Над его левым плечом Джеймс отметил висящий в кольце силового поля Орден Конфедерации, награда, которой награждали в самых исключительных случаях; впрочем, сражение при Алосе-12 было одним из таких случаев.
Интерьер комнаты дополняли несколько легких стульев возле левой стены, полностью скрытой детальной схемой Конфедерации и известных людям приграничных секторов килрачей. Разглядывая карту, Джеймс заметил обведенный красным фломастером кружок примерно по ее центру; знаний юноши в космографии вполне хватило для того, чтобы определить какой именно сектор пространства отметил ректор: сектор Дакота, место его будущей службы. Скользя взглядом по карте, он не заметил, как ректор встал рядом с ним. Сей факт дошел до сознания Джеймса только тогда, когда, после длительного молчания, Бентаре обратился к нему.
— Готовишься?
Вздрогнув, как от удара током, Джеймс повернулся к ректору:
— Сэр? — но тот, словно потеряв к нему весь интерес, тоже рассматривал карту. Прошло наверно минут пять, в течении которых Джеймс не смел нарушить тишину, прежде чем ректор заговорил. Однако на сей раз трудно было понять, к кому обращался Бентаре: голос его больше напоминал не до конца очнувшегося от глубокого сна человека.
— Семьдесят пять лет назад я был таким же: молодым, нетерпеливым юнцом, горящем попасть в бой и громить «котов»; правда, я был немного постарше тебя. Тогда меня направили на станцию близ Юпитера, а после нескольких лет службы — на Цереру, где я дослужился до полковника. Потом была Церереанская битва, а еще позже — Алос-12. Долгий путь, как думаешь?
— Я..я думаю долгий, — запинаясь, ответил Джеймс, настороженно глядя на ректора. Поняв это, Бентаре рассмеялся и, жестом пригласив юношу в кресло, занял свое привычное место. Достав из стола тонкую сигару, он закурил ее и сквозь кольца дыма посмотрел на Джеймса.
— Как настроение? — внезапно спросил он. — Страшно?
«Страшно?» Джеймс задумался, морща лоб. Пожалуй: в конце концов, всей Конфедерации было известно, что самые ожесточенные бои шли именно в секторе Дакота, одном из ключевых мест, упорно удерживаемых человечеством. Отправиться на «Гетман Хмельницкий» — значит не просто подвергнуть свою жизнь опасности; это значило посвятить себя бесконечным поединкам в черных безднах космоса, где каждый из них мог закончиться твоей гибелью от руки фанатично ненавидящих человечество килрачей. «Правда стоит заметить, — подумал Джеймс, — что килрачи ненавидят и иные расы, с которыми им приходилось воевать, а для человечества и Конфедерации исключение делается в совсем другом смысле. За всю истории войны „коты“ не встречались с достойным себя противником, а тем более не терпели поражений, подобные разгрому на Церере».
Килрачи, испытывая к остальным расам отвращение, относились к Конфедерации и человечеству с большой опаской и своеобразным уважением. То, что они были фанатиками, отнюдь не делало их безрассудными камикадзе или дураками, хотя нередки были случаи, когда пилоты-килрачи таранили земные шатлы, погибая вместе с врагом. Но на это они шли лишь в самых исключительных случаях: когда не было другого выбора или когда ценой своей жизни они могли нанести серьезнейший урон противнику.
— Я никогда не видел живого килрача, — словно извиняясь, в ответ на вопрос ректора сказал Джеймс. — Но слышал, что они отважные бойцы и превосходные пилоты.
— Это не ответ, — покачал головой Бентаре. Пустив замысловатое колечко дыма к потолку и проследив, как оно растаяло там, он повторил:
— Ты боишься отправляться на «Гетман Хмельницкий»?
— Конечно, мне страшно, — после краткого раздумья ответил Джеймс. — Но ведь в войне можно и победить.
— Но можно и умереть.
— Если килрачи доберутся до Земли, то так или иначе мы все умрем. В наших учебниках по истории написано, что с врагом нужно сражаться там, где есть надежда на победу. Сейчас место боя — там, в Дакоте!
Ректор удивленно вскинул глаза, удивленный таким ответом, а затем на его лице появилась довольная улыбка.
— Да, за словом ты в карман не лезешь. А у тебя есть кто-то здесь, кто тебе дорог? Я имею в виду каких-то родственников или девушку?
