Как водится у них, пограбили маленько, кузнеца повесили та пожгли полдеревни. Мужики-та у нас на тех пожигальщиков сильно осерчали. На ту беду оказался поблиз королевский йоред.
— Тама-та, в наших глухих краях, толь королевские конники нам и защита, — роханец ухмыльнулся. — Орки, конников завидев, убежали. Та недалече, толь до братского кургана, есть у нас тама-та такой. Бой у них с йоредом на том кургане случился. Та, видать, орков многа было. Сотни четыре, не меньше, та ещё и варгов-волков не мене сотни. Побили они королевских конников. Всех, как есть, побили, пограбили та и убежали куда-та, толь на север, толь на юг. Мне не ведомо.
— Прямо так всех и побили? — изумился Гхажш. — Раненые должны были остаться.
— Никого не осталось, — уверенно ответил роханец. — Мужики-та наши ходили на тот день к кургану-та. Сильно были злы на пожигальщиков, помочь конникам хотели. Толь мёртвых и нашли. Всех, как есть, орки злые побили и раненых тож добили. И всех пограбили.
— Даже и раненых добили, — разговор занимал Гхажша всё больше и больше. — Да неужто конники за помощью не послали, раз такую силу против себя видели?
— Можа и послали, — пожал плечами роханец. — Четыре коня прискакали потом в деревню. Толь пустых, а где седоков кости лежат, то вороны знают. Коней-та тех тату мой сохранили, на своей конюшне, своим зерном кормили, а как дознатец королевский из Эдораса приехал, так в казну и возвернули. Награду ему за то выписали. Землицы прирезали.
— Хитёр у тебя отец, — развеселился Гхажш. — Награду успел получить. И чем дознание королевское кончилось?
— Така я же Вам и рассказываю, как оно всё было, — роханец тоже развеселился. — Дознатец королевский тату, как он на всю деревню староста, расспросил и всё, как есть, записал. Деревню от королевской подати на год освободили.
— Сильны, — одобрительно покивал Гхажш. — Ты-то как сюда попал?
— Тату послали, — вздохнул роханец. — Поискать, нельзя ли кому товару хорошего продать незадёшево.
— А чего не сам? Или старшего бы послал.
— Сам-та в деревне староста. Как общество-та оставишь. Посля такого-та дела свой глаз нужен, — пояснил роханец. — А старшего-та брата моего раненый орк копьём в живот ткнул. Похоронили, — роханец погрустнел лицом и вздохнул. — Вот тату меня с проезжими купцами и послал в Гондор.
— Чего ж купцам проезжим товар не сбыл?
— Дело-та нежное — роханец склонился к столу и понизил голос. — Товар богатый, та в наших краях не продашь, а продашь, така потом в полглаза спи та на ворота смотри. Лучша в чужих краях продать. А толь кому? Не дадите ли совета, к кому подойти, отдали бы незадорого, коли цену хорошую предложат.
— А много ли товару? — Гхажш, похоже, всерьёз озаботился делами молодого роханца. — Я могу подсказать, с кем говорить, так ведь люди не простые, из-за одного седла маяться не будут.
— Многа, — ответил роханец, явно обрадованный таким поворотом разговора. — Верховой упряжи, почитай, на двести голов. Разное мелкое железо, подковы, тама, и всякое, и оружие ещё. Одних мечей — двести одиннадцать.
— Ишь-ты, — Гхажш задумчиво потёр подбородок. — Даже подковы…
— А как жа — роханец пояснил. — Железо жа, дорогое оно. Чего ему в земле гнить. Не оставили.
— Понятно. В полцены уступишь? От той, что на рынке в Хельмовой пади берут.
— В полцены? — роханец показался мне расстроенным. — А в две третьих?
— Две третьих, если сюда привезёшь, хлопот будет больше, а в полцены — сами заберут.
— Тату ругаться будут, — вздохнул роханец. — Такие деньги.
— Не будет. И за полцены всю деревню вашу купить можно. И пару соседних ещё. Богатое у вас семейство будет.
— Така не всё жа нам, нам-та — четверть. Остальное-та общество разделит. Столько страху с пожигальщиками этими натерпелись. Особенно, когда дознатец королевский приезжал. Со страху-та и стояли друг за друга. Тату до сих пор боятся.
— Вот, чтоб не боялся, и надо товар сбыть побыстрее. Согласен? Деньги и так немалые.
— Согласен.
— Тогда пойдём. С Кабаном тебя познакомлю, договориться помогу.
И они ушли, оставив меня догрызать свиные ножки и скучать.
Разговор с Кабаном, видно, затянулся, поскольку Гхажш не возвращался довольно долго. Я и пиво уже успел всё выпить и подумывал, не заказать ли ещё ножек, но не знал, можно ли оставить столик. Но и сидеть одному в этом месте, для которого я не могу подобрать названия, мне тоже было страшновато. Очень уж вид у окружающих был угрожающий. И опасения мои не были напрасны.
