всухомятку пить обжигающе горячий густой взвар — это было восхитительно.
В общем, мы не голодали. Мой животик, правда, не вырос вновь, но зато сам я изрядно вытянулся и стал шире в плечах. И не только я. Но если для меня это не было неожиданностью, то Гхажш был сильно удивлён последствиями употребления питья энтов. Само питьё кончилось ещё в горах, но действие его отнюдь не прекратилось. Мы оба довольно быстро росли, это можно было заметить по множеству мелочей. «Ничего не понимаю, — сказал однажды Гхажш, скинув вечером сапоги и разглядывая намозоленные ноги. — То ремни приходится удлинять, то волчанка жмёт по бокам, теперь сапоги стали тереть». Когда я рассказал ему о питьё энтов, он удивился и посетовал, что дома его теперь не узнают, а всю одежду придётся шить заново. Но мне показалось, что он не очень печалился.
В конце концов, сапоги ему пришлось снять. Зато мне они пришлись почти в пору. Правда, я не сразу научился правильно наматывать на ноги куски ткани, предназначенные впитывать пот и беречь ноги от истирания. Две запасных пары этих тряпок тоже нашлись в наследстве Урагха. Один вечер, проведённый в упражнениях под наблюдением Гхажша, несколько привалов в пути на следующий день, и я перестал об этом задумываться. Необходимому в походе учишься быстро.
Себе Гхажш изготовил постолы из сурочьих шкур, вроде тех, что он сделал для меня в горах.
Так мы и шли. Когда отошли от гор достаточно далеко, и началась сухая степь, без единого деревца, пришлось забрать немного севернее, ближе к Серебряни. По её берегу росли деревья и встречались рощицы. Но очень близко к реке мы не подходили. Держались так, чтобы она была лишь видна вдали, потому что Гхажш опасался лориэнских остроухих. «Говорят, они нынче не те, что в былые времена, — сказал он. — Их осталось мало, и они почти не показываются из леса, тем более на этом берегу. Но получить отравленную стрелу в спину от какого-нибудь случайного придурка я не хочу. Идти южнее нам тоже нельзя. В этих местах часто бывают конееды. В голой степи мы от них не уйдём». Пришлось красться по границе заросшей кустарником речной поймы и пересохшего поля. И лишь когда миновали громаду темнеющего на другом берегу Серебряни леса и изрядно от него удалились, лишь тогда приблизились к берегу и пошли вдоль русла. Это было удобно, потому что Серебрянь течёт в этих местах почти точно на восток. А когда за окоёмом скрылись даже верхушки эльфийского леса, Гхажш объявил, что дальше мы поплывём. «Ноги мы ещё успеем убить, — примерно так он выразился. — Лучше плохо плыть, чем хорошо идти. Раз вода течёт, пусть для нас поработает».
У меня эта мысль восторга не вызывала. Я не из тех хоббитов, что боятся даже подходить к воде. Мы, Туки, слывём в Хоббитоне отчаянными головами. Но виданное ли дело, использовать воду вместо пони? Не знаю никого из хоббитов, кроме Брендибэков, ясное дело, кто решился бы на такое. Я немного поспорил с Гхажшем, привёл множество разумных, на мой взгляд, доводов, почему нам лучше идти пешком, но Гхажш лишь хмыкнул и спросил: «Через Великую реку ты тоже пойдёшь как посуху?» На это я не нашёл, что возразить и пришлось смириться. В конце концов, плавали же оба моих деда на лодках, и ничего с ними не случилось.
Правда, они-то плавали на изделиях эльфов. А то, что сотворил Гхажш, трудно было назвать лодкой. Скорей, вязанкой камыша и хвороста. Да и на её изготовление ушёл целый день.
Я в работе участвовал в качестве подмастерья. Подай, принеси, отрежь, отруби и прочая работа, которая ума и умения не требует. Всё важное Гхажш делал сам. То есть вязал снопы. Вся лодчонка представляла собой связку камышовых снопов разного размера. Только на днище Гхажш пустил тонкие связки хвороста и ивовых прутьев. «Для прочности», — пояснил он. Работа, действительно, была непростая, потому что в конце получилось нечто, и в правду, похожее на лодку или, скорее, челнок, футов двенадцати длиной и трёх шириной. Потом мы ещё стянули между собой концы лодки-вязанки двойным шнуром, так что её выгнуло, как лук, вставили между шнурами палки-распорки и обтянули всё это дело обоими сшитыми вместе буургха. Их Гхажш обмазал снаружи цветной жирной грязью для боевой раскраски, а грубый, внакрой, шов, над которым мне пришлось трудиться полдня, особенно тщательно. И не только снаружи, но ещё и изнутри. Краска ушла вся. И Гхажш не поленился застрелить очередного сурка, чтобы растопить жир и обработать шов ещё раз.
Когда мы спустили это сооружение на воду, оно, к моему удивлению, не утонуло, а легко закачалось на поверхности речной заводи. Издалека и Вы бы приняли эту хворостяную вязанку за настоящую лодку. То, что днище лодки — из камыша и хвороста, а борта — из ткани, так издалека этого не видно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44