— Нет, сэр, — не задумываясь, сказал Джеймс, — у меня никого нет. Родители погибли десять лет назад, а братьев или сестер никогда не было. Что касается девушки — то мы расстаемся: я лечу на «Гетман Хмельницкий», а она поступает в Группу Разведки и Исследований. Может то, что я одинок сыграло какую-то роль в решении ГКСК?
— А может, им понравились твои успехи в пилотаже истребителей. Подумать только: сто пять из ста двадцати, — на этот раз ректор посмотрел на него с искренним восхищением. — Я заканчивал Летную Академию на Церере с меньшим результатом.
— Неужели?
— Угу, — кивнул Бентаре, стряхивая пепел и пододвигая к себе папку с бумагами. — У меня было всего-то сто — сто один. А у тебя сто пять…
— Мне просто везло, — польщенный Джеймс опустил глаза и ковырнул ковер носком, но, почувствовав на себе пристальный взгляд ректора, посмотрел на него как раз вовремя, чтобы заметить ироничную улыбку, пляшущую на губах Бентаре.
— Ну, может, это ты так считаешь, что тебе везло, — с нажимом проговорил ректор, — но, по-моему, ты просто скромничаешь. В бою нет места чистому везению — оно должно сочетаться с определенным мастерством. Или ты делаешь профессионально то, к чему тебя подготовили, или ты погибаешь — вот простая истина, а серединки тут нет. Везение рано или поздно исчерпывается и тогда тебе придется кровью с потом пробивать дорогу вперед. На удачу полагайся лишь раз или два, а лучше всего — не полагайся вообще: твою судьбу творит не кто иной, как ты сам и если ты этого не понимаешь — грош тебе цена и недолго ты продержишься в бою с реальным противником, а не с компьютером. — Поджав губы, адмирал негромко вздохнул. — Впрочем, если тебе интересно мое мнение, ты готов для сражений с килрачами, но все равно обязан пройти обучение на Моторе. Вот почему ты летишь сначала туда, а не прямо на «Гетман Хмельницкий». Ясно?
Ошеломленный этим градом наставлений Джеймс все же сумел почти механически ответить:
— Да, сэр, — тут до него дошел основной смысл речи адмирала. — Сэр, вы действительно считаете, что я способен принимать участие в битвах с килрачами?
— Сражаться может каждый, кто хоть немного освоил управление истребителем, — махнул рукой ректор. — Ты же, на мой взгляд, можешь сражаться и выжить в сражение. Но, — добродушные нотки исчезли из его голоса, — не очень-то обольщайся: килрачи не тот противник, которого можно недооценивать. Они дьявольски быстро адаптируются ко всем нашим выдумкам и, как ты сам заметил, они прекрасные бойцы. Ты должен научиться уважать их, а не презирать.
— Уважать?! — ничего подобного Джеймс не слышал за всю свою жизнь и уж меньше всего рассчитывал услышать от адмирала, пусть бывшего, Конфедерации. — Уважать килрачей, стремящихся уничтожить нас? Как вы можете такое говорить, сэр?
— А вот так, — с насмешкой ответил Бентаре. Он сдул со стола крошки табака, достал новую сигарету и нарочито медленно прикурил. — Если бы ты только знал, сколько молодых ребят погибало из-за того, что не могли заставить себя уважать килрачей. Да и разве одни молодые? Ведь и пилоты постарше делали эту ошибку и что же? — я сам видел, как корабли таких воинов разносило в куски вместе с ними. Знаешь ли ты, почему мы не можем победить килрачей в глубоком космосе, хотя наши пилоты не уступают ихним? Технологический уровень в военной сфере более-менее ровный, в развитие военной структуры вкладываются громадные средства, а мы все топчемся на тех границах, куда отбросили их после Цереры. Почему на Фито-12 не смогли отразить атаку их дивизий — ведь там килрачи не применили почти ничего нового, там были все те же крейсера и истребители, те, с которыми мы столько лет дрались, дрались — и часто побеждали? Почему двенадцать лет назад Гордоп пал, буквально сметенный их внезапным нападением? Почему мы теряем одну за другими базы и системы, а сами не в силах нанести им хоть какого-то существенного урона? — Бентаре говорил все быстрее и быстрее, глотая окончания слов в волнении, а Джеймс, как зачарованный, сидел и слушал. — А все потому, что мы не можем научить наших солдат уважать противника. Все они, как ты, — широким жестом он ткнул погасшей сигарой в сторону юноши, — представляют себе килрачей, как недостойных их бластера созданий, в то время, как сами «коты» не испытывают иллюзий по поводу наших способностей. Как раз они-то уважают нас и готовы к нашим выдумкам. А мы? А мы просто не можем поверить, что килрачи способны достойно ответить на наши контратаки и «блестящие планы». Точно так же было на Церере: килрачи не смогли поверить, что мы дадим им отпор и были в шоке, когда наш флот начал громить их корабли. Если бы они были готовы к такому повороту событий, то боюсь, мой юный друг, ни тебя, ни меня здесь бы не было. Понимаешь?