— Эй, заяц, — услышал я за спиной и, оглянувшись, обнаружил давешнего бородача в компании с ещё одним таким же.
— Я не заяц, — ответил я, размышляя, что же теперь делать. Самого бородача я не боялся, он успел добавить на старое и теперь был «пьянее грязи». Чтобы сбить его с ног хватило бы даже не «метёлочки», а простой «подсадки» или даже «подбивки». Но вот второй казался значительно трезвее, а значит, и опаснее.
— Слышь, заяц, — продолжал бородач, нисколько меня не слушая, — чего у тебя уши такие короткие? Зайцу длинные положены. Давай я их тебе вытяну.
И потянулся корявой лапой.
«Неделю назад мне их пытались укоротить», — сообщил я ему, отталкивая нетвёрдую руку и сообразив, наконец, что второго бородач привёл не для драки со мной, а для Гхажша. Правило: двое в сваре — третий не встревай. Я не очень надеялся, что правило всегда соблюдается, но рассчитывал, что если дело дойдёт до драки, то мне придётся драться с ними по очереди.
— Укоротить? — бородач даже не понял, что вывело его из равновесия, и ухватился за край столешницы. — Неа… Надо удлинить.
И опять потянул лапищу. Я уже собрался садануть ему тяжёлой кружкой в лоб — это должно было дать мне время выбраться из-за стола, пока второй сообразит, что к чему — но сложилось всё совершенно иначе.
— Оставьте молодого человека в покое, — произнёс чей-то приятный голос. — Невежливо намекать кому-либо, что его внешность имеет недостатки. Тем более делать это так грубо и непристойно.
— Чо-о-о? — изумился бородач и воззрился на человека в чёрном камзоле и чёрном же полуплаще-вотоле.
— Погодь, погодь, — остановил он рукой, сунувшегося, было, вперёд своего товарища. — Ты кто такой? Чо не в своё дело лезешь? Ты, ваще, как сюда попал грач весенний?
— Лай отцеживай, — холодно произнёс Чёрный, не отвечая. — Язык отрежу и к копчику пришью. Там он у тебя на месте будет.
— Чо-о-о? — бородач совсем ошалел от такого ответа. — Братишка, за зайцем поглянь, чтобы не ускакал, пока я этому скворцу клюв загибать буду…
И двинулся на Чёрного, угрожающе выставив перед собой кулаки с мою голову размером.
Чёрный не стал ни отскакивать, ни уклоняться, ни драться. Он просто поднял левую руку и выставил перед носом бородача круглую серебряную бляху, что на тонком витом шнурке висела у него на запястье. Бородач резко остановился, скосил на бляху глаза и начал как будто уменьшаться в размерах, съёживаться. Его товарищ тоже мельком глянул, что у Чёрного в ладони, и, подхватив сгорбившегося забулдыгу под локоть, повлёк его в сторону. Видно было, как он что-то зло выговаривает бородачу и время от времени суёт ему могучим кулаком в бок.
— Толстуха Фли сказала, что Адонар расположился за этим столом, — сказал Чёрный ничуть не изменившимся, ровным, голосом. — Это она ошиблась, или я?
— Нар отошёл ненадолго, — ответил я. — Присаживайтесь, подождите. И благодарю за помощь.
— Не стоит благодарностей, — Чёрный откинул полы своей вотолы и расположился напротив меня. — В этом жутком мире достойные люди должны помогать друг другу. Тем более что всё обошлось только словами. К востоку от Андуина слово уже не имеет никакой силы. А вот и Нар, с пивом и закуской.
Гхажш уселся рядом со мной, а явившаяся вместе с ним прежняя толстуха, Фли, надо понимать, выгрузила на стол очередное блюдо со свининой и кружки с пивом.
— Я уж думал, напрасно сегодня жду, — сказал Гхажш, обращаясь к Чёрному. — Как наши дела?
— Он в пути? — спросил человек в чёрном, вместо ответа, кивнув на меня.
— Мимо идёт, — ответил Гхажш. — Не чешись, тушкан без примеси. Головастик, не жаба болотная. Поквакаем — лупками хлопнет.
— Зарубись!
— Топоры пусть зарубаются, — похоже, Гхажш обижался. — Булдеть намазался или заплетёмся?
— Ладошками потрём, — Чёрный отхлебнул из кружки. — На помазке весь в мыле, двойные колёса по чинарю, и ветки сплетаем.
— Не лопать! — возмутился Гхажш. — Запарились на зуб глазастый. Погремушкой тряс, с какого булда по чинарю?