— Да, но, — пробормотал окончательно сбитый с толка Джеймс, — уважать килрачей?.. — осекшись, он все видом показал как «приятна» ему такая идея.
Некоторое время Бентаре разглядывал его с ироничной улыбкой, словно какую-то редкость. Когда его слова рассекли тишину, в них не было тех страстных ноток, которые звучали минуту назад.
— Ты поймешь это, прослужив в глубоком космосе пару лет. Я же говорил тебе — я был таким же самонадеянным и глуповатым юнцом с радужными надеждами, впервые попав в армию. Тогда я тоже не считал килрачей за противника, думал, что вот-вот сотрем их в порошок и заживем, как жили до войны, — перегнувшись через весь стол, ректор приблизил свое лицо к Джеймсу. — Как видишь, теперь я изменился. Надеюсь, ты не думаешь, что это старческий маразм?
— Сэр?
— Ладно, ладно, — добродушно бросил Бентаре, откидываясь на спинку кресла. С некоторым недоумением он заметил, что сигара потухла и, заново раскурив ее, прищурился, рассматривая освещаемое последними лучами заходящего солнца лицо Джеймса. — Лучше скажи, как остальные отнеслись к твоему диплому?
Пожав плечами, Джеймс вновь пережил моменты, последовавшие за вручением диплома и по завершению церемонии. После суматошного и наполненного событиями дня на него накатывалась странная сонливость и апатия, мысли путались. Он все же сделал попытку вспомнить — и поспешно от нее отказался, почувствовав, как голова распухает и начинает болеть.
— Они не уставали мне повторять, скольким опасностям я там буду подвергаться, — Джеймс выудил наиболее сохранившийся отрывок из запомнившегося. — И выражали сомнения в том, что я вернусь на Землю в одном куске…
— Что вполне вероятно, — вставил Бентаре.
— Спасибо, сэр, — сглотнул комок в горле Джеймс, но ректор успокаивающе махнул рукой:
— Не волнуйся, я шучу — так, юмор проснулся. Ну а ты на ходу уже просто засыпаешь, — озабоченно произнес Бентаре, заметив, наконец, состояние Джеймса. — Наверное, хватит на сегодня. Ты когда улетаешь? — вполне официальным тоном спросил он.
— Дней через пять, — пробормотал Джеймс, действительно с трудом борясь с желанием взять и заснуть в кресле. — Вместе с «Корнаолисом».
— Ага, так ты уже все разузнал? — уточнил ректор, роясь в ящике стола в поисках какого-то предмета. Завершив свои поиски, но, все еще держа руки под столом, он выжидающе посмотрел на Джеймса. Сообразив, что от него ждут ответа, юноша незаметно тряхнул головой и заговорил, мимоходом поражаясь своему вымученному голосу — так, пожалуй, не годиться говорить с ректором. Сделав над собой усилие, юноша прогнал этот мерзкий оттенок усталости; впрочем, если Бентаре заметил, то вида не подал.
— После церемонии я звонил на космодром — там мне сообщили, что пассажирский лайнер «Корнаолис» в пятницу стартует по направлению к Мотору, и они могут меня взять на борт. Я забронировал место и лечу в девятнадцать ноль-ноль. «Это я зря, болтаю», — мелькнула мысль и тут же пропала; слишком велика была усталость для соблюдения правил хорошего тона.
— Ну что ж, счастливого пути тебе Джеймс Ли Твист и удачной службы, — поднимаясь из кресла и обходя стол, произнес Бентаре. В левой руке у него что-то было зажато, но что именно — разглядеть не удавалось: солнце почти село и только узкая розовая полоса виднелась на темнеющем небе, а в комнате сгустились сумерки.
Несколько мгновений они стояли молча: поспешно вскочивший Джеймс и Бентаре напротив него. Гулкий вздох, наконец, пронесся по комнате, и Джеймс ощутил, как в руку ему легло что-то объемистое и довольно тяжелое. Форма не вызывала у него ни каких ассоциаций и он в недоумении посмотрел на смутно виднеющийся силуэт ректора.
— Я носил это с тех времен, как поступил на военную службу и не расставался до самой отставки. Оно приносило мне удачу на поле брани, но теперь оно мне не особенно нужно, а тебе пригодится в самый раз. Прими это как мой подарок и пусть оно послужит тебе, как служило мне. Он полностью заряжен и готов к действию, так что будь осторожен с ним, — на миг молчание заполнило комнату, а затем тень ректора отступила от Джеймса, потрясенного не столько подарком, а самим фактом — сам адмирал Бентаре дарит ему что-то, что, по его словам, принесло ему удачу. — Иди, мой мальчик, и будь осторожен там. Помни — жизнь дается всего один раз и Конфедерации не очень-то нужны мертвые герои.
— Благодарю вас, сэр, — охрипшим от волнения голосом сказал Джеймс. Как ни странно, но желание спать улетучилось, и он чувствовал себя бодрым как никогда. — Я запомню ваши слова, сэр, и буду осторожен. Я не хочу изображать из себя мишень для килрачей, — попытался пошутить он.
— Хорошо Джеймс, хорошо. Напиши мне письмо, когда будешь на «Гетмане Хмельницком», понял?
— Да, сэр, понял, — на минуту Джеймс заколебался, думая как попрощаться с ректором, но, вспомнив, что он теперь младший лейтенант вооруженных сил Конфедерации, четко проговорил:
— Разрешите идти, сэр.
Едва слышный ответ донесся от окна:
— Разрешаю.
Следующим звуком, прозвучавшим в тишине, было шипение пневматических дверей. Брызнувший свет на краткое мгновение осветил темный силуэт выходящего Джеймса и больно резанул по глазам Бентаре. Двери закрылись, и плотная тьма сомкнулась в помещении, откуда ее на миг изгнали. Скрипнуло кресло, еще хранящее тепло тела Джеймса, когда ректор тяжело опустился в него, смотря в раскрытое окно на сверкающий над ним звездный небосвод свод. Новый вздох вырвался из его груди, и вновь тишина полностью завладела пространством вокруг него…
К тому времени, как Джеймс покинул здание Академии и направился через разбитый вокруг корпуса пышный парк к общежитиям, возвышавшемуся над вековыми соснами и громадами-эквалиптами, солнце окончательно скрылось. Приятная ночная прохлада освежила вспотевшего от волнения юношу, а ночь бесследно поглотила его фигуру, стоило спуститься с освещенных ступенек здания. Подойдя к началу широкой аллеи, пронзающей весь парк, он устало зевнул и прислонился к высокой пальме, раскинувшей свою крону метрах в тридцати от земли.
Привычным взглядом он разыскал созвездие Ориона, потом Ригель, Плеяды, другие звезды… Прислонившись щекой к холодному стволу пальмы и чувствуя, как отступают накопленные за день переживания и усталость, Джеймс смотрел туда, где было место его будущей службы; место, где он, быть может, проведет всю свою жизнь; место, откуда он может не вернуться никогда; место, где велись самые ожесточенные и бескомпромиссные бои за территориальное преимущество; место, где ледяную пустоту космоса бороздил «Гетман Хмельницкий», ставший знакомой с детства полулегендой, одновременно страшной и невероятно привлекательной; база, с которой связывались все надежды Конфедерации в этой страшной войне…
Так он и стоял, пока тонкие тучи не закрыли небосвод, скрыв от его взгляда черное небо с россыпью звезд и созвездий на нем.
Глава 3.
На утро Академия гудела как растревоженный пчелиный улей, переваривая события вчерашнего дня. Разговаривали о полученных назначениях, невыразимыми гримасами пытались передать выражение лиц получавших «неудачные» дипломы, вспоминали о торжественном банкете после церемонии. Но в центре всех разговоров и изрядно перемешанных со слухами домыслов прочно утвердилось происшествие в самом начале церемонии: назначении кого-то из группы пилотажа на военную службу. И не просто на военную, а прямо на место боевых действий, на легендарный «Гетман Хмельницкий».