— Я ж квакнул: в мыле не до бритвы, — пояснил Чёрный. — Чуть не вскипел.
— Не мой понос, — покачал головой Гхажш. — По звону и маза, зуб глазастый, и попрыгали.
— По такому дристу зуб глазастый не мажет, — Чёрный тоже качнул головой. — Я рыжую торбу у ходули на скок взял. За это — без лупы, что заплечник — покраснеешь без знакомства. Двойные колёса по чинарю в пятку, как на ладонь. Ты по-щучьи плаваешь, по жабьи квакаешь, головастиков пасёшь, а мне в кипятке лупки мыть.
— Не вскипел же.
— А по поносу блудни стирать? Пар уже шёл. Чуток не в мазу, и к дубу на шкворень, по-рыбьи петь.
— Ты же жёлудь.
— Дубу по корням, что жёлудь. Перед камнем с зеленью на ногтях пляшет. Струны растянет — не споёшь, так станцуешь. Был жёлудь у дуба, стал овёс в торбе. Двойные колёса по чинарю или не смажемся.
— Не лопать. Мазь к лупам прикладывай, а потом ботало намыливай. Двойные колёса по чинарю против мазилова. Спаримся, если смажешь.
— По-щучьи зеваешь, — Чёрный довольно ухмыльнулся. — Мазилово без булды скользит. Лупайся.
Чёрный достал из-за пазухи крохотный кожаный мешочек. Гхажш потянулся было к мешочку, но Чёрный отдёрнул его и предупредил: «Лупайся, а ветки не гни, заплетёмся, потом хоть листья мажь». Гхажш поглядел несколько минут внутрь мешочка, а потом задумчиво произнёс: «По лупкам — мазилово. А если не пляшет?»
— Пляшет, — уверенно ответил Чёрный. — Всё по кваканью: на углях грел, корябово лупит.
— Корябово? — Гхажш стал ещё задумчивей и пододвинул к себе свечу. — Малой, будь другом, сходи, пива нам по паре кружек принеси.
Я даже не сразу понял, что последние слова обращены ко мне и произнесены на обычном языке. Понятно было, что Гхажш хотел остаться с Чёрным наедине на несколько минут. Поэтому я не очень торопился, и прежде, чем возвращаться к столу с кружками, заказал и осушил одну у стойки. Когда я вернулся, Гхажш с Чёрным, видимо, уже договорились.
— Чего ты так на звенелки жвалы точишь, — лениво говорил Гхажш, глядя, как Чёрный тщательно пересчитывает разложенные по столу монеты. — Ты ж заплечник, у тебя каменный бубён с такой погремушкой, что топоры за этот звон себе лупки вырвут.
— На каменный бубён дуб ветки раскинул, — отвечал Чёрный, пробуя одну из монет на зуб. — Мне не гремит. Маза-то на роще, а я жёлудь, кроме меня целое свиное корыто. Весь звон — на листьях, а мне — две дырки от колёса и хоть умри без танцев. А зубы с тушканами помыть? А гнездо с клушами погреть? Нет звона — нет стона.
— А три по шесть — не девятнадцать? Тушканы твои не захлебнутся на два колёса по чинарю зубы мыть? Или гнездо рыжее ищешь?
— Тушканы с клушами без мазы. Хочу плавниками в полночь взмахнуть. Рога к копытам приросли за плечами стоять. Мне лекарить по мазе, а дуб на ветру гудит, ветками машет. Вся роща у камня с зеленью в заплечниках, от пеньков до листиков. Мне не пляшет. Погремушку соберу и копытами по камню, к волосатым.
— Если Вы о делах уже поговорили, — вмешался я в их занятную беседу, — то, может, на понятный язык перейдёте? А то вы «квакаете», а я только «лупками хлопаю», хоть и не понимаю, что это такое.
— О-о. Простите, молодой человек, — наклонил в мою сторону голову Чёрный. — Невежливо двоим говорить на языке, непонятном третьему, в его присутствии. Но дело бывает выше вежливости, к сожалению. А сейчас я просто рассказывал Вашему другу, что собираюсь оставить семейное ремесло и заняться врачеванием в Карроке.
— Семейное ремесло? — переспросил я, думая про себя, что за семейное ремесло этого Чёрного в Гондоре наверняка вешают «высоко и коротко». — И чем же занимается Ваша семья, если это не тайна?
— Никаких тайн, — ответил Чёрный, улыбаясь и пряча монеты куда-то под вотолу. — Я старший пыточный палач Его Величества Великого Короля Элессара.
— Па-палач, — поперхнулся я пивом. — Да ещё пыточный. А разве бывают особые пыточные палачи? Я всегда думал, что вот есть просто палачи и всё. Вы простите мне, если я что не так говорю, но в наших краях палачей совсем никаких нет.