К тому времени, как наступила пора общего обеда (завтракали и ужинали студенты в своих корпусах, а вот обедать приходилось в главном корпусе, где размещалась огромная столовая, часто исполнявшая роль банкетного зала) разговоры, едва начавшись, легко переходили на положение в секторе Дакота и «Гетман Хмельницкий». Большинство в основных чертах знали историю базы и ее нынешнее значение в военном конфликте, но не всем было известно, почему и за какие заслуги «Гетман Хмельницкий» стал столь знаменитой в Конфедерации, а еще меньше было тех, кто разбирался в стратегическом положении воюющих сил в зоне конфликта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Интерьер комнаты дополняли несколько легких стульев возле левой стены, полностью скрытой детальной схемой Конфедерации и известных людям приграничных секторов килрачей. Разглядывая карту, Джеймс заметил обведенный красным фломастером кружок примерно по ее центру; знаний юноши в космографии вполне хватило для того, чтобы определить какой именно сектор пространства отметил ректор: сектор Дакота, место его будущей службы. Скользя взглядом по карте, он не заметил, как ректор встал рядом с ним. Сей факт дошел до сознания Джеймса только тогда, когда, после длительного молчания, Бентаре обратился к нему.
— Готовишься?
Вздрогнув, как от удара током, Джеймс повернулся к ректору:
— Сэр? — но тот, словно потеряв к нему весь интерес, тоже рассматривал карту. Прошло наверно минут пять, в течении которых Джеймс не смел нарушить тишину, прежде чем ректор заговорил. Однако на сей раз трудно было понять, к кому обращался Бентаре: голос его больше напоминал не до конца очнувшегося от глубокого сна человека.
— Семьдесят пять лет назад я был таким же: молодым, нетерпеливым юнцом, горящем попасть в бой и громить «котов»; правда, я был немного постарше тебя. Тогда меня направили на станцию близ Юпитера, а после нескольких лет службы — на Цереру, где я дослужился до полковника. Потом была Церереанская битва, а еще позже — Алос-12. Долгий путь, как думаешь?
— Я..я думаю долгий, — запинаясь, ответил Джеймс, настороженно глядя на ректора. Поняв это, Бентаре рассмеялся и, жестом пригласив юношу в кресло, занял свое привычное место. Достав из стола тонкую сигару, он закурил ее и сквозь кольца дыма посмотрел на Джеймса.
— Как настроение? — внезапно спросил он. — Страшно?
«Страшно?» Джеймс задумался, морща лоб. Пожалуй: в конце концов, всей Конфедерации было известно, что самые ожесточенные бои шли именно в секторе Дакота, одном из ключевых мест, упорно удерживаемых человечеством. Отправиться на «Гетман Хмельницкий» — значит не просто подвергнуть свою жизнь опасности; это значило посвятить себя бесконечным поединкам в черных безднах космоса, где каждый из них мог закончиться твоей гибелью от руки фанатично ненавидящих человечество килрачей. «Правда стоит заметить, — подумал Джеймс, — что килрачи ненавидят и иные расы, с которыми им приходилось воевать, а для человечества и Конфедерации исключение делается в совсем другом смысле. За всю истории войны „коты“ не встречались с достойным себя противником, а тем более не терпели поражений, подобные разгрому на Церере».
Килрачи, испытывая к остальным расам отвращение, относились к Конфедерации и человечеству с большой опаской и своеобразным уважением. То, что они были фанатиками, отнюдь не делало их безрассудными камикадзе или дураками, хотя нередки были случаи, когда пилоты-килрачи таранили земные шатлы, погибая вместе с врагом. Но на это они шли лишь в самых исключительных случаях: когда не было другого выбора или когда ценой своей жизни они могли нанести серьезнейший урон противнику.
— Я никогда не видел живого килрача, — словно извиняясь, в ответ на вопрос ректора сказал Джеймс. — Но слышал, что они отважные бойцы и превосходные пилоты.
— Это не ответ, — покачал головой Бентаре. Пустив замысловатое колечко дыма к потолку и проследив, как оно растаяло там, он повторил:
— Ты боишься отправляться на «Гетман Хмельницкий»?
— Конечно, мне страшно, — после краткого раздумья ответил Джеймс. — Но ведь в войне можно и победить.
— Но можно и умереть.
— Если килрачи доберутся до Земли, то так или иначе мы все умрем. В наших учебниках по истории написано, что с врагом нужно сражаться там, где есть надежда на победу. Сейчас место боя — там, в Дакоте!
Ректор удивленно вскинул глаза, удивленный таким ответом, а затем на его лице появилась довольная улыбка.
— Да, за словом ты в карман не лезешь. А у тебя есть кто-то здесь, кто тебе дорог? Я имею в виду каких-то родственников или девушку?
— Нет, сэр, — не задумываясь, сказал Джеймс, — у меня никого нет. Родители погибли десять лет назад, а братьев или сестер никогда не было. Что касается девушки — то мы расстаемся: я лечу на «Гетман Хмельницкий», а она поступает в Группу Разведки и Исследований. Может то, что я одинок сыграло какую-то роль в решении ГКСК?
— А может, им понравились твои успехи в пилотаже истребителей. Подумать только: сто пять из ста двадцати, — на этот раз ректор посмотрел на него с искренним восхищением. — Я заканчивал Летную Академию на Церере с меньшим результатом.
— Неужели?
— Угу, — кивнул Бентаре, стряхивая пепел и пододвигая к себе папку с бумагами. — У меня было всего-то сто — сто один. А у тебя сто пять…
— Мне просто везло, — польщенный Джеймс опустил глаза и ковырнул ковер носком, но, почувствовав на себе пристальный взгляд ректора, посмотрел на него как раз вовремя, чтобы заметить ироничную улыбку, пляшущую на губах Бентаре.
— Ну, может, это ты так считаешь, что тебе везло, — с нажимом проговорил ректор, — но, по-моему, ты просто скромничаешь. В бою нет места чистому везению — оно должно сочетаться с определенным мастерством. Или ты делаешь профессионально то, к чему тебя подготовили, или ты погибаешь — вот простая истина, а серединки тут нет. Везение рано или поздно исчерпывается и тогда тебе придется кровью с потом пробивать дорогу вперед. На удачу полагайся лишь раз или два, а лучше всего — не полагайся вообще: твою судьбу творит не кто иной, как ты сам и если ты этого не понимаешь — грош тебе цена и недолго ты продержишься в бою с реальным противником, а не с компьютером. — Поджав губы, адмирал негромко вздохнул. — Впрочем, если тебе интересно мое мнение, ты готов для сражений с килрачами, но все равно обязан пройти обучение на Моторе. Вот почему ты летишь сначала туда, а не прямо на «Гетман Хмельницкий». Ясно?
Ошеломленный этим градом наставлений Джеймс все же сумел почти механически ответить:
— Да, сэр, — тут до него дошел основной смысл речи адмирала. — Сэр, вы действительно считаете, что я способен принимать участие в битвах с килрачами?
— Сражаться может каждый, кто хоть немного освоил управление истребителем, — махнул рукой ректор. — Ты же, на мой взгляд, можешь сражаться и выжить в сражение. Но, — добродушные нотки исчезли из его голоса, — не очень-то обольщайся: килрачи не тот противник, которого можно недооценивать. Они дьявольски быстро адаптируются ко всем нашим выдумкам и, как ты сам заметил, они прекрасные бойцы. Ты должен научиться уважать их, а не презирать.
— Уважать?! — ничего подобного Джеймс не слышал за всю свою жизнь и уж меньше всего рассчитывал услышать от адмирала, пусть бывшего, Конфедерации. — Уважать килрачей, стремящихся уничтожить нас? Как вы можете такое говорить, сэр?
— А вот так, — с насмешкой ответил Бентаре. Он сдул со стола крошки табака, достал новую сигарету и нарочито медленно прикурил. — Если бы ты только знал, сколько молодых ребят погибало из-за того, что не могли заставить себя уважать килрачей. Да и разве одни молодые? Ведь и пилоты постарше делали эту ошибку и что же? — я сам видел, как корабли таких воинов разносило в куски вместе с ними. Знаешь ли ты, почему мы не можем победить килрачей в глубоком космосе, хотя наши пилоты не уступают ихним? Технологический уровень в военной сфере более-менее ровный, в развитие военной структуры вкладываются громадные средства, а мы все топчемся на тех границах, куда отбросили их после Цереры. Почему на Фито-12 не смогли отразить атаку их дивизий — ведь там килрачи не применили почти ничего нового, там были все те же крейсера и истребители, те, с которыми мы столько лет дрались, дрались — и часто побеждали? Почему двенадцать лет назад Гордоп пал, буквально сметенный их внезапным нападением? Почему мы теряем одну за другими базы и системы, а сами не в силах нанести им хоть какого-то существенного урона? — Бентаре говорил все быстрее и быстрее, глотая окончания слов в волнении, а Джеймс, как зачарованный, сидел и слушал. — А все потому, что мы не можем научить наших солдат уважать противника. Все они, как ты, — широким жестом он ткнул погасшей сигарой в сторону юноши, — представляют себе килрачей, как недостойных их бластера созданий, в то время, как сами «коты» не испытывают иллюзий по поводу наших способностей. Как раз они-то уважают нас и готовы к нашим выдумкам. А мы? А мы просто не можем поверить, что килрачи способны достойно ответить на наши контратаки и «блестящие планы». Точно так же было на Церере: килрачи не смогли поверить, что мы дадим им отпор и были в шоке, когда наш флот начал громить их корабли. Если бы они были готовы к такому повороту событий, то боюсь, мой юный друг, ни тебя, ни меня здесь бы не было. Понимаешь?