— Вы, должно быть, выросли в страшном захолустье, — опять улыбнулся Чёрный. — Я тоже прошу прощения, если моё предположение Вас обижает. Никакое уважающее себя королевство не может обходиться без палачей. У Его Величества Великого Короля Элессара их множество. Есть палачи помостные, это самый низший разряд, они занимаются казнями. Есть палачи тайные, они устраняют людей, существование которых Король посчитал излишним, очень уважаемый разряд придворных. И есть палачи пыточные, которые занимаются преступниками, не признающими Власть Короля. Это и есть наше семейное ремесло. Вот уже четырнадцать поколений. Наша семья служила престолу Гондора ещё при наместниках.
— Доходное должно быть дельце… — ошарашено сказал я.
Впервые видел перед собой человека, для которого мучительство — просто ежедневное ремесло. Семейное дело. Гхажшур любил пытать, но это всё же не было его повседневным, обыденным занятием.
— Для семьи — чрезвычайно, — печально усмехнулся Чёрный. — Особенно для её главы. Для меня, как одного из младших сыновей, — не очень. И стать главой семьи я, увы, не смогу. Слишком много у меня старших братьев. По правде сказать, лечить людей мне нравится намного больше, чем пытать. Я нахожу это занятие более приличным для достойного человека.
— А Вы ещё и лечить умеете? — изумлению моему не было предела.
— Разумеется, — для Чёрного в этом не было ничего удивительного. — Когда с младых ногтей учишься тому, как устроен человек, научаешься не только причинять ему боль, но лечить тоже. Видите ли, когда человек умирает от пытки, в нашем деле это считается плохой работой. Некачественной. Поэтому лекарские навыки в нашем деле тоже необходимы. Я умею лечить раны, переломы и многие из болезней, что встречаются среди узников королевских подвалов. Кстати, в вороте Вашей рубахи я заметил шрам. Можно взглянуть?
— Можно, — я распахнул ворот пошире.
— Орочий роспуск на ленты, — с одного взгляда определил Чёрный. — Грубая работа, без выдумки, пытуемый всегда умирает. Но если он не нужен Вам живым, то способ не хуже всякого другого. Я вижу, Вы побывали в изрядной переделке. Вам повезло, что выжили. Кстати, кто Вас штопал? Некрасивая работа, я бы этому портному заплату не доверил на штаны ставить.
— Орки, — ответил я, искоса взглянув на Гхажша. — Они пытали, они и зашивали.
— Да? — изумился Чёрный. — Шрам выглядит нестарым. Когда Вам вынули нитки?
— Мне их не вынимали, — пожал я плечами. — Сами куда-то делись.
— Эти нитки делают из жил новорождённых котят, — вмешался в разговор Гхажш. — Они сами рассасываются, в походе удобно, зашил и забыл.
— Очень похоже на орков, — кивнул Чёрный. — Ради своего удобства замучить ни в чём не повинное животное. Кстати, как твоя рана?
— Никак, — пожал плечами Гхажш. — Ем и пью, что хочу, не беспокоит.
— Да-а, — мечтательно протянул старший пыточный палач Его Величества Великого Короля Элессара, — тогда я вытащил тебя из-за края смерти. Думаю, никто больше не может похвастаться тем же.
— Есть ещё один парень, — сказал Гхажш. — Как-нибудь познакомлю. Я всё хочу спросить. Почему встреча здесь? Почему не в Минас-Тирите? Я сильно удивился, когда мне передали.
— Палачи Короля там, где сам Король, — пожал плечами палач, желающий стать лекарем. — С начала лета здесь сидим. Что-то большое затевается. Я здешних обломов учу ремеслу, а то они способны замучить пленного до смерти и так ничего и не узнать.
— А что затевается? — Гхажш даже и не скрывал своего любопытства.
— Не знаю. Пленным, что идут через нас, задают один и тот же вопрос: о расположении колодцев за Пепельными горами. Думаю, что наши составляют карту. Похоже, решили лишить мордорское орочьё воды. Только, по-моему, это пустое дело.
— Может, и нет, — задумчиво ответил Гхажш.
В тот вечер мы ещё долго сидели в «Глухом кабане». Ушёл палач в чёрном. Подходили какие-то другие люди, иногда самого зловещего вида, «квакали» о чём-то с Гхажшем, уходили, а мы всё сидели, наливались отвратным пивом, и всё задумчивее становился мой товарищ.
Когда за решётчатым оконцем исчезли последние признаки света, Гхажш поднялся из-за стола. «Сгинь, паскуда», — сказал он подскочившему к нам густо накрашенному существу непонятного пола, и мы, качаясь, вышли на улицу.
— Прости, малыш, хотел проводить тебя в Минас-Тирит, но времени уже нет. Мы, наверное, уже опоздали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44