— Да, но, — пробормотал окончательно сбитый с толка Джеймс, — уважать килрачей?.. — осекшись, он все видом показал как «приятна» ему такая идея.
Некоторое время Бентаре разглядывал его с ироничной улыбкой, словно какую-то редкость. Когда его слова рассекли тишину, в них не было тех страстных ноток, которые звучали минуту назад.
— Ты поймешь это, прослужив в глубоком космосе пару лет. Я же говорил тебе — я был таким же самонадеянным и глуповатым юнцом с радужными надеждами, впервые попав в армию. Тогда я тоже не считал килрачей за противника, думал, что вот-вот сотрем их в порошок и заживем, как жили до войны, — перегнувшись через весь стол, ректор приблизил свое лицо к Джеймсу. — Как видишь, теперь я изменился. Надеюсь, ты не думаешь, что это старческий маразм?
— Сэр?
— Ладно, ладно, — добродушно бросил Бентаре, откидываясь на спинку кресла. С некоторым недоумением он заметил, что сигара потухла и, заново раскурив ее, прищурился, рассматривая освещаемое последними лучами заходящего солнца лицо Джеймса. — Лучше скажи, как остальные отнеслись к твоему диплому?
Пожав плечами, Джеймс вновь пережил моменты, последовавшие за вручением диплома и по завершению церемонии. После суматошного и наполненного событиями дня на него накатывалась странная сонливость и апатия, мысли путались. Он все же сделал попытку вспомнить — и поспешно от нее отказался, почувствовав, как голова распухает и начинает болеть.
— Они не уставали мне повторять, скольким опасностям я там буду подвергаться, — Джеймс выудил наиболее сохранившийся отрывок из запомнившегося. — И выражали сомнения в том, что я вернусь на Землю в одном куске…
— Что вполне вероятно, — вставил Бентаре.
— Спасибо, сэр, — сглотнул комок в горле Джеймс, но ректор успокаивающе махнул рукой:
— Не волнуйся, я шучу — так, юмор проснулся. Ну а ты на ходу уже просто засыпаешь, — озабоченно произнес Бентаре, заметив, наконец, состояние Джеймса. — Наверное, хватит на сегодня. Ты когда улетаешь? — вполне официальным тоном спросил он.
— Дней через пять, — пробормотал Джеймс, действительно с трудом борясь с желанием взять и заснуть в кресле. — Вместе с «Корнаолисом».
— Ага, так ты уже все разузнал? — уточнил ректор, роясь в ящике стола в поисках какого-то предмета. Завершив свои поиски, но, все еще держа руки под столом, он выжидающе посмотрел на Джеймса. Сообразив, что от него ждут ответа, юноша незаметно тряхнул головой и заговорил, мимоходом поражаясь своему вымученному голосу — так, пожалуй, не годиться говорить с ректором. Сделав над собой усилие, юноша прогнал этот мерзкий оттенок усталости; впрочем, если Бентаре заметил, то вида не подал.
— После церемонии я звонил на космодром — там мне сообщили, что пассажирский лайнер «Корнаолис» в пятницу стартует по направлению к Мотору, и они могут меня взять на борт. Я забронировал место и лечу в девятнадцать ноль-ноль. «Это я зря, болтаю», — мелькнула мысль и тут же пропала; слишком велика была усталость для соблюдения правил хорошего тона.
— Ну что ж, счастливого пути тебе Джеймс Ли Твист и удачной службы, — поднимаясь из кресла и обходя стол, произнес Бентаре. В левой руке у него что-то было зажато, но что именно — разглядеть не удавалось: солнце почти село и только узкая розовая полоса виднелась на темнеющем небе, а в комнате сгустились сумерки.
Несколько мгновений они стояли молча: поспешно вскочивший Джеймс и Бентаре напротив него. Гулкий вздох, наконец, пронесся по комнате, и Джеймс ощутил, как в руку ему легло что-то объемистое и довольно тяжелое. Форма не вызывала у него ни каких ассоциаций и он в недоумении посмотрел на смутно виднеющийся силуэт ректора.
— Я носил это с тех времен, как поступил на военную службу и не расставался до самой отставки. Оно приносило мне удачу на поле брани, но теперь оно мне не особенно нужно, а тебе пригодится в самый раз. Прими это как мой подарок и пусть оно послужит тебе, как служило мне. Он полностью заряжен и готов к действию, так что будь осторожен с ним, — на миг молчание заполнило комнату, а затем тень ректора отступила от Джеймса, потрясенного не столько подарком, а самим фактом — сам адмирал Бентаре дарит ему что-то, что, по его словам, принесло ему удачу. — Иди, мой мальчик, и будь осторожен там. Помни — жизнь дается всего один раз и Конфедерации не очень-то нужны мертвые герои.
— Благодарю вас, сэр, — охрипшим от волнения голосом сказал Джеймс. Как ни странно, но желание спать улетучилось, и он чувствовал себя бодрым как никогда. — Я запомню ваши слова, сэр, и буду осторожен. Я не хочу изображать из себя мишень для килрачей, — попытался пошутить он.
— Хорошо Джеймс, хорошо. Напиши мне письмо, когда будешь на «Гетмане Хмельницком», понял?
— Да, сэр, понял, — на минуту Джеймс заколебался, думая как попрощаться с ректором, но, вспомнив, что он теперь младший лейтенант вооруженных сил Конфедерации, четко проговорил:
— Разрешите идти, сэр.
Едва слышный ответ донесся от окна:
— Разрешаю.
Следующим звуком, прозвучавшим в тишине, было шипение пневматических дверей. Брызнувший свет на краткое мгновение осветил темный силуэт выходящего Джеймса и больно резанул по глазам Бентаре. Двери закрылись, и плотная тьма сомкнулась в помещении, откуда ее на миг изгнали. Скрипнуло кресло, еще хранящее тепло тела Джеймса, когда ректор тяжело опустился в него, смотря в раскрытое окно на сверкающий над ним звездный небосвод свод. Новый вздох вырвался из его груди, и вновь тишина полностью завладела пространством вокруг него…
К тому времени, как Джеймс покинул здание Академии и направился через разбитый вокруг корпуса пышный парк к общежитиям, возвышавшемуся над вековыми соснами и громадами-эквалиптами, солнце окончательно скрылось. Приятная ночная прохлада освежила вспотевшего от волнения юношу, а ночь бесследно поглотила его фигуру, стоило спуститься с освещенных ступенек здания. Подойдя к началу широкой аллеи, пронзающей весь парк, он устало зевнул и прислонился к высокой пальме, раскинувшей свою крону метрах в тридцати от земли.
Привычным взглядом он разыскал созвездие Ориона, потом Ригель, Плеяды, другие звезды… Прислонившись щекой к холодному стволу пальмы и чувствуя, как отступают накопленные за день переживания и усталость, Джеймс смотрел туда, где было место его будущей службы; место, где он, быть может, проведет всю свою жизнь; место, откуда он может не вернуться никогда; место, где велись самые ожесточенные и бескомпромиссные бои за территориальное преимущество; место, где ледяную пустоту космоса бороздил «Гетман Хмельницкий», ставший знакомой с детства полулегендой, одновременно страшной и невероятно привлекательной; база, с которой связывались все надежды Конфедерации в этой страшной войне…
Так он и стоял, пока тонкие тучи не закрыли небосвод, скрыв от его взгляда черное небо с россыпью звезд и созвездий на нем.
Глава 3.
На утро Академия гудела как растревоженный пчелиный улей, переваривая события вчерашнего дня. Разговаривали о полученных назначениях, невыразимыми гримасами пытались передать выражение лиц получавших «неудачные» дипломы, вспоминали о торжественном банкете после церемонии. Но в центре всех разговоров и изрядно перемешанных со слухами домыслов прочно утвердилось происшествие в самом начале церемонии: назначении кого-то из группы пилотажа на военную службу. И не просто на военную, а прямо на место боевых действий, на легендарный «Гетман Хмельницкий».
К тому времени, как наступила пора общего обеда (завтракали и ужинали студенты в своих корпусах, а вот обедать приходилось в главном корпусе, где размещалась огромная столовая, часто исполнявшая роль банкетного зала) разговоры, едва начавшись, легко переходили на положение в секторе Дакота и «Гетман Хмельницкий». Большинство в основных чертах знали историю базы и ее нынешнее значение в военном конфликте, но не всем было известно, почему и за какие заслуги «Гетман Хмельницкий» стал столь знаменитой в Конфедерации, а еще меньше было тех, кто разбирался в стратегическом положении воюющих сил в зоне конфликта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42